Записки из бункера

Глава девятая

Как-то после капельницы я отлеживался в камере. Мутило страшно, ломило кости, была такая слабость, что я устал даже дышать. Тело сотрясала мелкая дрожь, что передавалось дыханию, и мне казалось, что вдох и выдох идут рваными движениями.

Я лежал головой в сторону коридора, и когда там раздался шум, приоткрыл глаза, это все, на что был способен. Охранник и лаборант что-то шумно обсуждали, проходя мимо моей клетки. Медик махал папками и совал их в лицо качку с дубинкой, как вдруг что-то пронеслось навстречу и столкнулось со спорящими.

Папки рассыпались по полу, раскидывая содержимое, и что-то маленькое закатилось под решетки моей камеры. Медик присел и, возмущаясь, стал собирать бумаги, а виновник остановился, словно статуя, и я узнал в нем Ивана.

– Вот придурок! – сокрушался лаборант, сгребая листы. – Сказано – придурок! Устроил американские горки! – Наконец, поднявшись, медик ткнул папками в грудь застывшему парню. – Какого хрена ты тут бегаешь? Выздоровел уже? Степан быстро вернет тебя на больничный, – кивнул он в сторону охранника.

Иван смотрел перед собой, моргая и кусая нижнюю губу, и никак не реагировал. Лаборант замахнулся на него в эмоциях, затем плюнул и направился дальше, уводя за собой мужчину с дубинкой.

Ваня оглянулся на них и, когда голоса стихли, подошел к моей клетке.

Я обрадовался и постарался ему улыбнуться:

– «Привет, друг! Давно не приходил, ты что, болел?»

– «Да. Болел».

– «Что случилось с тобой?»

– «Гриша побил».

– «За что?!»

– «Я не слушался и плакал».

– «Плакал? Почему? Что случилось?»

– «Жалко новых людей. Их привезли как тебя и Лизу».

Я даже забыл, что меня трясет и поднялся на кровати с вопросом:

– «Новые люди? Их тоже посадят в клетки?»

– «Да. Они уже сидят, в другом корпусе. Я ходил туда, они там, где Лиза».

– «Лиза там? Ты ее видел?»

Иван кивнул.

Собрав последние силы, я подошел к решетке.

– «Как она себя чувствует?»

– «Плохо. Как ты. Лежит все время».

Только не это… Только не сдаваться. Если мы оба сляжем, некому будет бороться.

Вдруг появился тот самый Гриша, он схватил Ивана за руку и потащил обратно по коридору.

От слабости я начал сползать на пол, цепляясь за шершавые пыльные прутья. Где-то близко моя грань, но ее нельзя видеть. Иначе наступит конец.

Пол был холодным, а боль в теле доводила до рвоты. Я лежал возле решетки, не в силах доползти обратно до кровати. Почему Гриша так грубо увел Ивана? Надеюсь, взрослый брат не обидит его снова, ведь Ваня как ребенок, открытый и добрый.

Неожиданно мой взгляд упал на длинный предмет, который спрятался между полом и дверью в камеру, и я протянул к нему руку. Что это? Палочка? Прутик? Нет. Это карандаш. Карандаш? Откуда он здесь? Может быть, его принес Ваня, когда прибежал? Нет, ему нельзя брать карандаш, он острый. Тогда, быть может, карандаш отлетел, когда упали папки? Лаборант собрал бумаги и все, что увидел, но я тогда заметил: к моей двери отскочил какой-то предмет.

Поддев пальцем слой грязи с пылью, похожей на серую вату, мне удалось ухватиться за карандаш и вытащить его. Остро заточенный предмет начал рождать разные мысли в моей голове, вплоть до использования его в качестве холодного оружия. Такое острие к чьей-то шейной артерии – и ты почти бог. В твоей руке жизнь и смерть. Это шанс. Нужно построить четкий план побега, и не так, как в прошлый раз.

Я спрятал находку в отверстии треснувшей кирпичной кладки стены. Сначала план, после – действие.

С этого дня мои мысли были заполнены побегом. Как вызволить Лизу, как более безопасно покинуть помещение, где взять теплую одежду, ведь когда я бежал первый раз, была глубокая осень. Нужно очень многое учесть, может быть, придется украсть телефон, чтобы позвонить в процессе побега, или деньги… Стать вором. Стать убийцей. Стать преступником. Но может быть, там наверху положат на весы мои преступления и преступления, совершенные в этих подземных бункерах и решат, что моя вина ничтожно мала по сравнению с виной людей из группы дяди Вени.

Ничтожно мала…

Однажды сработала сигнализация со стороны овощехранилища. Сирена звучала минуты две, прежде чем послышался топот в той части коридора. Чуть позже все стихло, но я затаил дыхание, глядя на дверь камеры: во время сигнализации раздался щелчок. Почему? И правда ли этот звук исходил от двери?

Подождав какое-то время, я осторожно подошел к решетке и посмотрел по сторонам коридора. Сердце бешено отбивало пульс в горле, от волнения затряслись руки. Мои пальцы потянулись к ручке, медленно нажав на нее, я почувствовал движение от себя. Что это? Она открылась… Почему? Что за подвох? Может, за мной наблюдают?

Лихорадочно размышляя, я все же вышел из камеры и пошел вдоль стены, поглядывая наверх в поисках красных глазков.

Глоток свободы. Мнимой свободы, но тот, кто не сидел взаперти, никогда не поймет мои ощущения. Когда идешь по длинному коридору, а пространство не кончается, и рядом с тобой никого, никто не тычет дубинкой в больные ребра, не хватает руками за распухшие ноющие локти… Это свобода. Да. Маленькая мнимая свобода. Я знаю, что это закончится, через сто метров или через переход в другой корпус, а может, сейчас же за углом. Но я вырвал кусок этого чувства, которое дает силы жить дальше. Спросите – зачем? Что это за жизнь такая? Легче быстрее загнуться. Будете правы. Но только отчасти.

Надежда. Она умрет последней. Так что пока можно продолжить пытаться жить.

Было странно, что меня никто нигде не останавливает. Может, я сплю? Или умер? Минуя все переходы и лестницы, я добрел до корпуса, где могла быть Лиза, и вдруг увидел ее. Маленькая сгорбленная фигурка лежала на кровати лицом к стене. От неожиданности я задохнулся, хватая ртом воздух.

– Лиза, – позвал я, стараясь произносить слова как можно тише. – Эй! Мелкая!

Фигурка пошевелилась, разворачиваясь, и через мгновение моя сестренка уже шла ко мне, протягивая руки. Я обнял Лизу через решетки так крепко, как мог. Мои длинные руки обхватили худое тельце, казалось, в два оборота. Господи! Это она… Живая. Рядом. Только такая худенькая, бледная, с ужасными синяками под глазами. Она не хотела отрываться от меня, пряча лицо, но пришлось отодвинуть ее, чтобы посмотреть поближе.

Лиза плакала. И стеснялась этого. Моя мелкая пацанка, она всегда считала это проявлением слабости, женской ерунды. А сейчас не могла сдержать себя, я и сам не смог, и тоже заплакал.

– Такие синяки… – все, что удалось сначала произнести мне, глядя в бледное личико. – Мы скоро сбежим отсюда, у меня есть план. Только держись. Тебя мучают? Что с тобой делают?

Смахнув дрожащими пальцами слезы с подбородка, Лиза тихо ответила:

– Я подошла на вытяжку…

– Что? Какую вытяжку?

– Митя… Я не доживу до побега…

Меня словно окатило горячей волной.

– Почему? Что происходит?

Лиза вдруг поникла, опускаясь на пол. Я едва успел подхватить ее сквозь решетку.

– Что с тобой? Эй, сестренка! Тебе плохо?

Да что же происходит? Мне не нравится ее состояние. И что за вытяжка?

Я потряс хрупкое тельце, заглядывая в опущенную голову. Лиза медленно подняла глаза, в которых я отчетливо увидел отчаяние. Это было страшнее всего. Когда накрывает отчаяние, ты будто в мышеловке с медленным механизмом убийства.

– Нет, так нельзя, – строго сказал я. – Ты не имеешь права меня бросать. Мне тоже плохо, но мы сбежим, у меня есть план. Потерпи немного, прошу тебя. Лиза, слышишь? – Мне пришлось поддержать ее голову под подбородок, потому что сил в этом худеньком измученном теле уже не осталось. – Я звонил Славику, только разговор оборвался, плохо было слышно. Но это не беда, я позвоню еще. Позвоню, и за нами приедут. Слышишь? Мы выйдем отсюда! Только не хандрить! Только…

– Поговорили? – прервал металлический голос Виктора.

Я вздрогнул и обернулся, продолжая держать Лизу на весу. Брюнет стоял, сложив руки на груди, и надменно смотрел на нас. Рядом с ним охранники, лаборанты и еще незнакомые люди в пиджаках.

– А я тебя везде ищу, – с поддельным притворством сказал Виктор. – Куда пропал человек, что случилось? Может, помощь нужна.

Я молчал, не зная, как реагировать.

– Соизволь пройти с нами, – продолжил мужчина, вытянув руку в сторону коридора. – Ты сейчас нам очень нужен.

После моего бездействия ко мне подошли охранники и стукнули дубинками по больным распухшим локтям, сами руки ведь находились внутри камеры. Я взвыл, пытаясь удержать падающее от слабости тело сестренки, но меня грубо одернули, и Лиза упала, как подкошенная. Извернувшись, я наотмашь стукнул одного охранника по лицу, после чего сам не удержался, подавшись за больной рукой, и упал на человека в пиджаке. По моей спине сразу посыпались удары, но Виктор быстро пресек мелькание дубинок, и меня потащили по коридору.

Я смотрел на удаляющийся силуэт фигурки на полу камеры и рыдал:

– Только не хандрить! Слышишь? Лиза! Помогите ей! Прошу вас! Помогите…

Очнулся я в белой кафельной комнате под системой, которая тянулась к моей ключице. Мимо ходили лаборанты, стоял запах спирта и марганцовки. Когда я понял, что могу двигаться, поднял голову и огляделся. В этой комнате мне приходилось бывать еще при жизни дяди Вени, да и после его смерти тоже.

Через время ко мне подошел лаборант, он вытащил иглу и закрыл катетер, залепив его пластырем.

– Итак, – вдруг произнес Виктор, стоявший у изголовья, – долго ты будешь испытывать мое терпение?

– Что с Лизой? – сразу спросил я, сев и свесив ноги. – Ей помогли? Она же осталась на полу.

– Не беспокойся за нее. За себя переживай. Ты меня подвел.

– Да что вы за человек такой?! – не выдержал я. – Вас что, не земная женщина родила? Вы издеваетесь над нами! Над другими невинными людьми! За что? Что мы вам сделали?

Виктор самодовольно улыбнулся.

– Естественный отбор, дорогой. Слышал о таком?

– Слышал! Только это не естественный, а ваш личный отбор!

Хозян положения шагнул ближе и резко склонился к моему лицу, скрипнув зубами:

– Жить хочешь? Да? И я хочу жить. Представь. И такие как я – тоже.

Я опешил от признания и с содроганием отодвинулся назад.

– Так причем здесь мы?

– Вы те, кто может нам помочь. Кто-то же должен.

– Вы мучаете людей! Разве это помощь? Держите в ужасных условиях, проводите опыты. Почему мы? Мы только начали жить, строили планы и не мечтали попасть в это место!

– Мы тоже строили планы, – сухо произнес Виктор, выпрямившись и одернув полы пиджака. – А болезнь не спрашивает.

– Есть же добровольцы…

– Времени нет! – нервно одернул мужчина. – Вениамин не дождался помощи. Я не собираюсь так подыхать.

Мне стало не по себе от этих слов. Опустив голову, я долго смотрел в пол.

– Вы убьете нас?

Глубоко вздохнув, Виктор смягчил тон:

– Ваша помощь даст возможность жить другим людям, которые, в свою очередь, помогают другим. Мы преследуем благие намерения.

– Вашими намерениями устлана дорога в ад, – с болью заметил я.

Виктор снисходительно улыбнулся.

– Эта песня поется, пока не касается тебя. Если бы кто-то мог помочь Лизе, а она бы умирала, ты бы воспользовался возможностью? Или смотрел бы на ее муки? Думаю, выбор падет на первое. Без вариантов.

– То, что вы делаете, чудовищно, – отозвался я. – Вы убиваете людей. Неужели нет других вариантов?

– Может и есть. Но у нас нет времени. Мы и так очень долго ждем. Таков закон природы, побеждает сильнейший. Если Лиза поможет мне выжить, я буду рассказывать о ней внукам. Обещаю.

Последние слова показались издевкой. И я почувствовал, как противное чувство отчаяния заползает в мое сердце. Но этого нельзя допустить. Нельзя.

– Что такое вытяжка? – спросил я, глядя, как Виктор направляется к выходу. – В этом заключается помощь от Лизы?

Мужчина остановился в дверях и развернулся.

– Тебе лучше не знать об этой процедуре, – помолчав, ответил он. – Просто думай о хорошем.

Меня вернули в камеру, даже не избили за побег. Наверное, если меня немного побить, я умру. На мне уже нет живого места: кожа стала тонким темным пергаментом, который слезает пластами и кровоточит, если его задеть, зрение ухудшилось, есть почти не могу, меня «сытно кормят» капельницами и иногда зондом, волосы на теле перестали расти, отчего в редких зеркалах на меня смотрит голова Фантомаса. Вот такой я ценный, а ценный материал берегут.

Но теперь, что бы я ни делал, перед глазами стоял Виктор, который ответил мне: «Тебе лучше не знать об этой процедуре. Просто думай о хорошем». И это вторая страшная новость после новости о смерти Лизы, к счастью ошибочной.

Однажды ко мне пришел Иван, он взялся руками за решетки и вставил в проем лицо.

– «Друг! Здравствуй! Хорошо, что ты пришел», – махнул я ему, поднимаясь с кровати, но не удержался и упал, больно ударив подбородок о каменный пол.

Ваня раскрыл глаза и замычал, постукивая ладошкой по решетке.

Мне пришлось улыбнуться, сплюнув кровавую слюну, и снова подняться, чтобы не пугать парня. Но, честно говоря, это удалось с трудом. Опираясь рукой о стену, я добрался до двери и, цепляясь за прутья из последних сил, успокоил:

– «Все нормально. Не переживай, просто поскользнулся. Как ты? Тебя не били больше?»

Ваня отрицательно покачал головой, шмыгая носом.

Тогда я снова спросил:

– «Что-то случилось? Ты плакал?»

– «Да. Было жалко дядю Витю, он заболел».

– «Какого дядю Витю?» – переспросил я, не поняв сначала, о ком идет речь.

– «Нашего дядю Витю, он теперь сидит в кресле дяди Вени», – ответил Ваня, почесав ладонями щеки.

– «Он заболел? Что с ним?»

– «Он упал возле лестницы, там. А потом его унесли в белый кабинет, где делают укол. Дядя Витя кашлял, и изо рта шла кровь, ему засунули трубку в нос».

От такой новости мне стало не по себе. Если Виктору хуже, значит, сейчас начнутся жесткие меры с нами. У меня еще нет четкого плана. Есть только острый карандаш.

Я сжал теплые ладони Ивана и выдохнул:

– «Не переживай, дяде Вите помогут, и станет лучше. Послушай, друг, помнишь, ты относил Лизе записку?»

Ваня кивнул, поглядывая на свои руки.

«Мне нужна бумага. Какие-то чистые листы или части листов. Сможешь достать?»

– «Да, смогу. Я знаю, где много листов».

– «Принеси, пожалуйста, мне. Только чтобы никто не видел, что ты делаешь. Хорошо?»

Иван снова кивнул и помчался по коридору.

Он вернулся быстро. Старательно вытаскивая из-за пазухи пачку листов, парень улыбнулся и протянул бумагу через решетку. Я даже не успел подняться с кровати, пришлось скорее подойти, пряча гримасы от боли, чтобы никто не увидел картины с передачей. Но как только я подошел, Ваня сунул руку в карман и вытащил еще один сюрприз – ключ.

– «Что это?» – удивился я, опасливо поглядывая по сторонам коридора.

– «Ключ от этой двери», – довольно пояснил Иван.

– «Как ты его достал?»

– «Все ушли к дяде Вите, никого нет. Я запомнил, как выглядит твой ключ и увидел такой в коробке на стене, на гвоздике, там замок не закрыли».

Я понял, что в суматохе с приступом Виктора, все убежали к нему, а Ваня воспользовался ситуацией. Но неужели Иван принес именно мой ключ? Как он мог запомнить резьбу?

А если ключ подойдёт? Что делать? Как распорядиться драгоценным временем? Я же не собрал теплые вещи, и план рыхлый. Может, решиться?

Быстрым движением я убрал ключ с раскрытой ладони Ивана и поблагодарил его, заставив поскорее уйти, чтобы никто не заподозрил парня, и не последовало наказание.

Когда я остался один, начал размышлять, куда деть бумажные листы. Пробежав глазами по камере, не нашел ничего лучше, чем свернуть листы в тугую трубочку и спрятать за кирпич у ножки кровати. Как-то после очередной процедуры я лежал на полу и от боли ковырял ногтями стену, случайно вытащив кирпич и обнаружив за ним нишу. Трубочка как раз туда вошла.

После я подошел к решетке, вставил ключ в скважину и замер, когда раздался щелчок. Отворив дверь, поглядел по сторонам и направился в корпус Лизы.

Уже не раз Иван удивлял меня, но в этот раз удивил особенно.

Пробираясь по коридорам, я молился – только бы никого не встретить, чтобы побег удался. Но мне встречались лишь стонущие люди в камерах.

В одном из открытых кабинетов я заметил верхнюю одежду: небрежно наброшенные на спинки стульев куртки. Прихватив две – себе и Лизе, я ускорил шаг, накидывая одну куртку по пути. От волнения меня всего трясло, но я заставил себя собраться. Торопливо сунув руку в чужой карман, обнаружил телефон. Вот так удача! Сразу все, о чем мечтал. По дороге удостоверился в рабочем состоянии аппарата. Значит, это тот самый шанс, и все правильно.

Наконец я завернул в корпус Лизы. Она удивится моему такому виду, а мужская куртка будет ей как пальто, ну и пусть, так ведь теплее. Зато мы будем свободны, мы выберемся отсюда. Выберемся. Звонить будем на улице, здесь плохо ловит связь. Скорее, только скорее, пока остальные не очухались.

Впереди показалась камера Лизы, я подскочил к ней, забыв о своем болящем и слабом состоянии, и увидел пустую кровать. Оглядев камеру, я растерянно обернулся. Ее нет. Лизы нет. Что мне делать? Так, соображай… Соображай.

Пройдя дальше по коридору, я заметил в камере женщину, она видела, как Лизу увезли на кресле два медика. На мой вопрос про кресло, женщина ответила, что Лиза очень слабая, она даже сидела, низко свесив голову.

Я был в ступоре, и совершенно не знал, как поступить. Подумав, решил не терять времени и позвонить Славику. Пришлось вернуться в комнату, где я взял вещи, потому что только там все более изолированно, и рядом не было камер и кабинетов.

Набрав номер, я жадно прислушался к гудку.

– Слушаю! – раздался голос Славика.

– Славка! Славка, ты слышишь?

– Алло! Кто это?

– Это я, Дима! Слышишь? Дима Рыжов!

– Димон! – вдруг радостно воскликнул мой друг. – Совсем потерялись, где вы? Как вы?

– Послушай, Славик, нам нужна помощь, – постарался успокоиться я, чтобы нормально объяснить ситуацию. – Это серьезно.

– Что? Где вы?

– Мы с Лизой попали в страшную историю. Мы… – На этих словах сильный удар по затылку отключил мое сознание.

Глава десятая

– Если бы не его протокол, убил бы этого ходока! – сокрушался кто-то. – Ни один пациент за всю историю себя так не вел.

– Да, мне он тоже потрепал нервы, – согласился другой. – Скорее бы его история закончилась. Внесем его в ликвидацию и заживем спокойно.

Я приоткрыл глаза. Белый потолок, кафель, запах спирта и марганцовки.

Что произошло? Где я? Где Лиза?

– Очнулся ваш рецидивист, – махнул на меня человек в белом халате, закрывая колесико системы. – И блок на сегодня закончен, можете забирать.

Меня подняли и перетащили на кресло. После я понял, почему. Мое тело онемело, наверное, это лекарственная месть за мой побег. Хотя, может быть, пришел конец моего существования. Я устал.

Я, правда, очень устал.

– Спать хочется, – вяло произнес мой язык.

– Может, отпустим его, а, Степан? – усмехнулся накаченный охранник. Однажды он уже бил меня дубинкой, когда нашел в подсобном помещении между стеллажами. – С лестницы, а? Пусть полетает.

– Пошли, Ефимыч! – сморщился Степан, разворачивая коляску в коридор. – Сергеич потом с тебя кожу снимет и сумочку дочери сошьет. Не трогай протокольных, с огнем играешь.

Меня везли долго, отпуская шуточки и угрозы в мой адрес. Но мне было все равно. Почему-то. Куда-то делась тяга к жизни, пропало желание что-то изменить и вообще, очень хотелось спать.

Возле моей камеры коляску остановили, и меня как мешок забросили на кровать. Тело я по-прежнему не чувствовал, не имел сил, чтобы изменить неудобную позу, хотел спать, но не мог. Перед глазами кружился пол с потолком, мимо летали лысые головы с паучьими лапками и пищали разными голосами, оставляя после себя шлейфы крови и раскрашивая мою комнату в красный.

Очнулся я от стука по решеткам. Дверь открылась, впуская целую делегацию во главе с Виктором. Он кивнул в мою сторону, и двое мужчин присели у моих ног, чем-то гремя и позвякивая. Через минуту на моих распухших щиколотках появились железные кандалы, соединенные короткой толстой цепью.

– Держать тебя на успокаивающих медикаментах я не могу, – равнодушно произнес Виктор. – Поэтому теперь так.

Дав пару заданий лаборантам, мужчина развернулся на выход, за ним потянулись остальные.

– Что с Лизой? – попытался узнать я вслед. – Ее не было в камере.

Виктор вышел за решетку и устало ответил:

– Она выполняет свою работу.

Сколько мне пришлось пролежать в странном расслабленном состоянии, неизвестно. Я приходил в себя и снова засыпал. В перерывах были слышны голоса, вроде как лаборантов, гремела моя цепь, пищали головы, плавали стены. Потом мое сознание стало более четче, я помню, как меня возили в белый кабинет, подключали к катетеру трубки, помню запах крови и почему-то ее вкус во рту.

Дни закружились, мелькая и превращаясь в один сплошной. Я перестал ходить. Не знаю почему. Просто забыл, как двигать ногами. Зачем повесили эти кандалы, с ними еще тяжелее. Неужели они думают, что я притворяюсь. Мне прокалывали позвоночник, может, поэтому тело плохо слушалось. Но со временем я смог ползать, и иногда удавалось вставать на колени и так добираться до туалетного отверстия в полу.

Я научился плакать. Теперь это было не стыдно. Лежишь себе на полу, не в силах забраться на кровать, и жалеешь себя. Жалеешь ускользающую жизнь, свои мечты и где-то там существующую мелкую сестренку. Она хоть и далеко, но близко, в одном помещении. Только в каком состоянии? Жива ли…

Как-то мне не удалось забраться на кровать с первого раза, я упал, больно ударив распухшие локти. Полежав немного и отдышавшись, начал снова подниматься, и тут мой взгляд остановился на кирпиче в стене, за которым я спрятал листы, там же был спрятан карандаш. Добравшись до стены, прислушался, не идет ли кто по коридору, затем тихонько вытащил кирпич, достал листы с карандашом и написал Лизе записку. Ваня ведь придет еще, он согласится передать, он добрый.

Просидев некоторое время у стены с листами в руках, я решил написать что-то вроде послания тому, кто будет здесь после меня. Да… Словно завещание по старости. Даже смешно, ведь мне только двадцать. Наверное.

Меня увлек процесс послания, я описывал все, начиная с детского дома и заканчивая сегодняшним днем. Я занимался этим все свободное время, каждый раз пряча свою драгоценность за кирпич, когда меня увозили в белый кабинет. А после, отлежавшись, снова спускался с кровати и принимался за дело.

Иван появился через долгое время. Сказал, что ездил с братом домой, наверное, у Гриши было что-то вроде отпуска. Я передал своему другу записку, и он вернулся с сообщением, что Лиза все прочла и улыбнулась, хотя почти не встает и давно не улыбается. И еще Ваня сказал, что она вся в синяках. Эта новость меня очень расстроила. Я плакал ночью в подушку и скреб сломанными ногтями о кирпичную стену. Хотелось стукнуть кулаком, но резкие движения мне уже давно не удавались из-за распухших воспаленных локтей. Я беспомощен. Когда-то клялся Лизе, что буду защищать ее до смерти, но теперь лежу на грязном холодном полу, а она где-то там, и я даже не знаю, что с ней происходит.

С каждым днем мое положение становилось хуже. Все чаще я попадал в белую комнату, все чаще возвращался почти в бессознательном состоянии, после, конечно, приходил в себя, но раньше такого не было. Порой, я путал реальность с глюками, которые ловил долгое время после возвращения в камеру, и тогда становилось страшно.

«Если бы не твоя башка, Вениамин Романович не посмотрел бы в твою сторону», – бросил мне как-то лаборант. Это было тогда, когда мои показатели сильно ползли вниз, и я бесил всех медиков. Моя воспитательница говорила, что у меня какой-то другой ум, поэтому пускала в свой кабинет и в библиотеку, где я проглатывал книги разных направлений: от сказок до научных трудов.

Помню, когда нас с Лизой привезли сюда, ее назвали штаммом, а меня – анти-штаммом. Она подошла по параметрам, а я не очень. После многих процедур мое тело совсем перестало радовать медиков, они всячески высказывали свое недоумение, пока дядя Веня не нашел во мне что-то иное, и это сделало мою дальнейшую жизнь.

Меня превратили в ничто. Взяв почти все, что можно. Сам удивляюсь своей стойкости, как много способен выдержать человек.

Не один раз я желал себе смерти. Искренне. Но она не хотела меня.

Много раз воспарял духом, желая выбраться из этого ада. Во что бы то ни стало. Я был готов к преступлению. Меня страшило это, но только поначалу. Потом привыкаешь.

Привыкаешь ко всему: к боли, к унижению, к одиночеству. К желанию смерти. Но продолжаешь жить.

При моем росте метр девяносто два теперь я вешу сорок семь килограмм. Ползаю на коленях по камере, если сильно нужно, но это доставляет мне муки, потому что колени и локти сильно распухли и любое нажатие или движение причиняет нестерпимую боль. Но я не хочу «ходить под себя», а туалетное отверстие находится в конце стены. И тайник с бумагой и карандашом располагается в стене ближе к полу за кроватью. Так что ползать мне приходится. И очень сильно терпеть.

И вот он я – истощенное лысое существо, путающее реальность с видениями, ползающее и плачущее одновременно, блюющее в ведро и стонущее ночами. Я – Дмитрий Рыжов, некогда мечтавший о нормальной человеческой жизни. Подопытный материал. Служащий «на благо» другим. Никто. Собирающий грязной пижамой пыль на полу камеры.

Помог ли я кому-нибудь? Или все было зря?

– Фантомас, принимай соседей! – раздалось где-то рядом.

– Два сапога пара, – хохотнул хриплый голос.

Я приподнял голову и увидел охранников с инвалидным креслом, они гремели замком камеры рядом, которая отделялась от моей не кирпичной стеной, а решеткой.

Люди с дубинками завезли кресло внутрь и вывалили тело на кровать, затем, усмехаясь, захлопнули дверь и удалились.

Я долго смотрел рассеянным зрением на пятно человека, который лежал неподвижно, впрочем, повторяя меня. После очередной поездки в белую комнату, мне было плохо и нужно время, чтобы отпустило. Я отключался и снова приходил в себя, пока наконец не ощутил реальность более четче.

Человек в соседней камере продолжал лежать неподвижно, что насторожило: жив ли он вообще. С трудом спустившись, я подполз в решетке и позвал его. В ответ последовала тишина. Пришлось напрягать свое зрение, которое теперь редко выдавало картинку сразу. Всмотревшись, я обомлел. Нет… Не может быть… На койке напротив лежала Лиза.

Стоп. Это глюк. Там лежит человек, а мое воображение издевается. Сколько раз такое было, нет-нет, сейчас пройдет.

Но сколько бы я не всматривался, Лиза не исчезала.

Лиза… Моя мелкая сестренка. Это правда ты?

– Лиза, – осторожно позвал я, боясь подтверждения своего психического глюка. – Лиза, это ты?

Человек не шевелился, и меня это напрягло. Я придвинулся к прутьям как можно ближе и спросил громче:

– Кто там? Кто это? Ответьте, вы живы?

Вдруг сгорбленная фигура медленно перевернулась, и я узнал лицо, которое мечтал увидеть все эти месяцы.

– Митя, – тихо произнесла Лиза.

Я знал, что она улыбнулась, хоть и плохо видел. Я выучил все ее интонации еще в детском возрасте.

От знакомого голоса мое сердце замерло, заколотившись после сумасшедшей тахикардией, отчего бросило в жар.

Боже мой… Это она. Я ведь слышал ее, это не видение.

Схватившись рукой за пижаму на груди, я покачал головой и заплакал.

– Сестренка… Это правда ты?

– Митя… – повторила она, пытаясь подняться. – Митя…

С трудом встав на ноги, Лиза добралась до решетки и опустилась передо мной на пол. Наши руки потянулись друг к другу, переплетая пальцы, и стало так тепло.

Я смотрел на свою мелкую детдомовскую сестренку, на абсолютно родного мне человека, забыв о боли. Лиза очень похудела, изменилась, но это была она. И сейчас рядом.

– Почему ты вся в синяках? Тебя били?

– Нет, – Лиза покачала головой, вытирая капли слез с подбородка. – Это от процедур. Изменение крови.

– А я изменился, да? Знаю.

– Да. Я тебя не узнала. Таких, как ты, много в камерах.

– Я рад тебя видеть. Господи, как я рад…

Мы еще долго сидели, держась за руки через решетки, рассказывая о себе полушепотом, и я был очень благодарен, что никто в этот момент не нарушил кусочек нашего счастья.

А это было счастьем. Посреди грязи камер, посреди боли и потери сил. Потом уже начнутся вопросы и размышления: почему Лизу перевели в мой корпус, зачем определили в соседнюю камеру и означает ли это завершение ее полезности. Что и радостно и страшно одновременно. Потому что мы не знаем, какая участь у выработанных людей.

Когда речь заходила о вытяжке, Лиза вся сжималась и замолкала, словно впадала в ступор. Процедура причиняла ей много боли, это становилось заметно, когда за ней приезжали. После ее привозили в заторможенном состоянии и бросали на кровать, где она лежала в позе эмбриона и не реагировала ни на что.

Однажды я увидел на спине Лизы красные разводы, это был день, когда меня три дня не трогали, а ее только привезли. Мое зрение позволило видеть далеко, наверное, сказалось отсутствие вмешательств в организм.

Я долго разглядывал через решетку пижаму Лизы на спине, ожидая, когда моя бедная сестренка очнется. А когда это случилось, заговорил:

– У тебя красные разводы по спине, что это? Тебя бьют?