Косой крест

5.

На полуслове Сосновский поднял кверху палец, прислушиваясь. Женя и Маша тоже замерли. Со стороны прихожей послышалось движение. Игорь встал с дивана.

– Жека, ты, если что – молчи. Я буду говорить, – он повернулся и пошел навстречу родителям. Маша тоже встала и удалилась в свою комнату, оставив его одного.

Через какую-то минуту в комнату первой вошла среднего роста женщина. Женя подумал, что, судя по Игорю, ей, должно быть лет сорок пять. Но выглядела она гораздо моложе. И по фигуре, и по ногам. Если бы увидел сзади – где-нибудь на улице, мог бы подумать, что видит девушку. Но лицо, хотя и выглядело прекрасно, все же несло на себе печать времени. Особенно, когда она, посмотрев в его сторону, наклонила голову – по бокам подбородка появились небольшие складочки.

В знак приветствия Женя встал.

– Мам… – за ней появился Игорь, – это Евгений… Емельянов – мой товарищ по университету. Геолог, кстати… Жень, а это наша с Машулей мамочка – Марина Витальевна, – он улыбнулся и сделал движение в сторону матери, обняв ее одной рукой.

– А я уж было подумала, что у Машки кавалер завелся, – улыбнулась она в ответ, продолжая пристально смотреть на гостя, – А вы, молодой человек… какими судьбами к нам?

– Я? – обычный, казалось бы, вопрос прозвучал для Жени неожиданно, – Я…

– С отцом хочу познакомить его, – пришел на помощь Игорь, – А, кстати, где он? Вы же должны были вместе прийти.

– В магазин отправила. Сейчас придет, – ответила Марина Витальевна сыну и снова повернулась к Жене, – А вы, Евгений, я так понимаю, на работу хотите устроиться – в экспедицию?

Ничего не оставалось, как признаваться в цели визита.

– Да… Вроде того, – добавил он, не понимая, зачем это делает, и сожалея об оплошности.

– Так – да? Или – вроде того? – переспросила неожиданно Марина Витальевна.

Если бы она улыбнулась, стало бы понятно, что шутит. Но она не улыбалась. И это ввело Женю в ступор – он уже не знал, что и говорить.

– Мама! – засмеялся Игорь, – Ну что ты смущаешь Евгения Ивановича? – попытался он сгладить ситуацию.

– А Евгений Иванович – что – не может обойтись без адвоката? – серьезно спросила она, – Как-никак не мальчик, – в ее голосе почувствовалась жесткость.

Женя совсем опешил. Чего угодно ожидал. Но только не такого приема. Появился вдруг внутренний образ Машиного лица, почему-то сопровождавшийся мыслью о теще.

В прихожей хлопнула входная дверь.

– Мам, папа пришел, – попытался отвлечь мать Игорь.

– Слышу, – ответила Марина Витальевна, – Иди, помоги. Авоську забери. Занеси на кухню.

– Хорошо, – вздохнул он.

– Женя, – уже мягче начала Марина Витальевна, как только Игорь вышел, – Не скрою – вы мне сразу понравились, – она, наконец, улыбнулась, – Но нельзя же быть таким стеснительным. Вам необходимо поработать над собой.

Женя, получив карт-бланш, осмелел.

– Извините, Марина Витальевна, просто с таким стилем общения я сталкиваюсь впервые. Вы совершенно открыто – без обиняков ведете разговор. А это в какой-то мере шокирует. Вот вы говорите, что я – не мальчик, а ведете себя со мной, как с мальчиком.

– Во-от… – опять улыбнулась Марина Витальевна, продолжая разговаривать с ним, как с ребенком, – Вот теперь я слышу внятную речь… – она не успела договорить, потому что на пороге показался солидный с залысинами на голове отец семейства. Его круглый живот слегка растягивал промежутки ткани меж пуговиц на рубашке, видневшихся из-под сместившегося немного в сторону галстука. И от этого живот казался крупнее, чем был на самом деле.

– Добрый день, – добродушно произнес он.

За его спиной появилась сияющая физиономия Игоря. Он стал протискиваться в дверной проем, заставив отца чуть выдвинуться вперед.

– Пап, я тебе уже как-то рассказывал. Это и есть Женя… Емельянов. Познакомьтесь. Жень, это мой папа – Альберт Михайлович Сосновский. Прошу любить и жаловать.

Старший Сосновский протянул ладонь для рукопожатия. Оно оказалось не сильным и не слабым. И руку Альберт Михайлович подавал почти что ладонью вверх, а после того, как пожал, накрыл сверху другой.

– Очень приятно Женя. Я помню – Игорек, когда вы познакомились, уши мне прожужжал о тебе, – лукаво заметил он, – И что же ты к нам так долго не мог собраться? – он прошел и сел в кресло, положив ногу на ногу.

– Так никто не приглашал, – в тоне хозяина квартиры с улыбкой ответил Женя и взглянул на младшего Сосновского, – Этот вопрос к Игорьку. А если серьезно… ну… вот как-то так сложилось.

– Ты садись, Женя, – Марина Витальевна перешла на «ты», – В ногах правды нет. Тем более, пока мы с Машей приготовим обед, у вас будет время поговорить с Альбертом Михайловичем… Да, Альберт? – обратилась она к мужу

– Правильно я говорю?

– Да, дорогая… А, может, чайку? Зеленого и без сахару, как мы в Средней Азии когда-то делали в жару, – он вопросительно посмотрел на Женю.

– Нет-нет, спасибо.

– А мне… пожалуй, да, – Альберт Михайлович перевел взгляд на жену, – Мариночка, с лимончиком, пожалуйста.

– Хорошо. А ты, Игорек?

– Нет, мам. Спасибо.

– Маш!? – позвала Марина Витальевна дочь, – Пойдем – поможешь мне: лучший отдых – это смена занятий, – и она ушла в кухню. А через минуту туда же своими ножками в розовых носочках продефилировала и Маша.

6.

– Разрешите?

Жене никто не ответил. Помещение, в которое, постучавшись, заглянул, казалось совсем темным после улицы и пронизанного солнцем холла. В лицо пахнуло горячим и, показалось, влажным воздухом, отозвавшимся в носу специфическим канцелярским духом. Запах некачественной, превращавшейся в пыль с течением времени бумаги спорил с привнесенными хозяйкой кабинета ароматами дешевых духов и немолодого тучного тела. Светловолосая, со следами хны на седеющей голове женщина подняла глаза над очками и, молча, посмотрела сквозь него.

– Извините… я на работу пришел устраиваться, – Женя даже забыл поздороваться.

В глазах женщины появилось недоумение человека, которого оторвали от глубоких размышлений. Потом на какую-то долю секунды в них мелькнуло любопытство, но тут же исчезло за выработанной годами броней чиновничьего безразличия.

– Мы никого не берем, – сухо чеканя слова и отведя при этом глаза в сторону, бросила она.

– Как? – от неожиданности спросил Женя, – Обо мне же договаривались. Сказали – вы будете в курсе.

– С кем? И в курсе чего? – на лице женщины вновь появилось любопытство, и даже показалось, что она слегка улыбнулась, как взрослые улыбаются наивности детей, пытаясь оставаться серьезными.

«Ну вот, – пронзила мысль, – Насмешил кадровичку». Первоначальная неловкость, усилившись, потребовала равновесия. «Мымра!» – не замедлило позорно отреагировать подсознание.

– Меня Верницкий… Иван Иванович берет в свой отдел.

– Вот как? – с издевкой спросила кадровичка, – А почему же я об этом ничего не знаю?

– Не знаю, – пожал Женя плечами, – Мне сказали, что и с начальником экспедиции этот вопрос решен… А вы позвоните… – пришла спасительная догадка.

– Позвоню, позвоню, – перебила его женщина, – Как фамилия-то?

– Емельянов…

– Давай-ка документы… – уже более дружелюбно произнесла заведующая отделом кадров, – Посмотрю…

Он протянул трудовую, диплом и паспорт.

– Военнообязанный? – спросила она.

– Да, –  рука, опередив мысль, метнулась к нагрудному карману, – Вот.

– Емельянов Евгений Иванович… – медленно констатировала заведующая, – Присаживайтесь, – перешла она на «вы». Сняла трубку с белого когда-то, пожелтевшего от времени аппарата и, взяв со стола ручку, стала крутить ею телефонный диск. В глаза бросился самый край колпачка, изгрызенный зубами и ставший из синего голубым.

Хозяйка кабинета замерла. Замер вслед за ней и Женя. И секунды три в помещении царила тишина. Потом голубой кончик колпачка стал вытанцовывать на его трудовой книжке степ, ритмично перепрыгивая с фамилии на имя и обратно. Наконец, кадровичка чуть вытянула шею, подавшись вперед, отчего на ней почти разгладились морщины.

– Иван Иванович? Добрый день… Иван Иваныч, вам в отдел геолог нужен? Нет? – почему-то удивленно переспросила она, – Уже нашли?

Женя не успел еще ничего подумать, как тепло прилило к щекам. «Неужели опоздал? – в запале он про себя даже ругнулся, – Сволочи – два лишних дня проваландались с документами после отработки… Неужели опоздал?»

– Да у меня здесь молодой человек сидит, – голос отвлек от размышлений, – Говорит, что вы его берете… Емельянов… Евгений…

Появившаяся надежда, сосредоточившись в ушах, максимально напрягла слух – так захотелось услышать голос в трубке. «Может, еще не все потеряно? – пронеслось в голове, – Может, это обо мне?»

– Да… Поняла Иван Иванович… Хорошо Иван Иванович… – заведующая заулыбалась, и ее лицо неожиданно стало моложе, и даже пробившаяся у корней волос не закрашенная хной седина уже не так ее старила, – Да-да, все сделаю. Обязательно помогу, – продолжая еще улыбаться, она положила трубку и подперла этой же рукой подбородок. Внимательно посмотрела на Женю.

Освободившись от улыбки, кадровичка снова заметно постарела. Но все же во всем ее облике остался след разговора с главным геологом, видимо, сказавшим ей что-то светлое и хорошее. Ее лицо – посветлевшее и похорошевшее от этого – уже не в силах был закрыть панцирь чиновничьей маски. Она вдруг стала простой сердобольной теткой, желавшей помочь своему в третьем или четвертом колене племяннику, приехавшему в город из деревни устраиваться на работу.

– Ну что ж, Евгений… – кадровичка открыла зеленую книжечку паспорта, – Иванович, будем оформляться. Верницкий говорит – вы племянник Сосновского?

– Да, – Женя снова покраснел, ответив, как научили.

После обеда он, счастливый от свершившегося, уже сидел в кабинете у главного геолога и отвечал на его вопросы.

7.

Через три дня, с самого утра Женя стал собираться в дорогу. В аэропорт – к шести вечера, и, значит, он успеет не только уложить все то, что с помощью мамы готовил с собой, но и провести какое-то время с Машей. Вчера она согласилась встретиться с ним, когда он звонил Игорю и снова попал на нее. На вопрос, чем она завтра собирается заниматься, Маша ответила, что едет в Гомель – в университетскую библиотеку. Женя, даже подумать ни о чем не успел:

– А давайте встретимся? По городу погуляем, – предложил он. Если бы не сказал этого сразу, если бы только хотя бы секунда отделила мысль от поступка, то поступка, скорее всего, и не последовало. Женя понял это еще в тот момент, когда начинал говорить. «Слава богу, – подумал, – Значит, так надо».

– А почему бы и нет? – будто сомневаясь, проговорила Маша, – Хорошо. Я позвоню вам, как освобожусь. У нас как раз на корпусе автомат есть.

– Спасибо, Маша, – Женю снова, как тогда – в гостях, охватила радость.

– За что? – удивилась она.

– За то, что не отказали, – опять, не задумываясь, ответил он.

– Вы меня смущаете, Женя. Я же не принцесса какая-нибудь, у которой вы просите аудиенции.

– Пожалуй, здесь я с вами могу согласиться лишь отчасти… – Женя вдруг осмелел, получив надежду.

– Что вы имеете в виду? – в ее голосе появилось любопытство.

– Вы, если и не принцесса по крови, то по духу уж точно.

Несколько мгновений его последнюю фразу сопровождала тишина.

– Не скрою, Женя, – в приглушенном голосе почувствовалось волнение, – мне очень приятно это слышать, не смотря на то, что я терпеть не могу комплиментарность. Почему-то я верю, что вы это сказали искренне. Спасибо. И до встречи. Завтра – ближе к обеду я вас наберу.

– До свидания, Маша.

Женя совсем забыл, что хотел поговорить с Игорем – поблагодарить его на первых порах хотя бы по телефону. Забыл. А вспомнил лишь через несколько минут после того, как поговорил с Машей – Марусечкой.

Сегодня, вспоминая вчерашний разговор, он снова ощущал в груди приятное волнение, перемежающееся с другим – волнением, порожденным страхом. Прагматичный ум, боясь поражения, предлагал вопросы, разбавляя мед радости, дегтем, пусть и смехотворных, сомнений. Плоды заблуждений разума – эти «а если…», отгоняемые уверенностью чувств, как воронье, кружили и кружили в сознании, пока он снова не отвлекся на сборы. Главное ничего не забыть, потому что неизвестно, что его может ждать там – за несколько тысяч километров от дома.

Без двадцати час неожиданно прозвенел долгожданный звонок телефона, отозвавшись в груди приливом нежности. «Маша!», – он не снял – сорвал трубку с аппарата.

– Але?

Тембр предательски изменился. Пришлось прикрыть динамик ладонью и откашляться.

– Женя? – в голосе Маши послышалась неуверенность.

– Да, Маша, это я.

– Ой! А я подумала, что или не туда попала, или, может быть, это ваш отец… Я уже освободилась.

– А где вы сейчас? – спросил Женя и сразу же вспомнил об автомате на здании университета, – Возле первого корпуса?

– Да. Я сразу же позвонила, как вышла.

– Буду минут через двадцать. Подождете там? Мне две остановки на троллейбусе.

– Конечно, Женя. Жду.

Что-то во всем этом было предсказуемым. Так показалось. Будто все, что происходило между ним и Машей, давно расписанный сценарий, и только и остается, что исполнить заученные роли. Женя вдруг осознал и то, что уже со вчерашнего дня пыталось пробиться в сознание. Он понял, наконец, что тоже не безразличен девушке, и что это так очевидно. «Как до жирафа – на пятые сутки», – подумал. И снова радость разлилась, казалось, по всему телу. Но он тут же спохватился: «Меня ждут – а я тут кайфую».

Два оборота ключа в замке Женя, изловчившись, сделал в один. Через ступеньку пролетел до первого этажа и бегом рванул к остановке. Водитель, будто специально ждал его, стоял до тех пор, пока он не заскочил на ступеньку. И только после этого закрыл двери и тронулся. «Ну, и скажи, что не судьба?» – пронеслось в голове.

Через пятнадцать минут он уже, улыбаясь, подходил к парадному входу корпуса филологического факультета. Маша встретила его ответной, хотя и сдержанной улыбкой. И от этой улыбки снова восхищенно замерло сердце, отвечая всему, что схватили глаза.

Его русоволосая с пружинками у висков судьба предстала в легком чуть выше колена платьице, обтягивавшем красивую фигурку до середины бедер, а дальше разлетавшемся мелкими складочками. Складочки колыхались в такт движениям, привлекая внимание к себе и к стройным ножкам, на которых еле заметно, но так трогательно виднелись редкие светлые волоски. Движение глаз было мгновенным – туда и обратно, и все же успело смутить сознание неловкостью.

– Здравствуйте, Женя, – совершенно просто сказала Маша, сделав шаг навстречу, – Вы так быстро пришли… я даже не ожидала.

В ее голосе Женя уловил радостные нотки, хотя заметил – свои чувства она старается контролировать. Пришло понимание, что это не показное – не рисовка, как, впрочем, и не результат скрытности. Скорее, в чертах ее поведения сквозила какая-то аристократическая сдержанность – плод хорошего воспитания не одного поколения ее предков.

– Я тоже очень рад нашей встрече, – ответил он и снова констатировал, что ответил не так, как если бы успел подумать.

Они пошли вдоль улицы в сторону центра города, сначала беседуя ни о чем. Но с каждым разом все более воодушевлялись по отношению к понятным и тому, и другому темам. Их позиции сближались, вызывая похожие чувства. Они перешли на «ты», потому что уже не могли больше находиться так далеко друг от друга. Им было хорошо вдвоем. И они, чувствуя это, начинали смутно видеть свое ближайшее будущее, где каждый из них уже не представлял себя без другого. Иллюзия единства, хотя ни один из них ни разу не обмолвился ни о чем подобном, сопровождала обоих еще долго после того, как они попрощались у дверей пригородного поезда.

8.

Несколько раз, пока ехала, Маша открывала книгу, пытаясь вникнуть в текст. Но всякий раз мысль уплывала, перетекая, то в воспоминания моментов встречи, то в представления чего-то хорошего и светлого, перекликавшегося с тем, что произошло сегодня. Она смотрела в окно, иногда отвлекаясь от раздумий на картины природы или какие-то эпизоды на полустанках, но совсем ненадолго. Чувства, глубоко покоившиеся в ней до сего времени, вдруг взбунтовались. А возможности успокоить их не то чтобы не было – не появлялось даже намерения, настолько завораживающе прекрасным оказалось их присутствие. «Он такой милый, – думала Маша, – И без всяких заморочек…» Мысль запнулась и что-то стала искать в памяти, будто хотела опровергнуть саму себя, засомневавшись, что этих самых заморочек точно нет. «Принцесса…» – услышала она Женин голос,  и сердце тут же отреагировало на него. Сначала радостно замерло. Потом вдруг – на какую-то долю секунды – озаботилось сомнением. «Это же было искренне, – стала оправдываться, словно невидимый визави утверждал, что это и есть то, что она пытается скрыть. То, что хочет оставить себе по причине получения удовольствия и что противоречит ее нравственным представлениям, – А если искренне, то… неужели и вправду я ему так нравлюсь?» Совершенно не знакомая до сих пор, хлынувшая из сердца нежность, разлившись по груди, сначала поднялась и запершила в горле, потом завибрировала в ресницах – заставила увлажниться глаза.

– Что случилось, милая?

Маша, словно очнувшись от сна, увидела сидевшую перед ней старушку, которая подалась вперед, сочувственно заглядывая ей в глаза.

– Что? – машинально спросила Маша, не понимая, что происходит, – Вы мне?

– Тебе… тебе, милая, – женщина, как бы убеждая Машу, повертела вправо-влево головой и развела руками, – Мы ж с тобой тут, почитай, одни.

В вагоне, и, правда, людей – раз, два и обчелся. И то, в основном, по торцам. А Маша со старухой оказались в середине – в отдалении от всех.

– Что вы спросили, бабушка? Я задумалась и не услышала.

– Случилось ли чего у тебя, девонька моя? Глазки что-то заблестели…

– У меня? – изумилась Маша. Ей вдруг стало как-то не по себе от этого сверлившего ее внутренности взгляда. Не то чтобы совсем. Но бесцеремонное вмешательство в ее личное пространство показалось неприятным. Старуха словно вошла в душу и там хозяйничала.

– У тебя, моя милая, у тебя.

– Да что вы, бабушка, говорите? – Маша вдруг, будто испугавшись, поплевала через левое плечо, – Все у меня хорошо, – она даже попыталась улыбнуться, потому что ей стало жутковато: «Что ей надо от меня?»

– А то и говорю, милая. Если это слезы радости, то за ними всегда жди других слез. А ты не подумай чего. Мне от тебя ничего не надо, – словно отвечая на мысленный вопрос Маши, проговорила она, – Просто увидела, что ты вроде плакать собралась. Вот и спросила. Ты, если что, прости уж меня старуху.

– Да нет. Что вы. Не надо извиняться, – Маше вдруг стало неудобно перед этой доживавшей свой век женщиной, проявившей к ней своеобразное участие и напоровшейся на ее черствость или даже на враждебность, – Это вы меня извините. До меня просто не сразу дошло…

– Ладно, ладно, девонька! – махнула старушка рукой, – Не мечи бисер-то. Поняла я уж. Не буду больше мешать тебе. Думай свою думу, – замолчав, она отвернулась к окну. А Маша осталась с не пожелавшей успокаиваться до конца совестью. А еще – с каким-то томительным ощущением потерянной радости, которая, как цыпленок из своего заточения, ритмично пульсируя, старалась проклюнуться в сознание. Она попыталась снова думать о Жене, но того упоения от мысли о нем уже не было. Тревога, появившись в душе, отравляла ее своим неумолимым присутствием. Словно оживляла слова старухи о других слезах, о которых Маше еще знать было не дано, но о которых, вобрав опыт поколений, она подспудно знала. «Пусть ничего не случиться с ним. Пусть долетит благополучно. Пусть вернется. И пусть беды обойдут его стороной», – как молитву стала произносить она обережные фразы. Так, словно в ней заговорили голоса всех тех женщин, чья жизненная сила текла сейчас в ее кровеносных сосудах. И проводя обряд посвящения в ней через состояние влюбленности, они обрекали ее на служение любви – всеобъемлющей и всепроникающей.

9.

Проводив Машу, Женя заторопился. Белый циферблат вокзальных часов, перерезанный наискосок черной линией стрелок, показывал без десяти минут четыре. А это означало, что у него, чтобы добраться до дома, взять рюкзак и доехать до аэропорта, есть два часа. То есть, времени – в обрез. Ему повезло: только подошел к остановке, как подъехал троллейбус, и уже через двадцать минут, выйдя из лифта, он оказался у двери квартиры.

Дома – никого: родители на работе – с ними он попрощался еще утром. Вытащив из холодильника продукты, приготовленные матерью в дорогу, уложил в холщовую сумку. Отрезал кусок колбасы, хлеба и стал жевать. Мысль о том – не забыл ли чего – стала метаться от одного к другому. Наконец, пришло понимание, что все равно не сможет учесть всего, потому что вряд ли представляет те условия, в которые попадет. Самое главное – не забыть документы: "иначе – вилы». Он еще раз проверил куртку – все ли на месте.

Рюкзак оказался тяжелым. Но правильно уложенные вещи достаточно комфортно вписались в рельеф спины. Женя присел на краешек тумбы для обуви – на дорожку. Но почти сразу поднялся. Вышел на площадку и запер за собой дверь. Замок, щелкнув металлом, гулко прозвучал в пустоте лестничной клетки. Он, словно выстрел стартового пистолета, символизирующий начало забега, возвестил начало дистанции в новом коридоре сложного лабиринта жизни.

Без пятнадцати шесть автобус подъехал к относительно небольшому зданию аэровокзала. Женя вошел внутрь и стал искать глазами экспедиционного диспетчера. Нашел почти сразу: Альберт Михайлович, когда рассказывал, очень четко, не смотря на шутливый комментарий, описал его внешность. Ошибки просто не могло быть. У одной из стоек – на небольшом возвышении стоял человек пенсионного возраста. Лицо с измененным от длительного употребления алкоголя цветом украшала рыхлая с фиолетовыми прожилками картофелина носа. А его оконечность венчали старые, с толстыми линзами очки в пластмассовой светло-коричневой оправе, убегая дужками в торчавшую вокруг лысины шевелюру. «Импозантный дядька, – мелькнуло в голове, – совсем уже дедуля».

Вокруг диспетчера толпилась группа мужчин. В основном – в темной одежде. Некоторые с бородами. Одни подходили, другие уходили. Они называли свои фамилии, а дядька, к которому многие обращались просто по отчеству – Францевич, сгибаясь каждый раз головой чуть ли не вплотную к лежавшему перед ним листку бумаги, отмечал их в списке. Иногда переспрашивая что-то, улыбался или посмеивался. Подошел к нему и Женя. Поздоровался и назвал фамилию.

– Емельянов? – диспетчер в очередной раз согнулся и стал водить кончиком ручки по списку. Поставив галочку, взглянул поверх очков, – Геолог?

– Геолог, – ответил Женя.

– Ты же первый раз на вахту, – то ли спросил, то ли констатировал Францевич и вздохнул, будто о чем-то сожалея.

– Да. Первый, – насторожился Женя. По интонации, по тому, как на него отреагировали, почему-то пришла мысль, что поездка сегодня ему точно не светит, – А что?

– А то, что тебе инструктаж надо провести, – недовольно пробурчал диспетчер.

– Какой инструктаж? – не понял Женя.

– А, ладно… – Францевич, шмыгнув фиолетовой картофелиной и пробарабанив кончиками пальцев по списку, поинтересовался, – Водку везешь с собой? – в его мутных старческих глазках появился живой интерес.

– Нет, – удивился Женя, – А что?

– Вот заладил – а что-а что. Да ничего. Главное не пей на борту. Не связывайся с компаниями, если будут предлагать. А то народ у нас тут ушлый. Всяких хватает. И сидельцев бывших. А сегодня Волков летит – главный инженер… да, и смотри – не прозевай команду на вылет.

«Вот это инструктаж», – подумал Женя, увидев, что интерес к его персоне иссяк.

– И все? – машинально спросил он.

– А ты чего хотел? Смотри – куда все, туда и ты. А в самолете стюард свое скажет… Может быть, – добавил он с сомнением, – Все. Иди Емельянов, не дури голову. Видишь, куча народа за тобой?

Женя отошел к большому – во всю стену окну и сел на скамью, устроив рюкзак между ног.

Сидеть пришлось около часа. Все, что первые минут пятнадцать живо интересовало его, надоело, и он погрузился в приятные воспоминания…

– А что ты любишь больше всего? – память вбросила в сознание Машин голос, – Я имею в виду, чем тебе нравится заниматься?

– Мне? – переспросил Женя, не задумываясь, – Даже не знаю, что тебе и ответить, –  он вздернул плечи, – Я много чего люблю. Поесть, например, – сказал и рассмеялся, поймав ее удивленный взгляд.

– Я серьезно, – насупилась Маша, улыбаясь.

– Ну ладно… А давай лучше ты первая.

– Нет, – твердо сказала она, – Я первая спросила.

– Ну, хорошо, – Женя понял, что ему не отвертеться, – Читать люблю. О всяких приключениях там… Фантастику тоже…

– А еще? – не отставала Маша.

– Головоломки всякие люблю решать. Я одно время даже специально ходил по книжным и выискивал всякую такую литературу, где есть задачки на сообразительность.

– Здорово, – обрадовалась Маша, – Я тоже такое люблю. Но больше всего люблю рисовать… – она запнулась, – ну, об этом ты уже знаешь. А еще люблю этимологию.

– Энтомологию? – переспросил Женя.

– Нет. Этимологию – происхождение слов. Знаешь, как бывает интересно, когда затертое в быту слово вдруг оживает в твоем сознании.

– Кажется, я понимаю, о чем ты говоришь. Но все же – объясни.

Маша на секунду задумалась.

– Вот! – встрепенулась, – Вот, например, слово «спасибо». Ты никогда не задумывался, что оно собой представляет: как оно сформировалось.

Женя повел плечами.

– Ну, спасибо и спасибо, – ничего не обнаружив в слове, недоуменно произнес он, – А что в нем такого интересного?

– А то, – еще больше оживилась Маша, – что это слово состоит из двух слов – «спаси» и «бог».

– Да ну?

– Да. Они соединились в одно в процессе времени, а последний согласный… фрикативный, – добавила она, взглянув вопросительно на Женю, – ну, как бы мягкий… из-за этой своей мягкости почти не слышимый, исчез вообще. И вот результат, – закончила она. Ее глаза лучились радостью, словно она сделала что-то хорошее, что заслуживало, как минимум, похвалы.

– Здорово… Отличная головоломка, – поразился Женя, поняв ее состояние, – Удивлен…

Он вдруг почувствовал оживление в зале. Из бокового придела появился Францевич, и к нему устремились мужчины с рюкзаками. «Видимо, уже, – подумал, ощутив при этом в груди волнение, – С чего бы это?"

– Вахта на Советский, – как-то смешно выкрикнул диспетчер надтреснутым старческим голосом, – Проходим все в автобус… Семенов! – обратился он к кому-то, – Ты ближе – позови там курильщиков с улицы.

Когда уже почти все оказались в светлом от обилия окон автобусе, послышался щелчок в динамиках, и дикторша, лениво растягивая слова, казенным голосом объявила вахтовый рейс до Советского.

Через несколько минут аэродромная стекляшка подкатила к одному из стоявших в ряд АН-24. Бортмеханик как раз поднял вверх передний люк багажного отсека, и народ из автобуса устремился к нему. Четыре человека заскочили внутрь, чтобы принимать рюкзаки и укладывать их на полки. Двое из них остались в отсеке, а двое других юркнули в салон. Позже Женя узнал, что таким образом бригады засылали своих, чтобы занять места сзади, где меньше был слышен рев моторов, и меньше ощущалась вибрация. Подав одному из парней свой рюкзак, он с холщевой сумочкой, где была отложена еда на дорогу, направился к трапу.

Оказавшись в салоне «аннушки», как называли ее вахтовики, Женя пару раз попробовал сунуться на свободные, казалось, места, но каждый раз его действие останавливал окрик «занято». Постепенно он добрался до передних мест, где на самом первом – справа у иллюминатора сидел худенький паренек с реденькой русой бороденкой и в очках.

– Здесь-то хоть, надеюсь, свободно? – довольно грубо обратился он к худосочному очкарику с книжкой в руках, уже ни на что не надеясь и начиная злиться.

– Пожалуйста, – добродушно ответил тот, стараясь быть услышанным в гвалте переговаривавшихся и перекрикивавшихся людей, и сделал вид, будто подвинулся, хотя двигаться было некуда.

Женя устроил свою сумочку на полке – над головой и, облегченно вздохнув, уселся.

– Извини, – спросил запросто очкарик, – не видел тебя раньше, ты недавно, наверное, устроился?

Странно, но бесцеремонность парня, вместо того, чтобы окончательно Женю вывести из себя, почему-то развеселила.

– А что – заметно? – улыбнулся он.

Редкая поросль на лице парня, через которую просвечивались правильные черты лица. Смуглая кожа. Римский, с небольшой горбинкой нос, украшенный полупрозрачной пластмассой очков. Умные темные глаза, спокойно смотревшие через не толстые стекла и казавшиеся немного выпуклыми благодаря линзам. Все это вместе выглядело как гротеск, но почему-то располагало к себе. Жене даже на мгновение стало неудобно за то, что нашел в этом простодушном человеке крайнего в поисках места.

– Ну… не так, чтоб очень, – интеллигентно ушел от прямого ответа парень, улыбнувшись в ответ, – Меня, кстати, Романом зовут. Я дефектоскопистом работаю. Отдел главного механика. А тебя?

– Я – Евгений… – протянул Женя руку, – Можно – Женя.

Роман ответил крепким рукопожатием.

– Жень, а ты из какой организации… экспедиция, АТК… или, может, геофизик?

– Я? – переспросил Женя, не сразу сообразив, о чем речь.

– Ну, да. Где ты работаешь? – уточнил Роман.

– Да еще нигде. Я первый раз лечу… Я геолог.

– Так ты у Верницкого, наверное, в геологическом отделе будешь? – чему-то обрадовался парень.

– Точно. У него, – согласился Женя, – Верницкий Иван Иванович.

– Хороший человек. О нем все хорошо отзываются. Не знаю, правда, как он, как начальник. Я-то его по шахматам знаю. Сильный дядька. КМС.

– Да? – переспросил Женя, хотя последняя информация его не заинтересовала.

– Да… – ответил Роман. И, видимо, уловив состояние собеседника, добавил, – Ладно, обживайся. Еще наговоримся за дорогу, – он раскрыл свою книгу, оставив Женю самому себе.

Прямо перед носом – на перегородке, разделяющей салон и багажный отсек, красным светом вспыхнули No smoking  и Fasten belts. И постепенно увеличивая обороты сначала с одной стороны, а потом и с другой заревели двигатели, превратив самолетные винты в полупрозрачные круги. «Аннушка» вырулила на взлетную полосу, проехала в начало, развернулась и встала на тормозах. Отчаянно взревели двигатели, ввергая душу Жени в какой-то экстатический трепет, словно сейчас не самолет, а он сам собирался взмыть в небо, наращивая в себе силу. В какой-то момент он даже ощутил единство с мощью моторов, готовых оторваться от крыльев или переломать тормозную систему, мешавшую им  прямо с места взмыть в высоту. Наконец, Женю вдавило в кресло, и чувство единства со всей этой многотонной громадиной превратилось в восторг. Потом – когда машина оторвалась от земли – в осмысленную радость полета. Потом включился инстинкт самосохранения. Откуда-то снизу – из-под пупка выполз и стал проникать все выше и выше страх. Он добрался до солнечного сплетения и, смешиваясь там с радостью, сотворил что-то невообразимое. А через каких-то полчаса душа, расширяясь и сжимаясь – подстраиваясь под рев двигателей, одурманенная, уже почти себя не осознавала. За всплеском чувств последовала усталость. И сознание, пройдя контрольную полосу полудремотного состояния, растворилось в вязкой, заполнившей все существо, иллюзорной вибрирующей реальности.