Отзывы на книгу «На берегах Невы», страница 2

Очень долго я ходила вокруг этих мемуаров: книга часто попадалась мне на глаза в букинистах за смешные деньги, я встречала ссылки на нее в других книгах. Но всё как-то опасалась читать: мол, ну, её, еще разрушит мне мои представления о серебряном веке, мало ли, опасно. Почему-то мне казалась, что Одоевцева ничем не примечательна. Но именно так и происходит с любимыми авторами: ты долго ходишь вокруг них, потом читаешь первые два абзаца и забываешь, где находишься, в принципе. Так и случилось с Одоевцевой.

Ирина удивительная мемуаристка: пусть чересчур восторженная, пусть... Это только добавляет шарма. Гибель Серебряного века в декорациях постреволюционного Петербурга. Я хожу по этим же улицам, гуляю в этих же парках, и для меня мемуары Одоевцевой стали чуть ли не откровением: такие трогательные, заботливые, восхищенные воспоминаниях о Гумилеве, Блоке, Мандельштаме. Одоевцева пишет не как мемуарист, а как любящая женщина. Очень интеллигентная, тонко чувствующая, умная женщина. И это делает ее мемуары такими ценными и такими нежными.

Замечательнейшая книга! Я ведь того и гляди начну любить мемуары! А ведь всегда считала это очень скучным чтением и жеманным притворством современника, хвастающего знакомством с гением, в лучшем случае. В худшем - попыткой очернить и развенчать кумира после смерти. По крайней мере в первом я точно ошибалась. Книга Ирины Одоевцевой, жительницы Петербурга послереволюционных лет, читается на одном дыхании. Молодая девчонка, мечтающая стать поэтом или даже считающая себя таковым, попадает на курсы "Живое слово" и окунается в богемную среду. Волею случая, а так же, судя по всему, благодаря весьма миловидной внешности и очаровательному огромному банту, эта девушка знакомится с Гумилевым, а позже становится и его ученицей. Можно ли научить быть поэтом? Очень вряд ли. Не знаю как вы, а я об Одоевцевой как о поэтессе никогда не слышала. Впрочем, она с лихвой окупила свою поэтическую безвестность этой книгой. Перед нами как живой предстает прежде всего Николая Гумилев. Я, честно признаюсь, очень плохо знаю его поэзию, разве что вот это (кто же его не знает): " Сегодня, я вижу, особенно грустен твой взгляд И руки особенно тонки, колени обняв. Послушай: далёко, далёко, на озере Чад Изысканный бродит жираф"...

Это стихотворение, тонким девичьим, запредельно сказочным голосом, при свечах, читала моя подруга на поэтическом вечере. Кажется, этот эпизод навсегда останется в моей сокровищнице воспоминаний. Однако, желания узнать поэзию Гумилева поближе у меня не возникло, знакомство на этом и закончилось. И вот теперь Одоевцева открыла для меня Гумилева в первую очередь как человека. Странный, местами отталкивающий, местами чудаковатый, весь с налетом сказочности, как будто из легенд об эльфах старой Англии - он не мог не очаровать, при всей неудобности его личности и порой чудовищности поступков.

Здесь же, на страниц этих мемуаров, мы встретим и Блока, и Белого, и Маяковского, и Ахматову, и Мандельштама, и еще ряд знаменитых поэтов того времени мне, по невежеству, незнакомых. Но это ничуть не умаляет потусторонности, волшебности этих встреч. И пусть личность Одоевцевой не может не проглядывать в ее строках, как бы она сама себя не убеждала, что пишет беспристрастно, но все же книга остается совершенно уникальным памятником тому времени. Книга отправляется в избранное с пометкой "Великие" и "Серебряный век".

Когда-то, году в 90-ом, наверное, ещё будучи школьницей, прочитала я обе книги Одоевцевой, в том их первом у нас издании, в мягком переплёте с белой рефлёной обложкой. В то время я была влюблена в Николая Гумилёва, его всяких конквистадоров, жирафов и прочие романтические стихи заучивала наизусть, читала пьесы, открывала для себя его дневниковую прозу, поэтому воспоминания ученицы кумира, естественно, были прочитаны на одном дыхании и с большим восторгом. Кроме Гумилёва, правда, я там мало что заметила, но уж страницы, посвящённые ему, как оказалось годы спустя, засели в моей памяти основательно. Ну и разумеется, "На берегах Сены", по сравнению с Невой, уже как-то было не то, Николая Степановича ведь там не было, и веяло тоской.

Перечитав недавно, с удивлением открыла для себя Мандельштама, раньше я его не замечала, а ведь он у Одоевцевой такой обаятельный! Интересно, кого я для себя открою в следующий раз...

Выбирая книгу для путешествия, я стараюсь найти такое произведение, которое дополнит мои впечатления от новых мест. Чтобы днём бродить по улицам, рассматривать дома, а вечером — читать истории, связанные с ними. ⠀ В прошлую поездку в Петербург я читала «Курсив мой» Нины Берберовой. В этот раз я взяла с собой «На берегах Невы» Ирины Одоевцевой. Если сравнивать сухие факты, то книги могут показаться похожими: в обеих речь идёт о жизни петербургских поэтов в первые послереволюционные годы, обе книги написаны женщинами, более известными как жёны поэтов, хотя обе они и сами писали стихи, рассказы, повести. ⠀ Но пусть это мнимое сходство не обманывает вас, книги очень и очень разные. Нина Берберова пишет воспоминания с позиции взрослой, состоявшейся личности, которая оглядывается назад уже сквозь накопленный опыт. ⠀ Ирина Одоевцева идёт по другому пути: она пытается рассказать свою историю ровно так, как она увидела и запомнила её там и тогда. А там и тогда это была влюбленная в поэзию девочка, на каждого поэта смотрящая снизу вверх. Вот это «снизу вверх», безусловный восторг и обожание, наивное, но порой даже обаятельное, пронизывает весь текст. ⠀ Больше всего внимания в книге уделено Николаю Гумилёву, что, в общем-то, не удивительно: Ирина Одоевцева была его ученицей, часто виделась с ним и успела довольно близко узнать поэта. Не так близко, но тоже довольно глубоко, раскрыты характеры Осипа Мандельштама, Андрея Белого. Отдельные любопытные истории рассказаны об Анне Ахматовой, Алексее Ремизове, Фёдоре Сологубе, Александре Блоке. Неожиданно мало внимания досталось Георгию Иванову, собственно, ставшему мужем Ирины Одоевцевой. ⠀ В целом, книга мне скорее понравилась. Здесь образы хрестоматийных фигур, наконец, становятся похожими на настоящих людей, со своими привычками и слабостями. Слепо доверять воспоминаниям, конечно, не стоит, но мне хочется верить, что атмосфера времени в них схвачена верно. И погружаться в неё, гуляя по тем самым улицам, для меня особенно ценно. -----

Эта книга уже совершенно точно лучшая книга моего 2022 года. Более того - в некотором роде это одна из лучших книг, прочитанных мною за всю жизнь. Не единственная, разумеется, но она войдёт в их число.

Это не значит что я такими громкими словами сейчас её кому-то рекомендую! Поэзия и сама по себе в наши дни это жанр, мягко говоря, популярностью не обласканный. А тут ещё и даже не стихи, а мемуары об их авторах.

Но! Если только вы, как и я, до звёздочек в глазах влюблены в Санкт-Петербургскую плеяду поэтов Серебряного века, если вы забываете как надо дышать, когда слышите имена Гумилёва, Мандельштама, Блока - тогда эта книга может стать для вас настоящим Святым Граалем! Бесценным и великолепным свидетелем ушедшей эпохи.

Подобных "свидетельств" на самом деле достаточно, но особенность этой книги именно в том, что через Ирину Одоевцеву удаётся прикоснуться к ним как буд-то бы по-настоящему, как не удавалось прикоснуться никогда раньше. Словно если бы посчастливилось посмотреть серию влогов, отснятых в Петербурге в те жуткие, трагические холодные и голодные годы. Это не официоз, не торжественные строки, не литературная критика и философия, не очерки на тему. Это реальные записки о настоящих живых людях. То лирично, то со смехом Одоевцева рассказывает о них так, словно бы они находятся рядом. И ты впервые в жизни "видишь" как Гумилёв пьёт чай, а Мандельштам пытается затопить печку. Ведь когда по-настоящему обожаешь их, подобные мелкие детали их жизней и характеров выглядят не менее важными чем что-то большое, что вдохновляло их писать стихи, что вело их судьбы, являясь чем-то великим и значимым.

А незначимое тоже важно! Может быть даже важнее! Бесценно - как Блок с удивлением вопрошал "Вы умеете управиться с печкой? Я вот не умею" и как по-доброму он не жалел самых последних своих сигарет, если его спросят. А про то каким хохотунчиком был Мандельштам! Ведь нигде об этом вот так больше не написано. По крайней мере я пока что не встречала и не читала этого.

Эпизод как он сцапал подаренную ему банку варенья и убежал с ней прочь, пока даритель не одумался и не отобрал драгоценность! И наслаждался им потом целых два дня! Господи, как же у меня сердце щемило в этот момент! Как мне хотелось хоть откуда-нибудь добыть машину времени, вернуться в то прошлое и отдать ему сто банок самого вкусного варенья, которое только на свете есть! А ещё конфет, печенья, пирогов, шоколада! Да чего угодно! Гумилёв ведь, как выяснилось, тоже был ужасным сластёной, и мог за один вечер «ликвидировать» полфунта изюма или банку меда, весь их простенький месячный академический паек. Вот именно с этой невероятно близкой и человеческой стороны никогда раньше не удавалось их всех увидеть. А увидев, благодаря этой книге, я полюбила их в сто тысяч миллионов раз больше и сильнее, чем любила до этого!

С оговоркой правда - не всех. Некоторые персоны, которые мне не особо нравились и до этого, узнались получше, но чувства мои к ним не изменились. Даже в некоторых местах стали сильнее и отчётливее. Например Андрей Белый. Или... (если какой-то безумец дочитает до этого момента моего отзыва, то в меня полетят тухлые яйца и помидоры! XD)... Ахматова. Да, я не люблю Ахматову. В извечном споре "Ахматова или Цветаева?" я кладу свой голос к ногам Марины Ивановны. Одоевцева очень восхищалась Ахматовой, рассказывала о ней и напрямую, и через призму слов Гумилёва, который - это действительно заметно - любил Ахматову до конца своих дней. Но это не сделало её для меня хоть сколько нибудь ближе, милее и приятнее.

п.с. В критических отзывах я не раз натыкалась на претензию к Одоевцевой за то, что порой в тексте им мерещится намёк, что все эти поэты кружили вокруг неё. Это не вызывает ничего, кроме улыбки. Во-первых - они были настоящими джентльменами. Не хамами, не бесчувственными грубиянами. А по этикету положено с максимальной вежливостью и вниманием относиться к дамам, присутствующим в комнате (про период когда они все подружились даже вспоминать не стоит). Ну а во-вторых неужели так много людей не знает, что мышление юных дев устроено весьма эгоцентрично? Ни разу не встречали в интернете картинок вроде: "Он - просто ставит лайк незнакомой девушке. Незнакомая девушка - уже планирует сколько гостей они позовут на свадьбу и как назовут первенца". Это не шутки. И Одоевцева в этом плане большая и огромная умница. Без шуток, я серьёзно. Она настоящее чудо! И какие же замечательные она писала стихи!

п.п.с. Единственная моя претензия к книге касается самого томика. У меня издание от Азбуки-Классики 2006 года. Там слишком плохого качества бумага, слишком мелкий, убористый, практически на пол-пути к муравьиному размеру шрифт. Нужно будет постараться добыть себе экземпляр тиража 80-х годов, быть может он окажется чуть лучше. Любимые книги я имею обыкновение очень часто перелистывать и перечитывать, том от Азбуки-Классики этого точно не выдержит, рассыплется на листочки за пару-тройку лет.

Вообще всерьёз думаю в данный момент о том, что надо будет мне начать копить деньги и заказать через пол-года/год (как раз ко Дню Рождения или к Новому году) персональную печать этой книги в единственном экземпляре. С качественной плотной белой бумагой, с нормальным шрифтом, с красивой обложкой, с фотографиями, которые я может быть сумею отыскать за это время. Одна из моих самых любимых книг и её замечательный автор этого однозначно достойны!

«Время в ранней молодости длится гораздо дольше. Или вернее, летит с головокружительной быстротой и вместе с тем почти как бы не двигается. Дни тогда были огромные, глубокие, поместительные. Ежедневно происходило невероятное количество внешних и внутренних событий.»

Два года (1919-1921) жизни и воспоминаний – предвзятых, но видно что Ирина Одоевцева старалась писать максимально честно. Поэты Серебряного века в этой книге не картонные фигуры с официальных портретов, а живые, сложные, порой даже неприятные люди, со своими демонами и страстями. Не знаю, какие выводы сделал бы профессиональный психолог, но для себя с сделала вывод неутешительный (хотя в чем-то и успокоительный) – не быть мне никогда великой поэтессой. Большая часть воспоминаний посвящена Гумилеву, но и другие известные (а порой и впервые узнанные для меня) поэты описаны коротко, но схвачены основные их особенности поведения и внешности. Остается только поражаться памяти писательницы, не зря нам в школе говорили, что учить стихи полезно:) Осип Мандельштам, Андрей Белый, Анна Ахматова, Алексей Ремизов, Фёдор Сологуб, Александр Блок. Я, каюсь, из всех них читала только Ахматову и Блока (а про них в книге очень мало, так как близкого знакомства у Одоевцевой с ними не было). Тем не менее было очень интересно погрузиться в эту переходную эпоху, когда страх перед новой властью еще не заглушил свободу самовыражения. Я даже поражалась тому, что зная об арестах и расстрелах, многие были так беспечно смелы, даже безрассудны, особенно Гумилев. Описания города и мыслей, которые вызывают улицы, каналы и сады – одна из приятнейших частей книги. Сразу вспоминаются свои прогулки по Петербургу, уже совсем другому, но не менее прекрасному. Еще поразила выносливость в эмоциональном обслуживании поэтов Одоевцевой. Мне даже читать об этом было тяжело, не представляю, как она это выносила. Но видимо именно за это ее так и ценили в этом почти сугубо мужском заповеднике. Хотя она пишет об этом как об особой милости и внимании, говоря что много смогла почерпнуть из этих, сложно их назвать разговорами, выворачиваниях своей души и зачастую сумбурных и гнетущих излияний. "Но ему — я это помню — нет дела до меня. Я только повод для его прорвавшегося наконец наружу внутреннего монолога. И он говорит, говорит… Ему необходимы уши, слушающие его. Все равно чьи уши. Ведь они для него всегда «уши вселенной». Он всегда говорит для вселенной и вечности." Не смотря на вышесказанное, книга мне понравилась. Можно смело рекомендовать эту книгу всем, кто не безразличен к поэзии и любит Петербург.

Как там у Цветаевой было? "только тени в тихом царстве любимых теней". Агония серебряного века, все уже разрушилось, но люди продолжают жить по инерции так, как будто на дворе все еще десятые годы. Причем это со стороны видно, что уже агония и что все эти люди - тени, а сами они этого не осознают. А читателю и грустно, и завидно.

Замечательная книга, которая сильно пошатнула мое убеждение о скучности мемуаров.

Ирина Одоевцева - петербургская девочка из очень пристойной интеллигентной семьи. Ей повезло родиться в то время и в том месте, где ее склонность к поэзии и потребность постоянно учиться полностью удовлетворялись окружающей обстановкой. Послереволюционный Петербург просто "кишел" творчеством: кино еще придумали, театр - довольно дорогое удовольствие, а вот выступления поэтов - сборники или сольные программы - шли при аншлагах. И самих поэтов было множество - они образовывали целое огромное сообщество, бурлящее жизнью, активное. Я не могу сказать, что увлекалась когда-либо поэзией Серебряного века - она прошла, по сути, мимо меня в своей время, и вот сейчас я стараюсь понемногу наверстать упущенное. И поэтессу, "единственную в петербуржском обществе поэтов" (разумеется, после Ахматовой) И.Одоевцеву я не знала даже по имени.

Не могу сказать, что после прочтения книги воспоминаний мне захотелось познакомиться с ее поэтическим творчеством ближе: есть ощущение, что удовольствия мне это доставит мало. Однако прозу она пишет хорошо: легко, вприпрыжку, всячески стараясь передать читателю образ автора как девочки с огромным бантом. Книга по большей части о Н.Гумилеве - именно его единственной ученицей и была Одоевцева: сборник историй, кратких зарисовок, разрозненных воспоминаний, своих домыслах о мотивах поступков. С каждой страницей автор все навязчивее пытается обратить на себя внимание - здесь ее отметил Блок, там приголубил Сологуб, Кузмин расцеловал и даже Ахматова знает ее стихи. Имеет полное право - на качестве прозы это небольшое эгоистическое устремление никак не сказалось.

Я бы прочла ее и несмотря на флэшмоб, но вышло только так. Мой любимый Серебряный век живой и наивный,как "Одоевцева,ученица Гумилева". О,эта наивность,легкость!

Мне вдруг стало страшно, я спрыгнула с подоконника, добежала до кровати, забралась в нее и натянула одеяло на голову, спасаясь от непомерного чувства счастья. — И сейчас же заснула.

Но и во сне чувство счастья не покидало меня.

Все, что я с детства желала, все о чем мечтала, вот-вот исполнится. Я стояла на пороге. — Скоро, скоро, и я смогу сказать: — «Сезам, откройся»!

Скоро и я буду поэтом. Теперь я в этом уже не сомневалась. Надо только немножко подождать. Но и ожиданье уже счастье, такое счастье, или, точнее, такое предчувствие счастья, что я иногда боюсь не выдержать, не дождаться, умереть — от радости.

Читала сразу после Берберовой- и знаете, они разные и дополняют друг друга,получается более цельная картина. Много подмечено интересных подробностей, неизвестных стихов,шуток, улыбок, черт,междометий. Интересные подробности естественно о Гумилеве и его семье, о Блоке, и о влюбленных в него, о Георгии Иванове, муже Одоевцевой. (В 1921, если верить её воспоминаниям, вышла замуж за Георгия Иванова. По другой информации, официально они поженились только в 1931 году, в Риге.) Хороший яркий портрет Сологуба, Белого. Живо,светло,атмосферно и не без юмора) Отличное описание жены Мандельштама:

Шаги на лестнице. Мандельштам вытягивает шею и прислушивается с блаженно-недоумевающим видом.

— Это Надя. Она ходила за покупками, — говорит он изменившимся, потеплевшим голосом. — Ты ее сейчас увидишь. И поймешь меня.

Дверь открывается. Но в комнату входит не жена Мандельштама, а молодой человек. В коричневом костюме. Коротко остриженный. С папиросой в зубах. Он решительно и быстро подходит к Георгию Иванову и протягивает ему руку.

— Здравствуйте, Жорж! Я вас сразу узнала. Ося вас правильно описал — блестящий санкт-петербуржец.

Георгий Иванов смотрит на нее растерянно, не зная можно ли поцеловать протянутую руку.

Он еще никогда не видел женщин в мужском костюме.

и еще цитат позвольте- вот забавное стихотворение:)

Гумилев скоро прочтет мне шуточные стихи, посвященные пятницам в Гиперборее: Выходит Михаил Лозинский, Покуривая и шутя, Рукой лаская исполинской Свое журнальное дитя. У Николая Гумилева высоко задрана нога, Для романтического лова нанизывая жемчуга. Пусть в Царском громко плачет Лева, У Николая Гумилева Высоко задрана нога. Печальным взором и молящим Глядит Ахматова на всех Был выхухолем настоящим У ней на муфте драный мех…

А вот и объяснение настроения

В те дни мы, вообще, смеялись очень много. Смеялись так же легко, как и плакали. Плакать приходилось часто — ведь аресты и расстрелы знакомых и близких стали обыкновенным, почти будничным явлением, а мы еще не успели, по молодости лет, очерстветь душой.

Дочитала ночью, а утром встала и прочла "Жираф" Гумилева. Петербург,век Серебряный...