Записки из бункера

Лиза перевернулась ко мне лицом и покачала головой:

– Нет. Наверное, следы от пункций.

– Что? Тебе делают пункции?? – возмутился я.

– Это часть процедуры вытяжки.

Мне стало плохо от такой новости, ведь до сих пор Лиза отказывалась говорить об этом.

– Они что-то берут из твоего спинного мозга? – настороженно спросил я.

– И не только из спины. Раз в неделю прокалывают живот, суют длинные трубки и… как из спины… – Лиза закрыла лицо трясущейся бледной ладошкой, чтобы я не увидел, как она плачет. Стесняется слез до сих пор.

– Это и есть вытяжка? – тяжело сглотнул я, понимая, что такая процедура не даст прожить долго.

Незаметно вытерев слезы, Лиза кивнула:

– Они накачивают меня каким-то препаратом, потом еще что-то колют и ждут «микса», это они так говорят. После этого завозят в круглую трубу, включают ее и оставляют меня в ней. Через время вытягивают из моего организма «суп» и применяют для лечения. «Суп» достают из спинного мозга или из забрюшинного пространства.

– Боже… Это… Это же ужасно… – не выдержал я, хотя готовил себя не произносить ничего подобного, ведь сестренке от таких эмоций легче не станет.

Лиза молчала и смотрела на меня большими светлыми глазами, но такими уставшими и пустыми, что стало не по себе.

Какие муки приходилось испытывать этой худенькой хрупкой девочке. Невыносимые. Несовместимые с психикой нормального человека. Но она до сих пор остается собой и даже иногда улыбается мне.

Лиза почти не ходит, все время лежит и тяжело дышит, ее тело стало прозрачным, а по коже рассыпаны синие пятна. Она очень похудела и даже изменилась внешне, и еще она потеряла половину своих светлых роскошных волос, которые я так любил. Теперь это тонкие редкие прядки, едва достающие до плеч.

Когда нам нужно было ощущать друг друга, потому что не было сил даже говорить, мы просто подползали к решетке, брались за руки и оставались так лежать, глядя друг на друга или просто закрыв глаза. Душа человека нуждается в тепле любви, в каких бы условиях не было тело. И еще – в надежде. Когда можно до последнего вздоха цепляться за эту ниточку – можно жить. А когда ты умираешь, умирает и надежда.

Я рад, что Лиза снова рядом. Только видеть, как она мучается после возвращения в камеру, как оказалось, был не готов. Разве это можно выдержать? Какое должно быть сердце, чтобы причинять зверские муки маленькому невинному человечку? Прокалывать его тело, выворачивать наизнанку, медленно убивать… Смотреть, как он ползает и плачет от боли, потому что уже не в силах ходить. Отшвыривать ботинком пучки волос на полу, падающие с его головы и насмехаться над тем, как его рвет в грязное ведро. Такое может делать человек, которого родила и вырастила женщина, а не какое-то чудовище?

Даже за деньги.

Даже во благо других.

Говорят, из детдома выходят не лучшие люди. Это говорят те, кто не был там, где мы сейчас находимся. Наверное, сюда принимают по особым достижениям: жестокость, отсутствие любви и абсолютная безжалостность. И мне, жалеющему паука, скатившегося в раковину, и не имеющему решимости убить его, видеть пытки здешнего места слишком тяжело. Иногда кажется, что половина «успеха» моего критического состояния принадлежит среде, в которой я пребываю. Остальное сделали экспериментальные пробы.

Время шло. Я мучился от того, что не придумал ничего для нашего спасения. Вина предателя повисла на моей шее тугой веревкой с тяжелым камнем. Но теперь, в таком состоянии нас обоих, что я мог сделать? Мы уже ни на что не способны.

Неужели это конец? Так ведь не может быть. У меня ведь есть надежда, а значит, есть время жить.

Мой друг Иван теперь приходил к нам обоим. Бывало, подкрадется в момент, когда мы лежим у решетки и держимся за руки, опустится на корточки и тихо сидит. Если заметишь его, он радуется, вскакивает и вставляет лицо между прутьев, но все на что я способен в такой момент – махнуть ему рукой.

– Митя, мы умрем? – тихо спросила однажды Лиза, держа меня за руку.

Лежа у решетки и ощущая невесомую ладонь своей детдомовской сестренки, я был где-то счастлив: мы вместе, лежим в покое, никто не дергает, ничего не прокалывает, не мучает. Даже в таком положении можно найти моменты счастья, да. Это странно, но так устроена душа человеческая, ей необходимо обрести домик для радости, а иначе она не может.

– Нет, мы не умрем. Ничто не исчезает в никуда, все остается, только в измененном виде. И знаешь что, этот вид лучше предыдущего.

– Откуда ты знаешь?

– Бабушка так говорила. Она верила в Бога. В то, что есть душа, что она бессмертная.

– А ты? – Лиза приподняла голову, заглянув в мои глаза.

– Я верю, что там что-то есть. Верю, что у тебя и меня есть душа и она бессмертная, маленькая и очень красивая. Такая светлая вся…

Лиза улыбнулась и снова опустила голову на руку, а я вспомнил похороны матери и отца, а потом смерть детдомовского Женьки, у него было больное сердце, и это свело мальчишку в гроб, когда ему было двенадцать. Мне было десять, я стоял, смотрел на Женьку в деревянном ящике и не понимал, куда денется то, чем он думал и чувствовал, чем смеялся и сочинял свои потрясающие стихи. Тело скроет земля, его можно закопать, а как закопать мысли, эмоции, память? Я верил, что от нас остается что-то особенное, что-то невидимое для нашего глаза, и это что-то – свободное. Потому что границ больше нет.

– Может быть, нас найдут? – глухо отозвалась Лиза. – Ты же дозвонился Славе, а он вдруг поймет, что нас нужно спасти.

– Мне бы еще раз позвонить, – тихо сказал я, поглядывая на Ивана, замершего у решетки в коридоре. – Объяснить ситуацию. Славик же не ясновидящий. Мало ли, что я сказал… Но теперь это невозможно.

– Почему невозможно?

Я громыхнул кандалами на ногах.

– Вот почему. И вообще, у меня теперь нет ног, да и сил тоже нет.

– Я не об этом. – Лиза посмотрела на меня и кивнула на Ивана. – У тебя есть друг, попроси его.

Я обернулся на Ваню и спросил:

– «Ты можешь принести телефон? Мне очень нужно позвонить».

Иван задумался, после чего покачал головой:

– «Теперь все телефоны лежат в кабинете дяди Вити. После того, как ты разговаривал тогда, он ходил злой, а потом сказал, что будет новый закон. Мне не разрешат вынести телефон».

Я сник. Значит, все. У меня больше нет вариантов. Мы с Лизой передвигаемся на коленях, нас даже толкать не надо, достаточно быстро пройти мимо, как обоих сдует волной. Так уже было.

Значит, все. Это все…

Жуткое кольцо отчаяния сжало мое горло, я схватился за пижаму на груди и судорожно вдохнул.

– Митя! Что с тобой?

Так… Спокойно. Только не отчаиваться. Душно. Как душно… Почему мне не хватает воздуха? Воздуха…

– Митя! Слышишь меня? Ты что? Что с тобой?

Откройте окна… Откройте! Дышать… Мне нужен воздух… Воздух! Помогите! Помог…

Мне снился бабушкин пирог

И моя мягкая кровать,

Где спал я столько, сколько б мог,

Если позволили бы спать…

– Куда это мясо? – спросил грубый голос. – На утиль?

– Нет. Сергеич запретил без его подписи трогать Рыжова. Кинем в клетку, пусть сам разбирается с этим припадочным.

– Нашел мясо! Его даже собаки обидятся глодать.

– Ой, Ефимыч, давай работай. Хорош курить, а то премию снимут за нарушение.

– Ему че, эпилепсию поставили? А кандалы? Пристегивать?

– Да куда он денется, это же труп. Хотя, давай, возвращай их на ноги, от греха подальше. И поехали.

Меня долго везли, больно сотрясая тело на металлических носилках. Я проваливался в забытье, видел бабушку и наш дом, где мне хотелось лечь на мягкую кровать, на мою кровать. Просто я так устал. И очень хотел спать. Очень хотел.

– Выгружай, – раздался голос, и меня вытряхнули, словно мусорный половик с балкона. – Ефимыч, проверь замки и пошли на обед, жрать охота.

Когда все успокоилось, послышался тихий голос:

– Митя… Мить, слышишь? Не пугай меня, ответь…

Это Лиза. Она что, плачет?

– Лиза… Я слышу тебя, просто сильно хочу спать. А бабушка уже ушла?

Через минуту тишины раздался всхлип:

– Мить, какая бабушка?

– Ну моя, – ответил я, продолжая лежать с закрытыми глазами в той позе, в какой меня сбросили. – Моя бабушка. Она постелила мягкую постель в мою кровать и испекла пирог.

– Нет здесь бабушки, Митя. Только я и ты, – срывающимся голосом произнесла Лиза.

– А почему ты плачешь? Я же слышу, точно плачешь.

– Посмотри на меня. Пожалуйста, посмотри.

– Прости, так хочу спать, даже глаза не получается открыть.

Еще некоторое время я боролся со странным желанием спать, а затем провалился в темноту.

Глава одиннадцатая

– Так, это у нас Елизавета Белова. Покажите протокол. Угу… Понятно. На этой неделе усилить, через день.

– Выдержит?

– Следите! Вы для чего здесь? Должна выдержать. По крайней мере, Виктор Сергеевич должен подняться на ноги.

– А с этим что?

– Рыжов… Так, угу… Ну, печально. Печально. Но пока оставьте, я с ним еще смогу поработать. Думаю, на пару-тройку раз его хватит.

Где я? Это сон? Нет… Это же…

Открыв глаза, я оглядел темный зеленый потолок и попытался пошевелиться. Удалось. Повернув голову, я поискал взглядом Лизу и позвал ее.

– Митя! – шепотом выкрикнула моя сестренка и подползла к решетке, протягивая руку. – Я думала ты…

– Нет, – мне пришлось улыбнуться. – Я с тобой.

– Ты можешь слезть?

Я попробовал и понял, что могу одолеть путь с кровати до решетки и спустился, подползая и стараясь не греметь кандалами на ногах.

– Лиза!

От глаз сестренки, мне стало так тепло, так хорошо, словно нет этих грязных вонючих от мочи и рвоты камер. Словно мы совсем не под землей, а на зеленом лугу, залитом солнцем.

Я схватился за бледную ладошку и вдруг не выдержал и разрыдался:

– Прости меня… Прости…

Лиза испуганно смотрела, не понимая.

– Митя, ты что?

– Я не вытащил нас… Я не смог… Это ужасно. Я передал тебя…

– Успокойся, пожалуйста. Дай руки, все, перестань.

– Я слышал этот разговор. О тебе и обо мне… Прости меня…

Лиза прижалась щекой к моим пальцам и запела какую-то песенку про солнце.

– Как хочется увидеть солнце, – прошептала она. – Такое теплое и большое. Его света хватает всем, потому что солнце это мама.

После этих слов Лиза закашлялась, очень сильно, и ее вырвало с кровью, а потом она стала задыхаться. Я дополз до двери так быстро, как смог, и застучал кандалами по прутьям:

– Помогите! Кто-нибудь помогите!

Лизу увезли на кресле и после долго не привозили. У меня сдавали нервы, что случилось? Почему ничего не происходит. Иногда бездействие и тишина убивают.

По приглушенному свету в коридоре я понял, что наступила ночь. Ни о каком сне речи быть не могло, мне плохо, мне нужна моя сестренка. Хоть не здоровая, но обязательно живая. Я не вынесу другого.

Утро длилось очень медленно, словно издеваясь надо мной. Прислушиваясь к любым звукам в конце коридора, я с надеждой застывал, ожидая звук коляски или носилок. Пусть даже бы ехали за мной, ведь движение в сторону моей камеры дало бы проблеск надежды. Но все было мимо. Я с тоской поглядывал на пустую кровать в соседней камере. Как это тяжело… Вот так сидеть и ждать, какая новость придет первая: о жизни или о смерти.

Вдруг в коридоре послышался грохот, и появились носилки, наверное, такие же, на каких привезли меня. С облегчением я увидел Лизу, пусть в таком состоянии, но живую, ведь умерших сразу везут в подвал.

Лизу переложили на кровать, захлопнули дверь и удалились. Потянулись минуты тишины, после чего моя сестренка смогла говорить. Как оказалось, у нее развилась ХОБЛ, хроническая обструктивная болезнь легких, которую якобы спровоцировало наше лежание на холодном полу. А о том, что перенесла эта бедная девочка, в «пользу» такой болезни, конечно, умолчали.

Лиза теперь стала дышать еще тяжелее, часто задыхалась, но ей выдали баллончик, который облегчал приступ. И однажды ее увезли в белую комнату, посчитав пригодной для мук. А когда привезли, она была как под воздействием наркоза, а может, и наркотиков. Кисть ее руки свисала на металлическую ножку кровати и временами подергивалась, постукивая медицинским браслетом. Я замер возле решетки, вставив лицо между прутьями, как Иван, наблюдая за состоянием Лизы. Кисть и ступни продолжали вздрагивать, наверное, это были мелкие судороги. Потом звяканье браслета стало почти постоянным, ритмичным, словно отстукивание азбуки Морзе. Я слушал это долго, как вдруг поймал мысль, которая завладела мной и моим разумом, словно девятый вал.

После того, как Лиза пришла в себя, она приползла ко мне и протянула руку через прутья. Я заранее притащил одеяло со своей кровати, просунул через решетку на другую сторону и заставил Лизу забраться на него, чтобы лежать не на полу, а после шепотом поведал о внезапной идее:

– Послушай, когда ты лежала, твоя рука вздрагивала, постукивая браслетом по ножке кровати. Это навело меня на мысль об азбуке Морзе.

– И как она нам поможет?

– Я попрошу Ваню набрать номер на любом работающем телефоне и несколько раз простучать в трубку сигнал «sos».

Лиза подняла голову.

– Чей номер?

– Пока не решил. Либо Славкин, либо сразу на номер полиции.

– Слава поймет? Он знает азбуку?

– Знает, мы использовали ее в играх. Но вот поймет ли…

– Может, лучше в полицию? – тихо предложила Лиза, сжимая мою ладонь.

– Боюсь, что у Вани не будет больше, чем один звонок. Мне бы сигналу его научить, а о звонке подумаю по ходу дела.

Ожидая Ивана, я продолжал писать на листах почти каждый день. Карандаш за это время много раз стачивался, приходилось отгрызать деревяшку на нем, чтобы обнажить грифель, но скоро это делать оказалось неудобно, потому что карандаш стал коротким, как мизинец Лизы. И я экономил, писал реже.

Иногда меня били приступы эпилепсии, и когда я приходил в себя, видел заплаканную Лизу. В такие моменты ей становилось страшно. Я сплевывал кровавую слюну от прокусанного языка и не понимал, как еще не захлебнулся пеной, ведь в приступ меня некому было повернуть набок.

Нам с Лизой становилось все хуже, а Иван не появлялся. Я держался из последних сил, поддерживая свою поникшую сестренку и делая вид, что все не так плохо, но добираться с кровати до решетки для меня становилось сродни пытке.

Однажды Ваня тихонько подошел к двери моей камеры и стоял, пока мы его не заметили. Я так обрадовался ему, что даже забыл о состоянии и пополз к прутьям. Протянув руку, сжал теплую ладонь парня и улыбнулся:

– «Привет, друг. Тебя долго не было, мы ждали. Как твои дела?»

– «Я болел, мне делали уколы вот сюда». – Иван ткнул на сгиб локтя.

– «Тебе уже лучше? Уколы еще делают?»

– «Уже не делают. Я выздоровел».

– «Это очень хорошо. У меня к тебе серьезная просьба. Поможешь?»

Иван смотрел на меня круглыми светлыми глазами, сжимая губы, будто в его голове зрели решения и ответы.

– «Да. У тебя холодные руки. Раньше были теплые», – задумчиво произнес он.

– «Просто мы с Лизой тоже болеем, и нам нужна помощь. А помочь можешь только ты, потому что другие будут бить».

Я постарался объяснить Ване, что от него хочу и попробовал в виде игры подать сигнал «sos». К моему удивлению, парень быстро запомнил и сообразил, как это делается. Дав ему кусочек бумаги с номерами Славы и полиции, я пояснил, что лучше набрать оба номера, но как получится, и напутствовал его:

– «Не забудь: три точки, три тире, три точки», – показав это снова, отстучав на его ладони.

Ваня кивнул, спрятал огрызок с номерами в рукав и торопливо ушел по коридору.

– Господи… – прошептал я, собирая последние силы для возвращения к решетке с Лизой, – хоть бы у него получилось.

Глава двенадцатая

Наступили дни ожидания. Они тянулись медленно и тяжело, как нуга из откусанного замерзшего батончика. Я ждал. Я боялся плохого исхода, когда Ваню перехватят на звонке, накажут, а потом накажут и меня. Но больше всего боялся, что это наш последний шанс, и он не выстрелит. Тогда нас очень скоро отвезут в подвал на утиль. Потому что долго мы не выдержим.

Лиза после каждого возвращения была невменяемой, и требовался долгий период, чтобы она пришла в себя и начала разговаривать. А я снова стал плохо видеть, наверное, сказались последствия эпилепсии, которая началась у меня недавно. Я так же ползал по камере, скребя кандалами по полу, ведь их так никто и не снял. Просто никому не было дела до лысого, тощего и больного человека, коих в этом заведении полно. Мне кажется, с меня уже нечего было взять, но лаборанты находили и возвращали в камеру в состоянии психической прострации, от которой я отходил тоже долго.

Когда нас никто не трогал, мы с Лизой ложились у разделяющей наши камеры решетки, держась за руки, и вспоминали детский дом. Особенно праздник нового года. Это всегда проходило весело и было временем счастья. Мандарины… Как я любил этот запах! А вместе с ароматом шоколадных конфет это становилось потрясающим, и это был запах нового года. А однажды нам подарили настоящую елку, какой-то спонсор привез к празднику. И тогда мое счастье стало полным. Я держал Лизу за руку, когда мы подходили к елке очень близко и нюхали запах хвои, а потом незаметно подбирал опавшие иголки и прятал их в карман. И после, когда звучал отбой, смотрел на это сокровище в ладони, спрятав от других под одеялом, а хвоя от тепла ладони начинала пахнуть сильнее, делая мою ночь волшебной.

В детском доме было хорошо. Да, теперь мы это поняли. Как бы там ни было, нас любили. Пусть скупо, иногда сухо, но нам перепадали объятия воспитательницы и кухарки Нины, которая готовила вкусный яблочный пирог, называя его смешным словом «шарлотка».

– Давай быстрей! Что ты там возишься? – крикнул раздраженный голос в конце коридора, и я вскинул голову, настороженно прислушиваясь, не надеясь на зрение. Двое охранников торопливо подвезли к нашей камере кресло, которое норовило сложиться из-за сломанного крепления, и открыли замок двери Лизы. Ее погрузили в кресло, вырвав тонкую руку из моей ладони, и быстро увезли.

Мне стало тревожно. Словно что-то произошло. Я подполз к кровати и долго прислушивался к звукам, затем вытащил кирпич, достал смятые чистые листы с огрызком карандаша и принялся писать. Может быть, на нервной почве, не знаю. Исписанный лист сворачивал в трубочку и проталкивал к остальным, за все время их накопилось много.

Мне кажется, это последняя запись. Хорошо это или плохо, еще непонятно. Просто какое-то предчувствие.

Потом я долго ждал еще, пока Лизу не привезли. Она лежала на кровати в неудобной позе и не откликалась. Мне было страшно, почему ее так странно увезли, словно торопясь, обычно проходит два дня между этим. А забирали ее вчера. Потом приехали за мной. Ругаясь и споря о каких-то местах и назначениях, охранники везли меня в лабораторию, где посадили на такой же аппарат, на каком мы были с дядей Веней. К моему катетеру подвели шланги, протянули их к ящику, за которым находился Виктор Сергеевич. С его стороны от ящика тянулись шланги, которые входили в его руку, а по шлангам текла розовая жидкость. Я не разглядел лица Виктора Сергеевича, но по его дыханию и разговору понял, что ему плохо.

Через время стало плохо и мне. Я потерял сознание, когда очнулся, по лаборатории бегали люди, в суматохе на меня не обращали внимания, и я выдернул шланг из катетера и скатился с кресла на пол. Очнулся, когда меня перекидывали на кровать в камере, но после снова потерял сознание.

– Митя, – позвала Лиза. – Ты слышишь? Пожалуйста, ответь что-нибудь, я боюсь.

Мне пришлось напрячься, чтобы сконцентрироваться и понять, куда нужно посмотреть. Когда я понял, где нахожусь, и с какой стороны звучит голос, повернулся, долго ловя изображение.

– Я плохо вижу. Но слышу тебя. Как ты?

Лиза всхлипнула:

– Митя, мне страшно.

– Не бойся, сестренка, мы выдержим.

– Не оставляй меня так надолго, – тихо произнесла она. – Давай будем держаться за руки?

– Давай. Только надо спуститься. Подождешь?

– Да, мне тоже нужно.

Я понял, что движение вызывает у меня сильное головокружение и тошноту, но старался не думать об этом. Предметы расплывались перед глазами, словно в них налили вазелина. Ну хотя бы не бегают пищащие головы с паучьими лапками.

Если честно, было такое ощущение, что больше нет сил. Вообще. И добраться до решетки с Лизой мне не удастся. Цепляясь пальцами с воспаленными суставами за постель и за ножки кровати, я пытался скинуть себя на пол, но боль в руках была очень сильная, и ничего не получалось. Промучившись какое-то время, я начал сдаваться, но плач Лизы освежил меня, потому что это означало что-то серьезное.

– Митя… Пожалуйста, не оставайся там.

– Сейчас, сейчас… Я доберусь, обещаю… Я смогу, просто что-то голова кружится. Как же я оставлю тебя? Нет, так не может быть…

Спокойно. Не паниковать. Вдох. Выдох. Вдох…

Мне удалось перевалиться за край кровати и упасть, тут же тело пронзила сильная боль, отчего меня вырвало прямо на пол.

– Митя!

– Сейчас… Не бойся, это нормально…

От боли я чуть не потерял сознание, в глазах потемнело, и на секунды пропала ориентация в пространстве. Но плач сестренки заставил двигаться дальше. Не знаю, какими силами, но я пополз, скребя по полу ногтями и железными кандалами.

– Давай руку, – радостно всхлипнула Лиза, крепко вцепившись в мою ладонь ледяными пальцами.

– Какая ты холодная… Замерзла?

– Ага… Все время холодно теперь.

Так мы лежали долго, уставая даже разговаривать, замолкали, а потом снова продолжали.

– Знаешь, почему меня перевели к тебе? – спросила Лиза. – Чтобы мотивировать меня, а то я давала плохие результаты от тебя в дали. Это они так говорили между собой. Последний раз, когда ты сбежал ко мне и пришел… Потом со мной случился приступ депрессии, отчего все показатели ушли в ноль. Я не знаю, что это значит, но им не понравилось. Они не могли понять, что со мной, когда поняли, решили перевести. Но это здорово, правда, Мить?

– Правда. Я не поверил глазам, когда тебя увидел. Хорошо, что мы вместе.

– Холодно очень. Так хочется увидеть солнышко… И вообще, весь мир. И жить без боли… И дышать без труда… Как ты думаешь, когда мы умрем, там будет легче?

Я замолчал. Я не хотел умирать, почему-то сейчас не хотел. Может быть, Ваня смог позвонить, а с той стороны поняли его сигнал. Пусть будет так… Пусть будет.

– Митя?

– Да, я просто… Просто задумался.

– О чем?

– О том, как мы заживем, когда выйдем отсюда.

– Я сразу поеду в лес, – задумчиво произнесла Лиза, – возьму бутерброды с колбасой, с такими толстыми кусками колбасы, и лягу на траву жевать.

– Всего? Колбаса? Хм! А я закроюсь в спальне и буду спать, спать, спать.

– А потом?

– А потом есть колбасу!

Мы все говорили. Иногда засыпали, потому что лежали, не шевелясь. Потом просыпались и снова говорили. Наши сны были короткими, минут по пять, не больше, но это очень спасало. Лизу душил сильный кашель, баллончик помогал на время, он всегда лежал в кармане ее пижамы. А я куда-то проваливался, в какую-то темную глубокую яму с липкими стенами, а потом в ужасе приходил в себя. Было реально страшно. После этого у меня немели руки и ноги, словно их не было, я не чувствовал их.

– Мить… Почему так холодно? Так никогда не было. Может, на улице зима?

Я не знал, что ответить. Ведь сам перестал ощущать и не понимал, холодные ли руки у Лизы, или холодно в помещении. Я терял чувствительность. Оставался только слух, и было слышно, как тихонько поет моя мелкая детдомовская сестренка:

– Плыви… плыви, кораблик, в далекие края… И где ты будешь плавать… там буду… плавать… я…

***

– Всем на пол!!! На пол, живо! Стоять! Руки за голову! На пол!

Возле одноэтажного здания в степи остановились спецмашины, СОБР пытался попасть внутрь, но встретил активное сопротивление, после чего было принято решение о подрыве входа и стен, уходящих под землю. При активации раздались взрывы где-то дальше и глубже под землей, отчего произошло частичное обрушение земельных пластов с обнажением глубоких помещений. Люди эвакуированы, оказана реанимационная медицинская помощь. Члены преступной организации, именуемой себя центр «Феникс», взяты под стражу.

***

В завалах подземных помещений, словно крыша, согнулась плита перекрытия, под которой виднелись две бледные руки, сцепленные друг с другом через решетку. А по всему полу были разбросаны свернутые в трубочки листы исписанной бумаги.

***

– Я их вообще не узнал! – потрясенно произнес Слава. – Как можно было довести людей до такого состояния…

– Намучились они там, – покачала головой Рая.

Аленка махнула рукой:

– Я же говорила, они попали куда-то.

– Да откуда мне было знать, что первый раз звонил Димка? Второй раз-то он сам говорил, только оборвалось резко.

– Хорошо, что этот Ваня твой номер снова набрал, вот тебе и отсталый, – дернула бровями Рая.

– Разве это отсталый! – хмыкнул Слава. – Он умнее всех нас. Нормальный пацан, я встречался с ним, только он с сурдопереводчиком общается. Испуганный сильно.

– Он и полиции «sos» отстучал, – заметила Аленка. – А так, тебе бы не поверили, Славка. Пока не сопоставили все факты, наши показания…

– Ну и звонки пробили, – отозвался парень. – Место странное, и нам, и им сигналили оттуда. А это Димон и Лизка.

– Ну что, поехали к ним? – Рая склонила голову, поправив черный платок. – А то цветы не довезем живыми. И наши все уже там, наверное.

***

Посмотри, Лиза! Солнце встает!

Солнце… Красивое, правда?

Как хорошо дышать, чувствуешь? И так спокойно…

Вдох… Выдох… Вдох…

А боль? Ее нет… Нет боли! Лиза! Ее больше нет!

Лиза? Посмотри на меня! Посмотри. Дай руку, не бойся. Видишь, мы вместе. Мы вместе. И солнце. Оно наше, смотри.

Смотри… Все это наше! А мы теперь свободны. Мы дома. И нам уже не больно.

Не больно…

Как хорошо…

Вдох…

Выдох…

Вдох…