– А дальше-то что? – доедая бутерброд, пробубнила Зара. – Если мы раньше могли за ними следить, оставаясь незамеченными, то теперь нам лучше не попадаться им на глаза.

– А что, если нам изменить внешность. Как, например, этот Молодой человек. Он же выглядел супер, когда мы за ним гнались. На каблуках, в парике…

– Ты хочешь сказать, что мы должны переодеться в мужской костюм? – как-то неуверенно сморщилась Зара.

– Но ты представляешь, что будет, если они опять увидят двух странных девочек, таких бедных, голодных. Они же сразу разнесут нас по косточкам.

– Ой, ой… – вздохнула Зара, представляя жуткую картину, где валяются наши косточки и разбросаны ручки и ножки. – Ну и что же делать? Не возвращаться же нам домой?

Назад, конечно же, мы не стали возвращаться, и через два часа нас было не узнать. Мы зашли в парикмахерскую. В большом универмаге купили себе кое-что из одежды. И, вскоре, довольные, оказались в первом попавшемся дешёвом отеле. Мы, обессиленные, бросились на кровать и стали решать, что же нам делать дальше.

…На следующее утро, когда мы проснулись, первой закричала Зара. Её широко распахнутые глаза вместе с удивлённым ртом раскрывались всё больше и больше.

«ААААА!» – раздалось по всей комнате.

От неожиданности я схватила подушку и уткнулась в неё своим лицом, ожидая чего-то неизвестного и страшного.

Только секунду была тишина. Но когда я решила вынырнуть из под подушки, раздался ещё более жуткий крик.

«ААААА!.... ААААААА!!!!» – но это уже кричала я.

То, что торчало на голове у Зары – был сплошной кошмар. Ярко красные лохмотья волос выскакивали во все стороны, как взъерошенные листья пламени. В дополнение ко всему – её заспанные глаза, вернее ресницы, которые всё время слипались, почему-то приклеились кверху, и зрачки, которые до этого были неподвижны, стали вращаться против часовой стрелки, не имея никакой возможности остановиться. Всё оказалось достаточно серьёзным, потому как объект, куда смотрела Зара – это была я.

Ну, теперь уж точно нас никто не узнает. Бедные наши родственники – видели бы они, во что мы сейчас превратились. В дополнение ко всему, Зара вдруг начала икать. Ну, уж совсем преобразилась, нечего сказать. В одну секунду мы оказались у зеркала. Ничего серьёзного не было, кроме, конечно, того, как мы выглядели.

Через минут пятнадцать, прийдя понемногу в себя, мы приоделись, если можно так выразиться, причесались (хотя вряд ли, – скорее довели себя совсем до неузнаваемости), и через пол часа были уже в кафе напротив нашего старенького разрушенного домика. Было всё настолько спокойно, что мы даже не обращали внимания друг на друга. Привычный вид из окна не менялся, и вся суета на улице казалась удивительно спокойной. Наш дом замер. К нему не подлетали даже птицы. Так прошло ещё часа два.

– М-да, – буркнула Зара, – так можно и состариться.

Наконец, когда уже было достаточно и безрезультатно просижено за очередным бутербродом ещё минут сорок, – мы поняли: наши действия надо срочно менять.

И мы решили сходить в музей посмотреть ещё раз на нашу картину.

Подойдя к музею, у меня заколотилось сердце, а Зара схватила меня за руку, и что-то себе под нос стала нервно кудахтать. То, что мы увидели – несомненно относилось к нашей истории. Вход в музей был закрыт. Везде стояли полицейские машины. Любопытный народ суетился вокруг музея, не давая возможности полиции сфокусировать внимание на происходящем.

– Ой, ой, – возмутилась Зара, но в этот момент я вцепилась в неё, и мой подбородок стал вытягиваться в сторону запасного выхода. Оттуда вышел знакомый нам Молодой человек. К нему сразу же подошли двое из полиции, и они о чём-то стали разговаривать.

Мы протиснулись сквозь толпу, как можно ближе и стали вслушиваться в любые уловимые фразы и слова, с трудом доносимые до нас.

Через минуту всё было понятно. Молодой человек, который работает в музее, вдруг обнаруживает пропажу самой дорогой картины, и тут же, естественно, звонит в полицию и в ужасе обо всём сообщает. Какой кошмар!

Мы с Зарой переглянулись и, не сговариваясь, повернули к выходу. Здесь, в музее, всё было ясно. Сейчас нужно было только думать, что делать дальше. Через минуту у нас созрел план. Мы решили пойти обратно к старому дому в ожидании хоть каких-то сдвигов в нашей ситуации. Ждать и больше ничего – единственное, что оставалось.

Но как только мы подошли к нашему дому, и то, что мы увидели – произвело на нас несказуемое впечатление, скорее даже это был для нас просто шок. «Наш» дом с грохотом и с невероятной скоростью становился всё меньше и меньше. Две машины, экскаватор, какие-то громкие люди непрерывно крушили и ломали старый дом. Оставался только первый этаж, и в этот момент всё смолкло. Стало тихо. Видимо у строителей (вернее, скажем так, – у крушителей) – наступил перерыв. Ух!

Мы с Зарой, немедля, забежали за дом, и там, где нас никто не видел, вошли в почти совсем разрушенное здание. Старый стол, пара стульев, выцветшие разорванные обои смотрели на нас немного осуждающе, но скорее безразлично. В углу стоял онемевший, почти разрушенный камин. В нём лежало то, что сразу же притянуло нас с Зарой, – то, что мы так хотели увидеть, так надеялись найти.

Быстро схватив желаемое, мы буквально через какие-то секунды вылетели на улицу и, не оглядываясь, пустились бежать с такой скоростью, как будто бы за нами гнались охотники. В руках у нас был рулон, похожий на холст, и мы даже не сомневались – ЭТО могло быть только одно. Моне. Боже мой! Моне! Честно говоря, не думала, что буду так близка к искусству.

Первой стала выдыхаться Зара. Вскоре я последовала её примеру. «Может зря бежим так быстро?» – пронеслось у меня в голове. И, оглянувшись назад, мы понемногу стали убавлять темп. Завернув в первую попавшуюся арку, мы оказались в небольшом дворике, где нас никто не мог видеть. С горящими глазами мы вцепились в Моне и, как хирурги, стали его нежно вскрывать.

И вот перед нами предстал тот таинственный мир, который пленял, соединял, восторгал стольких тысяч людей, умов, сердец; стало прямо-таки немного страшновато, что вот сейчас у нас в руках такое сокровище; и никто даже представить себе не может, что именно я и Зара владеем таким богатством, как известная картина Моне. Ой. Даже неловко как-то.

– Ну и что теперь? – очень озадаченно пропела Зара.

– Действительно, куда? В музей… или в полицию? – неуверенно пролепетала я.

Мы спрятали картину в мою сумку, накрыв её курткой, чтобы уж точно не было похоже, что у нас что-то ценное имеется, и побежали по направлению к центру, подальше от нашего снесённого домика. Через несколько минут, неожиданно для нас (собственно говоря, к нашему ужасу), мы оказались там, где любопытная толпа возросла вдвое, а полицейских машин прибыло в каких-то несметных количествах. Мы оказались опять прямо у музея.

И тут у меня начали дрожать сначала колени, затем непроизвольно стали стучать зубы. На Зару я боялась даже смотреть, так как краем глаза видела, что она стала меньше ростом чуть ли не на целую голову и пальцы рук как-то быстро и нервно трепетали в воздухе, словно искали хоть какого-то спасения. Словом, мы поняли, что если сейчас у нас обнаружат картину, то весь этот театр в одну секунду закончится, и нам будет очень плохо. Нас посадят в тюрьму, и дома даже не узнают о том, что мы хотели совершить такой хороший поступок, а вышло, ну, так уж получилось, совсем по-другому.

Пока мы слезливо думали о нашем несчастном будущем – мы даже и не заметили, как к нам подошёл небольшого роста мужчина и, взяв меня и Зару под локти, произнёс:

– Девочки, мне бы хотелось с вами сейчас побеседовать.

– А кто Вы? – без всякого стеснения спросила Зара. Мне почему-то стало не по себе.

– Комиссар полиции, – моё сердце забилось, как рыбёшка, пойманная в сети. – И мне хочется задать вам пару вопросов.

Ах, ну, зачем мы здесь оказались, какая глупая ошибка получилась – вертелось у меня в голове. Как же так. Что же теперь делать? Сейчас он увидит Моне и всё – приехали.

– Вообще-то, мы туристы, – как-то легко затараторила Зара, – и должны, к сожалению, уходить, иначе можем опоздать на поезд.

Комиссар даже не думал нас отпускать. Он повернулся к выходу, и, продолжая держать нас за локти, вежливо подтолкнул к тому месту, где стояли полицейские машины.

Мои зубки начали безостановочно дребезжать. А Зарины ресницы заморгали так быстро, словно два мотылька, летящих на свет, которые поняли всю суть и смысл бытия, но увы было слишком поздно…

Мы пропали. Мы сгорели. Что бы мы сейчас ни говорили, нам никто не поверит, что мы сами хотели прийти в полицию и всё рассказать.

Словно застывшие мумии, мы оказались перед машиной комиссара, откуда вышли ещё двое мужчин.

Всё. Это конец.

– Извините нас, конечно, – начал вежливо комиссар, будто бы просил взаймы тысячу долларов, – но наше дело проверить всех, кто находится сейчас на территории музея.

И как-то безразличным голосом добавил, что мол «вы же понимаете, девочки, что вы тут совершенно не причём, но долг – есть долг, и мы должны проверять всех».

– Ага, – одновременно, как роботы ответили мы с Зарой.

Один из полицейских подошёл ко мне и снял с плеча мою сумку. Он достал рулон, и передал его комиссару полиции, продолжая смотреть дальше, что находится в сумочке. Мои зубы перестали стучать, и я почувствовала, как у меня остановилось сердце.

– Ничего не понимаю, – воскликнул ошарашенный комиссар, когда перед ним предстал сам Моне во всём его шикарном величии.

– Вы…вы… – он даже не знал с чего начать.

Да и мы, кстати, тоже не понимали, как себя вести дальше.

Вероятно, до него как-то быстренько всё дошло, и он закричал. «В прокуратуру. Быстро!» И вот мы уже сидим в машине и едем куда-то, зачем-то, для выяснения каких-то непредвиденных сочетаний типо «как бы хотелось сделать что-нибудь хорошее» и уже ближе к развязке – «ну и влипли же мы».

Через три минуты мы оказались в здании полиции.

Комиссар не знал с чего начать. Он ходил по комнате и грохотал карандашом по всему, что попадалось ему под руку. Мы с Зарой, как два попугая, не сводили с него глаз.

Он вдруг сел напротив нас и совершенно спокойно начал: «Так, девочки, рассказываем.»

Видимо, комиссару никто не хотел отвечать.

– Вы же понимаете, ЧТО мы у вас нашли?

– А… Это? – удивлённо пропела Зара. – Так это же копия. Мы обожаем Моне и вот…

– Да, да, – стала доброжелательно подключаться и я, – мы тут совершенно не причём.

Комиссар неожиданно вдруг сорвался с места и выбежал из комнаты.

– Ой, даже сговориться не было времени, –зачирикала Зара. – Что за жизнь суетливая пошла.

– Слушай, по-моему пора сматываться, – остановила я Зару, жестом показывая на открытую дверь.

Мы вскочили и в ту же секунду налетели прямо на комиссара, ошарашено смотревшего на нас.

– Это ещё что такое? – не понял он.

– Комиссар… – жалобно в унисон пропели мы.

Я чувствовала, что ещё минута и я совсем расплачусь.

– Так, девочки. Всё. Вы свободны. Это, действительно, копия. Копия той картины Моне, которую украли из музея… Так что можете идти, – произнёс задумчиво комиссар, и его лоб заёрзал над переносицей.

Очень медленно соображая в чём дело, мы, наконец, опомнившись, ринулись к выходу.

– Ах, да. Постойте.

Повернув головы к комиссару, мы застыли в позе двух спортсменок, метающих мяч, и в ужасе стали слушать, быть может, наш последний приговор.

– А откуда у вас эта копия?

Я так и знала. Молодец комиссар. Хороший, правильный вопрос.

– Вы не поверите, мы её нашли в разрушенном доме, – начала я, и в этот момент кто-то позвал комиссара.

Повернувшись, буквально на три секунды, комиссар даже и не подумал о нашей способности исчезать за такой короткий срок. Не сговариваясь, мы выскочили на улицу и в мгновение испарились, как два воздушных шарика во время сильного ветра, так и не увидев удивлённых бровей комиссара.

Мы мчались вперёд, как два необъезженных жеребца, пробегали витрины бесконечных магазинов, иногда сворачивали на какие-то косые улочки, перепрыгивали через возникающие вдруг перед нами скамейки, проскакивали площади, натыкаясь на удивлённые фонтаны, вбегали на мост, продолжали бежать под мостом… Словом, экскурсия по городу оказалась очень даже продуктивной и в таких ускоренных темпах, что захотелось, наконец, и передохнуть.

Совсем обессиленные, мы забежали в большой торговый центр, где было много народу, и где можно было спокойно затеряться.

Минут десять мы приходили в себя. Непроходящий гул в моей голове, выпрыгивающее дыхание, безостановочное раскачивание полусогнутого тела – всё это никак не могло прийти в форму, и было такое ощущение, что это состояние останется у меня навсегда.

– Ну, ты как? – первая спросила Зара, понемногу выпрямляясь.

– Классно! – как-то неуверенно выдохнула я из себя.

Мы присели в какой-то угол и некоторое время молчали, собираясь с мыслями.

– Теперь нас будет искать полиция, – тупо глядя перед собой, произнесла Зара, – а наша с тобой внешность такая замечательная, что ничего не будет удивительного, если мы опять встретимся с комиссаром.

…Через десять минут нас было не узнать. Одежду мы легко поменяли на шорты с майкой. В отделе косметики купили крем-пудру самого тёмного цвета, коричневые тени для век и такого же цвета помаду, и прямо здесь же намазались до неузнаваемости. К завершению нашего превращения, мы купили разноцветные платочки и завязали их так, как это делают пираты, скрывая под платочками свои страшные лохмотья волос непонятного цвета. И в самом конце наши гладкие головки изменились окончательно, когда ко всему, что мы с собой сделали, мы добавили ещё и тёмные очки с зеркальными стёклами. Ух!

– Так, Даниэлла, это то, что надо! – восторженно произнесла Зара. – Тебя совершенно не узнать.

– Слушай, мне так нравится… Когда вернёмся домой, обязательно пойдём в школу в таком виде.

Мы окончательно успокоились и решили, что было бы неплохо и подкрепиться.

Зайдя в первое попавшееся кафе, мы набрали себе по полной тарелке всевозможных вкусностей и устроились у окна с видом на площадь, на которой одиноко стоял застывший памятник.

– Слушай, представляешь, что было бы с нами сейчас, если бы картина оказалась оригиналом! – впервые после побега заговорили мы о нашем расследовании.

– Давай теперь подумаем, – ответила серьёзно Зара, – для чего нужна была эта копия?

– Один из вариантов – это незаметная подмена на оригинал. Висит, вроде, Моне, а на самом деле – не отличишь без экспертизы.

– Правильно. Но кто-то ломает весь сценарий, и копию не успевают заменить на оригинал.

– Согласна. Что ещё может быть? – мы задумались.

– Ой, а что если эта копия находилась в музее, и в тот момент, когда мы были там, – именно она и радовала группу китайских туристов и других любителей высокого искусства?

– Ты хочешь сказать, что именно её и украли? И то, что мы нашли в старом доме – это и есть та картина из музея? – Зара от возбуждения стала кусать себе губы.

– Ну, да. А настоящий Моне уже далеко…Где-нибудь на востоке.

– Но если оригинала не было в музее, то почему такая паника происходила у наших дорогих «друзей»? Вспомни, как молодой человек кричал на Катиного папу. А угрожающий разговор в магазинчике? – Зара вопросительно посмотрела на меня.

Я решила высказать свою точку зрения.

– Хорошо. Вернёмся к первому варианту. Катин папа получает деньги за сделанную кем-то копию. Эта копия меняется в музее на оригинал – никому и в голову не приходит, что украден настоящий Моне, – Китаец получает картину, Катин папа его тут же убивает, берёт оригинал и молча удаляется вместе с Молодым человеком в неизвестном направлении.

– Здорово, – продолжая кусать губы, сказала Зара, – но только зачем Катиному папе нужен Молодой человек?

– Затем, чтобы попасть в музей. Он ведь там работает, знает все ходы и выходы. И к тому же, похоже он у них главный.

– Хорошо, допустим, – продолжала раскручивать ситуацию Зара. – До момента замены картины, копию спрятали в старом доме, куда нас и занесло.»

– Правильно, – подхватила я. – И в этот момент все узнают о настоящей пропаже Моне, а в довершение ко всему пропадает и копия.

– Круто! Могу себе представить их состояние.

– Ну, хорошо, а что если такой вариант. Катин папа должен убить не Китайца, а Молодого человека, которому должен отдать деньги за Моне. Он получает в обмен на чемоданчик картину, которую крадёт Китаец.