Ярость стихий – Искра

Ярость стихий – Искра

Мистик – человек вне закона. Нам нечего терять и в наших руках находится самое грозное оружие, которое только известно человечеству – магия. Я не выбирал этой судьбы, она сама меня выбрала, мне оставалось лишь сжать зубы и пройти этот путь до конца. Многие заклинания рождают боль, многие рождают и слёзы. Магия разрушает, но она же и созидает, всё зависит от того, в чьих она находится руках. Мне никогда не снятся те, кого я убил, потому что я знаю, что иного выбора не было.

Глава 1. Детство.

Когда-то меня звали Альтаир, да, так, именно «звали». Многое с тех пор изменилось, слишком многое произошло.

Я родился в небольшой деревне на берегу реки, самой обычной, каких по стране множество. Отец мой был рыбаком, мать смотрела за домом. Ещё точно помню, у нас была собака. Большая, добродушная, лохматая. И, как ни странно, звали её Тунец. Отец почему-то говорил, что это приносит нам удачу.

Братьев и сестёр у меня не было, но было очень много друзей. Думаю, в то время я был довольно общительным ребёнком. Родители воспитывали меня просто: объясняли, что плохо и что хорошо и не привязывали ко мне каждый конкретный мой поступок, они действительно любили меня. Если я поступал плохо, меня не наказывали, а объясняли, что неправильно или недостойно так себя вести, называли плохим не меня, а мой поступок. Хотя…, если подумать, они всех так учили, даже посторонних людей, даже тех, кто был их намного старше или младше. Естественно, что и сами они свои правила не нарушали: «говори правду», «не обижай того, кто слабее тебя, неважно человек это или животное», «не отступай, если знаешь что прав, не меняй своего мнения» и прочие подобные, я и сам не заметил, как они закрепились во мне, проникли в мою душу. Я всегда хотел стать похожим на родителей, не только на отца, потому что мать у меня была не слабее. Они редко ссорились, но тогда уж в доме от криков дрожали стены, ни один не желал уступать и всё прямо другому высказывал. Потом они очень быстро мирились, смеялись над глупой ссорой и своей неуступчивостью, и, казалось, начинали любить друг друга лишь сильней. У меня была настоящая семья в отличие от многих фальшивок…

Так я жил, пока мне не исполнилось девять. Тот год всё изменил, и его я помню до сих пор. Лето тогда выдалось не просто плохим, а по-настоящему ужасным: постоянные дожди, град…, урожай на полях погиб почти весь, рыбы в реке тоже почему-то стало очень мало. Отец с каждым днём мрачнел, и мать мне в конце концов даже запретила спрашивать, как у него прошла рыбалка и что он сегодня поймал, как я всегда делал. Я не обиделся, потому что понял, что она сделала это просто, чтобы его защитить, по возможности не огорчать и не заставлять оправдываться. Мне было тяжело, но я молчал, держался, старался больше времени проводить с друзьями. Мы ходили за грибами, ягодами и тоже пытались взрослым хоть как-то помочь.

Спустя некоторое время в деревне начали вспыхивать ссоры, а то и драки из-за еды. Её всё ещё было достаточно, но люди понимали, что лето рано или поздно закончится и с наступлением холодов пополнять запасы уже станет неоткуда, вели себя, как звери, которые предчувствуют голод. Отец старался держаться особняком и кроме рыбалки почти никуда не ходил. Пойманную рыбу мы уже не продавали, а просто солили и складывали, сами ели очень мало, берегли на зиму.

Настроения людей в деревне с каждым днём становились всё хуже. Старики-старожилы говорили, что кто-то наслал на нас проклятье и что такого никогда не было на их веку. Казалось, что хуже уже быть не может, но на этом наши беды не кончились, и в деревню вдруг пришла болезнь. В один день слегли сразу несколько семей, у которых были дома по соседству с нашим. Все мои друзья заболели, я один почему-то не заразился. Отец настрого запретил нам с матерью выходить из дома, а сам собрался, оседлал лошадь и куда-то уехал. Это был первый раз, когда он не стал нам ничего объяснять, а просто поставил перед фактом. Мать обняла меня, сказала, что всё будет хорошо и что мы должны ему верить.

После того, как через несколько дней отец вернулся, они с матерью заперлись и что-то очень долго обсуждали. Отец настаивал, мать сопротивлялась ему. По обрывкам фраз я понял, что их разговор каким-то образом касается нашего возможного переезда. В конце концов они успокоились и судя по всему решение отложили.

Спустя ещё некоторое время в деревне умерла первая семья. Никто ничего так и не успел понять, как они вдруг просто перестали выходить из дома. Собака лаяла несколько дней, кто-то зашёл их проведать и обнаружил мёртвыми. Всех. Всю семью из более чем десяти человек. Я запомнил это хорошо, потому что первой семьёй, которая умерла, была семья моего лучшего друга.

Это было странное чувство, умом я понимал, что никогда его больше не увижу, родители мне всё объяснили, но сердце…, оно это принять отказывалось. Я просто хотел ещё раз поговорить с ним, поиграть, да даже просто переглянуться. После матери и отца он был самым близким мне человеком, единственным, кто действительно меня понимал. Иногда нам даже не нужно было говорить, мы просто знали о чём другой думает. Часто мы вместе мечтали о том, какими будем, когда станем взрослыми: я хотел стать рыбаком, как и мой отец, он, как и его отец, хотел стать плотником. Иногда мы пытались сманить друг друга на свою сторону, показать, как это здорово: я водил его на рыбалку, он учил меня, как правильно выстругивать табурет. Это было так… просто… вся наша жизнь. И именно этого сейчас не могло принять моё сердце. Если это было так просто, почему этого больше не будет? Ответ на этот вопрос я искал и не мог найти.

После этой смерти в деревне словно наступил какой-то перелом, люди испугались, их уже не могли сдержать прежние законы и правила. Кроме того, к этому времени заболела уже едва ли не большая их часть. Некоторые бросали всё и просто пытались сбежать…, хоть куда-то. Умерших никто не хоронил.

Болезнь начиналась, как обычная простуда. Это и было самым опасным в ней. Никто не ожидал, что люди начнут умирать от такого. У человека начинался жар, он некоторое время не мог встать с постели, потом вдруг жар спадал, и на теле выступали небольшие красные пятна, но человек уже мог, как раньше свободно двигаться и даже работать. Больные после этого почти не напоминали больных, говорили, что чувствуют лишь небольшую слабость, а ещё спустя пару-тройку дней они просто умирали и всё. Иногда это даже случалось прямо на улице.

Вскоре отец с матерью вновь вышли поговорить. В тот день они уже больше не спорили, быстро обсудили что-то и уже буквально через полчаса зашли ко мне в комнату. Вместе с ними был какой-то незнакомец. Я совсем не успел заметить, когда он вошёл к нам в дом: он передвигался как-то слишком бесшумно.

Этот мужчина выглядел очень странно. Всё его тело было под плотной одеждой, даже кисти рук. На лице у него была какая-то повязка, которая скрывала нос и рот. Едва он зашёл, как протянул мне такую же. Я её взял просто от растерянности. «Альтаир, надень», – сказал мне отец. Впервые за мою жизнь он назвал меня полным именем, а не как обычно и как все, «Альтом», поэтому я растерялся уже окончательно и торопливо, просто механически, выполнил его приказ.

От повязки сильно пахло какими-то травами. На ощупь она была липкой и влажной, словно внутри неё был мёд. Я завязал её на два узла, накрепко, и мельком, искоса, взглянул на отца, тот одобрительно, но слегка невпопад, как-то странно, мне кивнул. В тот миг я всё ещё ничего не мог понять.

За всё это время странный незнакомец не произнёс ни слова, поэтому для себя я решил, что он возможно немой. Я чувствовал, что обижать такого человека будет как-то нечестно, потому решил сделать вид, что всё в порядке и разобраться во всём этом потом.

Некоторое время родители стояли и просто смотрели на меня. В их взглядах я видел неприкрытые боль и тревогу. Незнакомец вдруг развернулся и направился к выходу. Не знаю почему, но у меня вдруг сложилось впечатление, что его это всё раздражает. Отец попросил его задержаться ещё на чуть-чуть, потом вдруг почему-то добавил, что мы успеем к сроку. Незнакомец медленно кивнул, окинул меня быстрым взглядом и вышел за дверь. Таким образом он видимо дал понять, что подождёт снаружи. Отец вдруг сказал, что гордится мной и чтобы я и в дальнейшей жизни не забывал их уроки, то как нужно себя вести, в остальном он наказал мне слушаться этого человека. «Мы с тобой уехать не можем, может позже…», – сказала мне мать. Я же просто стоял и не мог выдавить из себя ни слова. С собой мне не дали взять ничего, даже складной деревянный стульчик для рыбалки, подарок друга. Одежду тоже заставили сменить на ту, что была у этого человека, мою старую при этом просто оставили на полу.

Мы с незнакомцем вышли из деревни к реке, сели на какой-то огромный плот, который нас уже там ждал, и начали сплавляться вниз по течению. Плыли мы так с неделю, может даже больше, причём даже по ночам к берегу незнакомец не приставал. Всё это время я чувствовал, что он словно за мной наблюдает. Со мной он не говорил и вообще старался держаться подальше, просто изредка подходил, оставлял неподалёку еду и воду с какими-то травами и также жестами указывал мне, чтобы я это ел и пил. Вода была горькой, но больше он ничего не давал и мне приходилось пить то что было. Иногда у меня довольно сильно кружилась голова, и меня тошнило. Возможно несколько раз я даже терял сознание, потому что иногда я просыпался прямо посреди дня, всё тело было затёкшим, но я совсем не помнил, как и когда заснул.

Наконец мы причалили и сошли на берег. Незнакомец зачем-то облил плот земляным маслом, поджёг и сильно оттолкнул. Шест-весло, которым он управлял, он забросил туда же. Затем он знаками показал мне снять одежду, а сам принялся разводить костёр. Я послушно подчинился, ведь это было по воле отца, я знал, что сейчас слово этого человека всё равно, что его слово.

Незнакомец швырнул мою одежду в огонь, затем туда же кружку, из которой я пил, чашку и ложку. Сам он тоже разделся и тоже сжёг свою одежду и всё с чего ел и пил, все пустые мешки и сумки, так что из вещей у нас теперь вообще ничего не осталось.

Он положил на землю у моих ног лист бумаги, перо и чернильницу. Я растерянно прочитал, что там было написано. Всего несколько слов. «Сегодня я умер», моё имя, дата и место для подписи. Незнакомец поморщился и нехотя указал мне пальцем прямо на него. По нему было заметно, что он по-прежнему не хочет ко мне слишком приближаться.

Я обмакнул перо в чернила, почему-то бордово-красные и подписал документ. Мне было страшно и я всё меньше доверял этому человеку, очень хотел домой. Он взял у меня бумагу, закрыл глаза, поднял лицо к небу и произнёс беззвучно, одними лишь губами, несколько каких-то долгих фраз. Со стороны это выглядело так, будто он молится. Затем он бросил бумагу в огонь и туда же перо с чернилами.

Когда бумага вспыхнула, я был готов поклясться, что услышал прямо оттуда, из костра, какой-то жуткий тихий стон, словно стон человека при смерти и этот голос напоминал мой собственный. Причём напоминал настолько, что был едва ли от него отличим.

Незнакомец подошёл к какому-то валуну, отвернул его и достал двое чистых штанов и маек, протянул мне кусок мыла с какими-то травами и знаками указал вымыть всё тело, сам он в этот миг принялся делать то же.

Мы оделись в новую одежду и продолжили путь. Дороги не было, мы просто шли прямо через поля, перелески и почти не останавливались. Так прошло около двух дней. Мне жутко хотелось пить, но я молчал, не хотел к нему обращаться.

Спустя ещё какое-то время мы наконец пришли в другую деревню. Она была в несколько раз меньше нашей: всего несколько дворов, магазин, кузница и прочее. Незнакомец завёл меня в какой-то дом, усадил в сенях и вдруг произнёс: «Жди здесь». От удивления, что он может говорить, я сам едва ли не потерял дар речи.

Чуть позже он вернулся с какими-то людьми, мужчиной и женщиной, «дядей Брегом» и «тётей Фаей», как они мне представились, сказал, что теперь я буду жить здесь и почему-то, что «его работа закончена». Сам он ушёл из этой деревни в тот же вечер. Я успел лишь заметить, что перед этим «дядя Брег», сильно хмурясь, вынес и отдал ему довольно увесистый с виду кошель. «Тётя Фая» не вмешивалась, но потом, после того, как «дядя Брег» вернулся в дом, а незнакомец отошёл достаточно далеко от двора, начала громко ругаться и говорить что-то в запале. «Дядя Брег» тоже что-то тихо сказал, и она замолчала. В этой последней его фразе я почувствовал примерно такие же интонации, какие возникали в голосе у моего отца, когда с ним было бесполезно дальше спорить.

Ко мне они зашли примерно через полчаса, или даже чуть больше, лишь когда уже окончательно успокоились и «остыли». Дядя Брег сказал, что он давний друг моего отца и чтобы я ничего не боялся. Тётя Фая молчала и просто смотрела как-то слегка по-матерински. Такой взгляд люди не приобретают просто так. Я сразу понял, что у них должны быть дети.

Дядя Брег ушёл куда-то, а тётя Фая отвела меня на кухню и накормила. Еда была очень вкусной, но я старался помнить о приличиях и не слишком уж налегать. Кроме того, на дворе была уже почти ночь, и я понимал, что они, возможно, хотят спать, а я их задерживаю.

Я ожидал, что по крайней мере сегодня меня точно положат спать на полу, но мне сразу же выделили собственную комнату. Она была небольшой, но уютной и отдельной от всех, прямо рядом со входом. После ночёвок на плоту и на земле в поле даже жёсткая деревянная кровать в ней показалась мне мягкой пуховой периной. Почти сразу же после того, как моя голова коснулась подушки, я провалился в глубокий беспробудный сон.

На следующее утро я сразу же подошёл к дяде Брегу и спросил есть ли для меня какая-нибудь работа. Гостеприимство это конечно хорошо, но я не хотел становиться нахлебником. Кроме того, я всё ещё помнил тон тёти Фаи, когда она спорила с ним насчёт денег. Родители конечно рассчитаются, я не сомневался, но это ведь будет позже, не сейчас. До тех пор мне нужно было хоть как-то оправдать своё тут пребывание.

Дядя Брег спросил, что я умею делать, я ответил, что рыбачить. На самом деле это было первое, что пришло мне на ум. Он посмотрел на меня как-то слегка недоверчиво, но дал мне нож и сказал, что лес тут неподалёку и что он отпустит меня на реку, если я смогу сам сделать себе удочку.

Я закончил её примерно через два-три дня, старался не спешить, делать сразу на совесть. Отец не раз говорил мне, что лучше потратить время и обзавестись хорошими инструментами, чем потом каждый раз терять его во время работы, мучиться и жалеть.

Это было странно, но в этой деревне не было ни одного рыбака, все держали хозяйство или охотились. Дядя Брег поворчал ещё немного на тему, что учить меня будет некому, но слово своё сдержал и на рыбалку меня отпустил.

Мне повезло, и уже в тот раз я вернулся с довольно солидным уловом. Дядя Брег сказал, что раз мне это нравится, то я могу помогать им так, а он уже разберётся, что с этой рыбой делать дальше. Через пару дней, он и правда поговорил с владельцем местного магазина и стал через него её продавать. Ну и конечно какую-то часть моего каждодневного улова тётя Фая оставляла на готовку, думаю, так она показывала мне, а заодно и всей остальной деревне, что они и сами не брезгуют такой едой.

Дети дяди Брега и тёти Фаи, две девушки и парень, были намного старше меня. И наверное поэтому же не обращали на меня особого внимания. У них были свои проблемы. Девушки строили планы, как удачнее выйти замуж, парень уже работал подмастерьем у кузнеца и если и появлялся домой, то очень сильно уставший, угрюмый и молчаливый. С ним наше общение вообще ограничивалось обычным обменом приветствиями. Хоть он при этом мне и улыбался.

Дом, в котором я жил сейчас, был большим, намного больше нашего. Кроме того, неподалёку были ещё два почти достроенных дома, для девушек-дочерей. Видимо дядя Брег хотел подарить им их в приданое. И заодно сделать так, чтобы они жили под приглядом. Иной раз у меня вообще возникало ощущение, что он переживает за них едва ли не больше, чем их мать.

Так прошёл месяц. Я понемногу ко всему привык и просто ждал. Болезнь в нашей деревне уже должна была закончиться. Родители вот-вот должны были за мной приехать или хотя бы кого-то прислать.

Спустя ещё пару дней к нам действительно приехал гость, какой-то молодой мужчина, но почему-то не из нашей деревни и совсем без поклажи, налегке. Я на всякий случай сразу собрался и стал ждать новостей. На душе у меня было радостно, ведь раз кто-то всё же приехал, значит всё хорошо и родители обо мне не забыли.

Дядя Брег заперся с гостем на кухне, и они о чём-то очень долго с ним говорили. Тётя Фая зашла к ним в середине их разговора, но почти сразу же вышла, вид у неё при этом был виноватый и растерянный. Мне она сказала, что пока её мужа лучше не трогать и что он вечером сам мне всё объяснит. Я естественно ответил, что всё хорошо и что я всё равно собирался на реку.

До вечера я еле дотерпел, рыбы поймал на рыбалке всего ничего, больше просто сидел, смотрел на воду и думал. Если бы вести были добрыми, то мне бы сказали сразу. Почему дядя Брег сказал до вечера его не трогать? Что такого мог сообщить ему этот человек? Чем больше я обо всём этом думал, тем больше боялся. Я уже согласен был не уезжать, а хотя бы просто услышать, что ошибаюсь и с родителями всё хорошо.

Домой я вернулся уже ближе к ночи. Дядя Брег молча сидел на лавочке во дворе и хмуро разглядывал звёзды, взгляд у него был спокойным, но каким-то словно тяжёлым, мрачным. Не знаю почему, но я сразу почувствовал, что он ждёт меня уже довольно давно. Я подошёл к нему и остановился напротив. Дядя Брег встал, долго смотрел на меня, а затем сказал, что родители велели мне ненадолго здесь задержаться, его покачивало, и вообще он, кажется, с трудом держался на ногах, это было странно, потому что до этого я ни разу не видел его пьяным. Затем он сразу развернулся и ушёл в дом. Я постоял немного и тоже побрёл к себе в комнату.

Со следующего дня всё вновь пошло своим чередом. Так, прошёл месяц, затем два месяца, три, четыре и наконец незаметно и год. За это время я слегка подрос, подучился рыбалке, но ближе этой семье так и не стал. Каждый день я по-прежнему ждал известий, ждал, когда же меня наконец отсюда заберут. Я часто просился домой, спрашивал, но дядя Брег каждый раз говорил мне, что всё хорошо. Когда я спрашивал его о своих родителях, его лицо чуть уловимо менялось, он улыбался, но в глубине его глаз я видел печаль. Иногда после этого он начинал рассказывать мне о море, о том, как они жили далеко-далеко и выходили в него на огромной лодке рыбачить вместе с моим отцом. Как оказалось даже наша собака, Тунец, осталась у отца с тех самых пор.

Я чувствовал, что от меня скрывают что-то важное, что за этими пустыми разговорами есть что-то ещё. Я чувствовал и боялся.

Отсюда нужно бежать.

Не знаю когда мне впервые пришла в голову эта мысль, но потом я стал думать об этом постоянно. Мне в любой миг могли сообщить, что родителей больше нет. Скорее всего я хотел сбежать именно потому что боялся этих слов. У меня было ощущение, что если их мне не скажут, то всё обойдётся, всё можно будет изменить.

Вскоре после этого я начал незаметно таскать с кухни еду. Я не гордился тем, что делаю, но успокаивал себя мыслью, что ещё смогу сюда вернуться и всё возместить. Я боялся, что меня поймают, но ещё больше я боялся остаться здесь навсегда.

Наконец настал день побега. Еды было уже достаточно, а дорогу я помнил даже сейчас. Я планировал добраться до той реки, по которой мы сплавлялись и просто пойти против её течения по берегу пешком. Я не знал сколько это может занять времени, поэтому готовился всерьёз: отец всегда учил меня перестраховываться в важных вопросах.

Был поздний вечер, до ночи оставалась пара часов. Я как обычно вернулся с рыбалки и заперся у себя в комнате. Теперь мне оставалось лишь собраться и подождать, пока все уснут.

Я разложил всю еду по полу и хотел начать складывать её в сумки, как вдруг внутренний крючок на двери моей комнаты лязгнул, и она распахнулась. Кожей спины я ощутил на себе чей-то тяжёлый пристальный взгляд.

– Что ты делаешь?

Заскрипели половицы. Дядя Брег подошёл ко мне и положил мне на плечо руку. Я вздрогнул и быстро осмотрел свои запасы. Выглядело всё это ужасно, я чувствовал себя словно вор.

– Я… играю.

На самом деле я произнёс первое, что пришло мне в голову, не мог же я напрямую заявить, что собираюсь сбежать.

– Посмотри на меня.

Дядя Брег убрал руку с моего плеча. Я испуганно развернулся. По его голосу я понял, что ничего хорошего меня не ждёт. Я пару раз видел этого человека, когда он злился. И это пугало меня. Он был довольно строг к своим детям, хоть и всегда справедлив: кричал на них лишь за дело. Я набрался смелости и взглянул ему прямо в глаза.

– Хорошо. – дядя Брег посмотрел на меня пристально. – А теперь скажи правду. Я долго делал вид, что ничего не вижу, но…, это уже начало переходить всякие рамки.

В его голосе прорвались раздражённые интонации. Он всё ещё держал себя в руках, но я чувствовал, что ещё немного и он сорвётся.

– Я всё равно уйду!

Я вдруг тоже ощутил злость и бросил сумку на пол. Они не имели права меня тут задерживать, я чувствовал, что я прав. Лицо дяди Брега изменилось: судя по всему этого он явно не ожидал.

– Такой же… Тебя ничто не остановит, да? Тебе некуда возвращаться, я просто не хотел тебе говорить.

Он посмотрел на меня как-то слегка растерянно, осёкся и замолчал.

Я подошёл и поднял с пола сумку. Не знаю зачем я это сделал. Эта вещь была моей единственной надеждой. Я… должен был уйти прямо сейчас.

– Сомневаюсь, что твой отец учил тебя этому.

Дядя Брег задумчиво посмотрел на меня и шагнул в сторону. Путь был свободен, я мог уйти, но…

Я повернулся к нему и поставил сумку на пол. Он кивком указал мне на кровать.

Я отошёл и присел. Он плотно закрыл дверь, взял стул и уселся напротив.

Некоторое время дядя Брег молчал, затем залез в карман, достал какую-то небольшую деревянную коробку и протянул мне. Я так же молча её взял. От коробки сильно пахло травами и… этот запах я знал: так пахла та повязка, которую на меня надели, когда отправляли сюда. Внутри коробки, среди трав, лежали обручальные кольца моих родителей. Я знал, как выглядит каждое из них, и ни за что бы не спутал. На кольцах была копоть, и сами они слегка оплавились. Я закрыл коробку: не смог заставить себя к ним прикоснуться.

Дядя Брег тяжело вздохнул.

– Вашей деревни больше нет. Тебе некуда возвращаться.

Он поднялся и отставил стул, по его лицу было заметно, что он не знает, что делать. Мне вдруг стало его жаль. Он действительно был очень хорошим человеком. Хоть и слишком прямым.

– Я… останусь.

На самом деле это было всё, что я смог заставить себя сказать. Все мои призрачные надежды рухнули, и теперь мне оставалось лишь жить. Здесь. В чужом доме. Дядя Брег молча кивнул, вышел и закрыл за собой дверь. Коробку с кольцами он оставил.

Прошло сколько-то времени. Я сидел на кровати и пытался заставить себя сделать хоть что-нибудь. Мысли плавали, словно в каком-то тумане. Одна из них постоянно повторялась, и я никак не мог её отогнать. Что изменится, если я сейчас переставлю коробку на стол? Что изменится, если лягу спать? Что изменится, если сбегу, как и планировал?

В дверь негромко постучали. Я хотел что-нибудь ответить, но не мог, потому что это бы тоже ничего не изменило.

Дверь открылась и в комнату вошла тётя Фая. Я вдруг понял, что даже не чувствую стыд за разбросанные по полу припасы. Эти вещи не были моими. Тут вообще всё было чужим, кроме этих двух колец в коробке. И сам мой мир, казалось, теперь тоже там.

Тётя Фая подошла, молча взяла коробку у меня из рук, переставила её на стол и присела на кровать рядом со мной. От неё почему-то пахло свежим хлебом. Я не знал, что мне делать. Я хотел, чтобы она ушла, и боялся оставаться один… с этими кольцами.

– Поплачь.

Тётя Фая вдруг обняла меня, прижала к себе и начала гладить, так иногда делала и моя мама. Я почувствовал, как у меня из глаз сами собой катятся слёзы. Они катятся, а я не могу их остановить. Это было нечестно. Это было несправедливо всё. Даже то что меня утешает чужой человек. Ей ведь не должно было быть до меня дела. Я вспоминал, как отец впервые сказал, что он мной гордится, как мама однажды сильно пересолила кашу и в шутку ругалась потом, как каждый вечер читала или рассказывала мне сказки. Так прошло ещё сколько-то времени. Слёзы у меня закончились, но в душе по-прежнему была пустота. С кухни запахло горелым.

– Ой! Пироги!

Тётя Фая осторожно отстранила меня и виновато улыбнулась. Я лишь кивнул. Она встала, ещё раз провела рукой мне по волосам и вышла. Я поднялся, подошёл к двери, закрыл её на крючок и лёг на кровать. Спать мне не хотелось, скорее уж я хотел прикинуться, что сплю, сделать так, чтобы меня больше не трогали. Тётя Фая вернулась чуть позже, постучала, но я не открыл, а открывать крючок снаружи, как до этого сделал её муж, она не стала.

В ту ночь я не спал и слышал, как уже под утро тётя Фая прошла на кухню и там тихо плакала, наверное мой неудавшийся побег что-то задел в её душе, возможно она представила на моём месте своего ребёнка. Я слушал, и мне было действительно её жаль, до этого я как-то не задумывался, что они чувствуют.

Так я и остался один. Не знаю почему, но я сразу это принял. Тогда во мне словно что-то сломалось, наверное я просто слишком долго ждал этих слов. Я чувствовал, что дядя Брег человек хороший и раз не пускает меня домой и ничего мне не говорит, значит мои родители тоже уже заболели и умерли. В глубине души я уже давно знал эту правду, просто не хотел признавать. Когда родители отправляли меня в путь, то выглядели они слегка странно, не как обычно. Тогда я решил, что эта краснота от волнения, но судя по всему у них уже тогда начался жар. Они отправили меня, когда сами поняли, что заболели. Поэтому же меня на прощание не обнял ни один из них. Даже сейчас я помню, как они тогда молча стояли.

На следующий день я старался вести себя, как обычно. Больше всего я боялся, что дядя Брег и тётя Фая теперь попробуют что-то изменить, стать мне ближе. Не знаю почему, но от одной этой мысли меня охватывала дрожь.

Я отнёс всю сворованную для побега еду на кухню, оставил на столе и сразу же ушёл на реку. В тот день я почти не рыбачил, просто сидел, смотрел на воду и думал как это лучше сказать. Как выразить мысль, что они мне не родные. Как заставить их понять, что я больше не хочу никого терять, ни к кому привязываться.

В конце концов я решил написать им записку. На самом деле я просто боялся, что у меня не получится такое сказать. «Вы не моя семья», – написал я просто, потом подумал и добавил, – «простите». Записку я оставил на столе рядом с вымытой посудой, с которой ел.

В ту ночь тётя Фая снова плакала. Я изо всех сил зажал уши подушкой, но всё равно слышал её. Или представлял себе, что слышу. За все решения человеку приходится платить. И иногда даже не своей, а чужой болью. Я чувствовал, что я очень плохой человек.

Несколько дней после этого я старался вообще не попадаться никому на глаза, каждый день вставал как можно раньше, брал удочку и убегал на реку. На рыбалке я выкладывался по полной, ловил разную рыбу, а не только один какой-то её вид. Интуиция мне подсказывала, что продавать её хозяину магазина так будет проще. Возвращался я тоже поздно, высыпал улов в бочку в погребе, быстро съедал оставленный мне на столе ужин и ложился спать. Потом в доме вдруг случилась неожиданность, которая меня спасла. Старшая дочь дяди Брега и тёти Фаи привела парня и объявила родителям, что хочет выйти замуж. Они согласились и все в доме стали настолько заняты подготовкой к свадьбе, что им стало не до меня.

Свадьба получилась пышной, и, кажется, на ней были гости даже и из других деревень, их разместили в первом достроенном доме. Праздник продолжался около двух недель. Я же старался просто заниматься своими делами. Не знаю уж, как дядя Брег и тётя Фая объяснили моё поведение, но из гостей за это время ко мне тоже никто не лез, как бы сильно они не напивались.

Насчёт колец родителей дядя Брег так ничего мне и не сказал, но мы с ним оба друг друга поняли. Эти вещи по праву принадлежали мне, а значит лишь я один мог решать, что с ними делать. Пока же они просто лежали у меня в комнате, в коробке, и я каждую ночь разглядывал их перед сном. Иногда после этого мне снились родители. Они шли еле видимые, чуть улыбаясь, куда-то, я кричал им, что они меня забыли, но они не слышали меня.

Легко оставаться человеком, когда всё идёт хорошо. Намного сложнее, когда всё разваливается, когда рушится сама твоя жизнь. У меня не раз возникало искушение отбросить все правила и просто начать мстить всем подряд. Мстить самому этому миру. Меня останавливало лишь понимание того, что никто в моих несчастьях не виноват, даже я сам. Так, борясь каждый день сам с собой и поддерживая высокую неприступную стену между собой и другими, я прожил следующие два года.