Улыбки и усмешки

Две литературы

В России издавна существуют-имеются две литературы. Конечно, и во Франции или, скажем, в Американских Штатах изящная словесность тоже подразделяется на «серьёзную» и «массовую», однако ж этим, чисто внешним (тиражи и жанры) обстоятельством-признаком там дело и ограничивается. У нас же всё гораздо сложнее, у нас литература разделилась-раскололась на два непримиримых и даже враждующих лагеря ещё и по идеологическим, мировоззренческим, концептуальным, политическим, национальным и ещё Бог знает каким причинам.

Правда, в XIX – золотом – веке русской литературы причины раскола были ясны, путаницы в терминологии не возникало, и каждому более-менее грамотному человеку было понятно, кто такие «западники» и кто такие «славянофилы». В наши дни, когда дело дошло до буквального раскола на два писательских союза, с причинами и терминологией путаница начала твориться непонятная и невообразимая. У рядового читателя возникает резонное подозрение, что истинные причины вражды и разделения инженеры человеческих душ скрывают, а ему, простому читателю, говоря попросту, пудрят мозги размытой, двусмысленной и противоречивой терминологией.

Ну, в самом деле: в одном писательском лагере делят литературу на «подлинную» и «графоманскую» (к первой, естественно, относя своё творчество), или – «демократическую» и «соцреалистическую», или – «элитарную» и «ширпотребовскую», или, наконец, – «независимую» и «конъюнктурную». В литлагере противоположном терминология такова: есть писатели «настоящие» и «графоманы» (к первым, само собой, относят только себя), или – «патриоты» и «космополиты», или – «народные» и «местечковые», или – «русские» и «русскоязычные», или, наконец, – «непродажные» и «продавшиеся Западу»…

Тут голова может пойти кругом! Впрочем, это в основном в столице идёт брожение писательских умов, кипят нетворческие страсти. В провинции литературная борьба между Евтушенками и Бондаревыми местного розлива – процесс вялотекущий, носит подражательно-пародийный характер, так что наш тамбовский читатель-обыватель в массе своей так и оставался до последнего времени в недоумении: чего ж это наши расейские литераторы никак поделить не могут и в чём же всё-таки принципиальная разница между членом Союза писателей России и членом Союза российских писателей?

И вот наконец у нас появилась возможность самим ответить на этот вопрос благодаря уникальному событию: в кои веки почти одновременно Тамбов посетили недавно две бригады известных московских литераторов: как раз одна «писателей России», другая – «российских писателей». И действительно, члены этих двух литбригад оказались совершенно разными, словно представляли литературы разных стран, разных народов. Остановлюсь только на трёх моментах, показавшихся мне наиболее характерными.

Во-первых, как столичных гостей нам представляли. Когда – «русских» прозаиков Петра Проскурина, Арсения Ларионова и поэта Валентина Сорокина, то в первую очередь с восторгом перечислялось, кто из них лауреат Государственной премии СССР, кто – РСФСР, а кто – Шолоховской, а также кто из них служит сопредседателем Союза писателей России, а кто – директором крупного издательства…

И это было наивно и чуть смешно, ибо авторитет, имя писателю создают совсем даже не премии, награды, звания и должности. Когда же буквально через три дня в том же актовом зале областной Пушкинской библиотеки представляли тамбовчанам «российских» поэтов Инну Лиснянскую, Татьяну Бек, Тимура Кибирова и Алексея Алёхина, то их адепты точно с таким же придыханием и восторгом восклицали-подчеркивали, будто к нам приехали «настоящие поэты», «поэтические таланты» (читай уж – гении!), «ведущие поэты России», «истинные поэты» и прочая в том же духе. И это было совсем не смешно и даже не остроумно. Ибо, как гласит восточная мудрость, скажи хоть сто раз слово «халва» – во рту слаще не станет.

Нет, конечно, собравшиеся в зале «эстеты-интеллигенты» воспринимали «мудрые, философские, тонкие, ироничные», короче – «настоящие стихи» гостей с упоением, ощущая «холодок по коже» и испытывая «катарсис» (все закавыченные восторженные всхлипы взяты из газетных отчётов), но на любой непредвзятый взгляд, даже невооружённым глазом видно, что это всего лишь профессиональные поэты – не более. А порой и – менее.

Возьмём, к примеру, стихотворение Тимура Кибирова под ну очень оригинальным названием «Романс», провозглашённое в качестве образца «настоящей поэзии». Что же нового поведал нам этот яркий представитель «новой поэтической школы» и «нового поколения» поэтов? Лирическому герою «Романса» стукнуло тридцать девять, он вдруг понимает, что юность ушла, что жизнь его в силу обстоятельств и времени бесцветна и напрасна, так что остался теперь один лишь вопрос: с чем их (в конце лирический герой как бы от лица всего своего поколения говорит) сравнить – с листвой опавшей или же с уткой, летящей «в тёплый край из юдоли родной»?.. Само собой, посвящённые должны уловить подтекст: мол, кто-то уехал-улетел за «бугор», а кто-то в «этой стране» гнить остался…

Впрочем, поэты из «российского» лагеря форму считают значимее содержания, однако и в этом плане «Романс» Кибирова трудновато посчитать за образец недосягаемых высот и открытий: обычные четырёхстрочные строфы с перекрёстной рифмой. Причём рифмы чаще всего весьма приблизительные, неряшливые, что вряд ли свидетельствует о мастерстве, скорее – скорописи и ремесленничестве: «гниют – пруд», «очень – осень», «сода – чего ты», «похмелья – неумело»…

Второй характерный штрих во впечатлениях от двух московских групп литгостей – это разность того, о чём они говорили. Пётр Проскурин со товарищи – всё больше о России, о трудной и трагической судьбе своей страны, о нынешних бедах русского народа. Авторы же «Ариона» («единственный в стране поэтический журнал, с ним сотрудничают все ведущие поэты России и русского зарубежья…») на встрече с читателями-поклонниками говорили всё больше о себе любимых, о своих нелёгких творческих судьбах, личных издательско-публикаторских проблемах.

Инна Лиснянская, к примеру, в советские времена долго была в невыездных (каким образом это могло мешать сочинению стихов – непонятно), а ещё её не печатали из-за… дружбы с Булатом Окуджавой. При этом как-то умалчивалось, что сам Булат Шалвович ещё в 1956 году, вступив в ряды КПСС, тут же выпустил сборник стихов под названием «Лирика» и затем с завидным постоянством почти каждый год выпускал то новый сборник лирики, то прозы, то драматургии, прожил очень завидную творческую судьбу, которую почему-то не очень испортила его дружба с самим собой.

Жаль, не смог приехать в Тамбов заявленный Евгений Рейн – тот самый, которого Иосиф Бродский как-то в весёлую минуту неосторожно назвал своим учителем, и на основании этого Рейн числится теперь в гениальных поэтах, выпускает книжку за книжкой и не слазит с экрана телевизора. Уж Евгений-то Рейн пожалился бы, порасписывал, поживописал, как не давали ему в былые времена развернуться, проявить себя, блеснуть гениальностью…

Вообще, по-моему, это очень грустное явление, когда человек, числящий себя писателем, даже на закате жизни не в состоянии понять одну простую вещь: чтобы в литературе состояться и, даже несмотря на препятствия, проявить свой талант, как тот же Булат Окуджава или Иосиф Бродский, или, допустим, Николай Рубцов и Николай Глазков, надо всего лишь его иметь – этот самый талант, дар Божий, вот и всё…

Ну и, наконец, третья характерная черта в несходстве поведения столичных гостей состояла в том, что П. Проскурин, А. Ларионов и В. Сорокин после встречи с читателями в переполненном зале областной библиотеки на следующий день поехали-выбрались в самую что ни на есть глубинку Тамбовщины, в Мордовский район. Если бы сам не видел, никогда не поверил, что такое в наше время возможно: и Дом культуры в райцентре, а затем и один из сельских клубов были забиты до отказа. Причём было очень много молодёжи, детей, и слушали они писателей, как говорится, с неподдельным вниманием, от души аплодировали…

«Лучшие» же поэты после тусовки в библиотеке с тамбовскими «эстетами-интеллигентами» отправились на следующий день, не замочив ног, на встречу с питомцами литературной студии «Академия зауми» – подрастающей «поэтической элитой». В российскую сельскую глубинку ехать авторы «Ариона» не решились, видно, справедливо полагая, что вряд ли им удастся очаровать своим поэтическим пением простецкий русский провинциальный люд.

К слову, древнегреческому поэту Ариону удалось очаровать своим искусством даже дельфина, который после кораблекрушения вынес его на берег, спас.

Видимо, талантлив был Арион по-настоящему, без дураков…

Алкогольные размышления

К Владимиру Семёновичу Высоцкому отношение у меня (как и у многих людей моего поколения) – трепетное. Я вырос на его песнях. С тех пор, как 14-летним подростком (1967 год) в глухом сибирском селе я впервые услышал на чужом «маге» «Парус», «Звёзды», «Про дикого вепря» и другие его ранние песни, я «заболел» Высоцким и «болею» до сих пор. Мне лично Владимир Семёнович, без преувеличения, помогает жить и выживать.

Но это так – прелюдия к разговору. Разговор же наш грустный сегодня вот о чём. Накануне 18-й годовщины со дня смерти Высоцкого я решил сделать себе подарок и, разорившись на пятицелковый, приобрёл в газетном киоске книжицу некоего Владимира Селивёрстова «Многоликий Высоцкий». И – лучше бы этого не делал! Я стараюсь вообще больше не пополнять свою домашнюю «высоцкиану», ибо в последние годы пишут и издают о Владимире Семёновиче такую дребедень, что просто жаль становится и денег, и затраченного времени, и загубленных нервных клеток.

Но здесь я соблазнился привлекательной обложкой (художник В. Беркетов), тем, что книжка выпущена в Тамбове (Комитет по печати администрации области), к тому же громадным по нынешним временам и провинциальным меркам тиражом – три тысячи экземпляров. Не будут же, наивно предположил я, тратить такое количество бумаги и денег (правда, не указано – чьих: автора, спонсора или налогоплательщика) на тиражирование каких-нибудь глупостей. И ещё меня привлёк подзаголовок – «Размышления современника»: чертовски захотелось узнать, о чём размышляет мой нынешний земляк и современник, а одновременно и современник Владимира Семёновича (автор – 1945-го года рождения).

Не скрою, меня, книгочея со стажем, сразу насторожило отсутствие фамилии редактора в выходных данных: значит, можно догадаться, текст выпущен в авторской редакции, а это, как правило, чревато ляпами и ляпсусами. Однако ж то, что обнаружилось под красивой обложкой «Многоликого Высоцкого», превзошло все и всяческие предположения.

Уже на одной из первых страниц обнаружилось свыше полутора десятков (!) ошибок всех мастей, а когда я убедился, что они наляпаны даже в цитатах из песен Высоцкого, – постарался далее не обращать на них внимания, хотя, признаться, давалось это с превеликим трудом. Катастрофически не в ладах автор с пунктуацией и особенно – с тире и запятыми. Они выскакивают у него в совершенно неожиданных местах, но зачастую бесполезно искать их там, где они просто обязаны находиться сообразно правилам русской речи.

Порой «Многоликий Высоцкий» и вовсе ставит в тупик. К примеру, я так и не смог догадаться, почему строфы песен в книге закавычены, хотя они и так резко выделяются размером шрифта и набором в столбик, а все прозаические цитаты из «источников текстов и информации» (так у В. Селивёрстова), напротив, красуются «голышом», без кавычек, так что очень трудно понять-разобраться, где заканчивается цитата и начинаются собственно «размышления современника». Правда, уже в конце книги исчезают кавычки и у стихотворных текстов, что доказывает полнейшее своеволие автора, мол, хозяин – барин: хочу закавычиваю, хочу – нет!

А может, рискну высказать предположение, автор просто-напросто не задумывался над тем, что и как пишет? Вот лишь несколько образчиков его текста. Изобрёл, к примеру, В. Селивёрстов русско-латинский неологизм «зауряд-сапиенс», обозначив им, в отличие от гениев, нас, простых смертных. И получилось – зауряд-разумный, хотя он, вероятно, намеревался красиво нас обозвать «хомо-заурядами», что звучит тоже несколько коряво, но зато со смыслом – человек заурядный.

Или вот ещё: категоричность автора порой просто безгранична. Он, ничтоже сумняшеся, утверждает, будто за столом в любой компании только лишь разговор заходит о простой русской пище, «обязательно» прозвучит песня Высоцкого про картошку, которую «все мы уважаем, когда с сольцой её намять…» Готов спорить с В. Селивёрстовым на свои последние сто деноминированных рублей – не обязательно! В другом месте автор опять же самонадеянно заявляет, что-де «в любой больнице» можно услышать строки Владимира Семёновича про наркоз и седого хирурга старика… Готов поставить на спор единственную свою ценность, рыжего кота – не в любой!..

А думал ли над смыслом наш доморощенный «размышлитель», заявив: «Пацаны, родившиеся, когда Высоцкого уже не стало, вернулись с ближних и дальних войн…»? 25-го июля 1998 года, в годовщину смерти Владимира Семёновича, когда я читал эти строки (а написаны они, надо полагать, были намного раньше), ни единому из этих пацанов не исполнилось ещё и восемнадцати. Уж не берётся ли В. Селивёрстов утверждать, что в Афгане воевали наши октябрята и пионеры, а в Чечне – комсомольцы-школьники?..

К слову, автор, увы, действительно не в ладах и с арифметикой. Как вам такой, например, пассаж: «До смерти (Высоцкого. – Н. Н.) ещё девять лет (1973 год)», – а? Неужели трудно было столбиком вычесть от даты 1980 дату 1973 и вычислить искомое?

Не повезло в книжке тамбовского «размышлителя», кстати, и Сергею Есенину, с которым сравнивает Владимира Высоцкого. Оба – «великие поэты», для того и для другого время и пространство «спрессовалось и закрутилось (Так у автора – в единственном числе. – Н. Н.) в фантастическую вЕртуальную (Так! – Н. Н.) реальность, унося на планету олимпийцев (?! – Н. Н.), куда пароль для всех один – Гений – проходи! (?! – Н. Н.)». И, наконец, «обеих (Так, через «е» и без предлога! – Н. Н.) с гибельным восторгом осыпает мозги алкоголь…»

Так вот, сопоставив судьбы двух русских гениев, В. Селивёрстов категоричен: с помощью алкоголя они «сами себе определили срок жизни. Есенин – тридцать. Высоцкий – сорок два года». Насчёт Владимира Семёновича спорить не буду – не выдержало сердце очередного запоя и передозировки наркотиков, остановилось. Но вот самоубийство Сергея Александровича в последнее время подвергается большущему и убедительному сомнению. Но даже если В. Селивёрстов и убеждён, что поэт повесился сам, то достоверно засвидетельствовано многими мемуаристами, что в вечер и трагическую ночь смерти он был трезв, так что алкоголь если и играет в его гибели роковую роль, то весьма косвенную.

А дальше и вовсе, как говорится, ни в какие ворота: «Последние стихи Есенина знает каждый – это “Чёрный человек” – они датированы 10 декабря 1925 года. Через две недели его не стало». Вот и поздравляем вас, «господин соврамши»! Во-первых, и опять же, – не каждый: есть много людей, равнодушных к поэзии Есенина и не знающих ни единой его строки. Во-вторых, есениноведы, по-видимому, ещё не ведают об «открытии» В. Селивёрстова и до сих пор уверены, что последним стихотворением Есенина является – «До свиданья, друг мой, до свиданья…», написанное кровью за день до смерти, то есть 27 декабря 1925 года, а окончание работы над поэмой «Чёрный человек» датируется 14-м ноября того же года. Ну и, в-третьих, если б даже последние строки Сергей Александрович написал и 10 декабря, то и тогда «размышлителю» надо вновь поставить двойку по арифметике – до дня гибели оставалось без малого три недели.

В книжке В. Селивёрстова не менее 70 процентов занимают чужие тексты (в конце приложен библиографический список из 20 названий), так что к титулу «автор» вполне можно через дефиску присоединить «составитель». Но это так – к слову. А подчеркнуть хочется вот что: пока идут цитаты, то, если не обращать внимания на орфографию и пунктуацию, текст вполне понятен, но как только начинаются «размышлизмы» автора – тут хоть святых выноси.

Из этих «размышлизмов» можно узнать, что Блок и Есенин (опять!) писали стихи «безо всякого усилия мыслительного аппарата…», что своими песнями Высоцкий «растягивал жилы-чувства слушателей на колках своей гитары» и «силовыми образами» бил их, слушателей, «как обухом по голове», чем «выводил человека из состояния дремотного равнодушия…», что Высоцкий обогатил «народный фольклор…», что голос Высоцкого бьёт слушателей «по ушам, по лицу, по коже…».

Впрочем, хватит о безграмотности и дилетантизме, пора сказать о главном – о тенденциозности и конъюнктуре. Подбор цитат в большинстве своём просто угнетает свой однонаправленностью. Целая глава (из четырёх) книжки «Многоликий Высоцкий» так и озаглавлена – «Хронический алкоголизм». Но весь опус В. Селивёрстова целиком можно так озаглавить, ибо алкоголизм Владимира Семёновича – основная и главенствующая тема тамбовского автора.

Непонятно, с какой стати тамбовский «размышлитель» вздумал описывать, да ещё с чужих слов, запои Высоцкого, при этом взяв на себя роль судии и порицателя. Причём, судя по отдельным восклицаниям в адрес Владимира Семёновича, может быть, автор и действительно любит его, но, как говорится, – избави, Боже, от такой любви! Тем более что есть опасения предполагать: будет и продолжение размышлений. К следующей годовщине со дня рождения или смерти Владимира Семёновича может появиться в киосках новый опус В. Селивёрстова про «Одноликого Высоцкого». На какую тему? Да на любую, лишь бы поскандальнее, в расчёте на «массового читателя». Авторские задумки можно уже углядеть в данной книжке. «У великих вдохновение в голову ударяет, а у других – в мочу со спермой…». Голос Высоцкого, оказывается, «рождает сексуальность, затрагивая эндокринную систему женщин, безошибочно ударяя по эрогенным зонам…». А в Саратове на выступлении Высоцкого, пересказывает-смакует В. Селивёрстов, у одной «малотемпераментной женщины… начало тянуть низ живота» и затем «трижды наступал оргазм» от его песен… Правда, пишет В. Селивёрстов, Владимир Семёнович «был нормально ориентированный, гетеросексуальный человек, без инверсий» и (вот горе-то!) «нигде и ни у кого нет упоминаний и каких-либо намёков об отклонениях в сексуальной сфере Высоцкого…».

Думаю, автор для продолжения своих «размышлений» подобные скабрёзные упоминания и намёки разыщет или, на худой конец, придумает. На что только не пойдёшь, дабы приобщиться к бессмертным.

Сам В. Селивёрстов в предисловии к «Многоликому Высоцкому» справедливо заметил, что о Высоцком написано уже «слишком много». А ещё, пеняя Владимиру Семёновичу вослед, напомнил, что пьянство – самое худшее из всех смертных грехов.

Право, писать безграмотные книжки о великих людях «безо всякого усилия мыслительного аппарата» – грех ещё более тяжкий, чем алкоголизм.

Мадам Злюкина, или
К вопросу о профессионализме

Любому понятно, что между различными изданиями существует конкуренция. И даже ежу понятно, что журналисты одной газеты не обязательно испытывают любовь и уважение к коллегам из другой. Но интеллигентные культурные люди (к коим, думается, должны причисляться журналисты априори) умеют скрывать свои низменные чувства-страсти, не выплёскивать их на публику, то бишь – читателей.

Увы, нельзя этого сказать о региональном выпуске «Московского комсомольца», вернее его авторше-командирше тамбовского выпуска Ольге Лапиной. В одном из номеров «“МК” в Тамбове» (18-25 января 2001 г.), комментируя празднование Дня российской прессы, эта Злюкина-Вреднюкина (так игриво подписывается сия дама или, прошу прощения, девица) c такой неприкрытой злобой потопталась по местным газетам, столько желчи вылила на коллег из других изданий, что, право, читать неловко. А всё дело в том, что многим другим дали к профессиональному празднику награды и премии, а тамбовский корпункт «Московского комсомольца» и лично Злюкину-Лапину обошли. Видимо, так и невдомёк девушке Вреднюкиной, что награждали газетчиков именно за профессионализм.

В «профессиональных» же качествах О. Лапиной я не так давно имел несчастье убедиться сам. И дело касается не столько лично меня, сколько читателей-любителей литературы и, в какой-то мере,  репутации газеты «Московский комсомолец», поэтому и позволю себе рассказать эту прискорбную историю..

Надо ли объяснять, какие глухие мрачные времена переживает сейчас провинциальная культура вообще и провинциальная русская литература в частности. Одни писатели бросили перо, зачехлили пишмашинки (или продали-обменяли их на хлеб!), другие, плюнув на стыд и позор, пошли клянчить деньги на издание своих книг у спонсоров или, хуже того, у мэров-губернаторов и, скрепя совесть, издают плоды своего вдохновения тиражом в 300-500 экземпляров на деньги бедных налогоплательщиков. Но всё же бывают-случаются, как это и произошло со мной, счастливые исключения…

Представьте себе: сидит писатель Н. Наседкин вечерами-ночами и в выходные (ибо вынужден ходить на службу зарабатывать на хлеб-чай нищенскую зарплату!), пишет-создаёт два года роман, потом ещё целых три года рассылает-предлагает его издательствам, и вот – о, чудо! – вдруг одно из самых престижных столичных издательств «АСТ» берёт роман провинциала и издаёт его. И это чудо особенно ещё и потому, что роман, несмотря на название («Алкаш»), отнюдь не боевик, не детектив, не триллер, не чернуха с порнухой, а – социальный роман о нашей сегодняшней жизни, и среди главных героев не маньяки и киллеры, а – журналисты, писатели, художники…

Тамбовские газеты, конечно же, постарались как можно оперативнее донести эту новость-информацию до своих читателей. Мало того, что в кои веки в Москве вышел роман местного автора, так ещё так символично получилось-совпало, что, по существу, это – последняя книга XX века, по крайней мере, в тамбовской литературе, да ещё и многие герои в «Алкаше», как уже упоминалось, журналисты, так что информация именно об этой новинке литературы накануне Дня российской прессы получала как бы дополнительное освещение…

Так вот, представьте моё изумление, когда в корпункте родимого «Московского комсомольца» (с которым я активно сотрудничал, когда учился на журфаке МГУ) вот эта самая Ольга Лапина на просьбу сообщить своим региональным читателям (среди которых ведь наверняка же есть и любители литературы!) о событии в культурной жизни Тамбова огорошила: это – реклама! Дескать – гоните денежки!..

Попытался я напомнить этой Ольге Злюкиной-Вреднюкиной то, чему должны были учить её на факультете журналистики, но быстро понял, что ни в каких университетах она не обучалась, действительно не умеет отличить событийную информацию от рекламы, да к тому же патологически лишена чувства патриотизма и гордости за родную Тамбовщину (ведь не из Москвы же её к нам прислали?)…

Вернёмся к вопросу о репутации газеты. Если О. Лапина держит местных подписчиков-покупателей «МК» за дебилов и искренне считает, что  интересуют их только лишь сообщения об открытии в городе нового кафе-забегаловки, об уворованном из частного гаража мешке картошки да об ограблении пьяным бомжем пивного ларька (информации Злюкиной-Вреднюкиной из последних номеров), то мне тогда остаётся по этому поводу лишь выразить «Московскому комсомольцу» и его главному редактору Павлу Гусеву свои искренние сожаления.

Другой вопрос, что нашу провинциальную молодёжь жалко: многие из них, вероятно, уверены, что книги уже давно не пишутся и не издаются…