Время надежды, или Игра в жизнь

1983 год. Воронеж.

– Алло?! «Скорая»?! Срочно! Не знаю, что случилось! Девушка, 17 лет! Ей больно, она кричит! Ничего конкретно не кричит – просто кричит! Да, именно! Адрес? Первомайская, 12, квартира 36! Срочно приезжайте!

…Надежда лежала на тахте, укрытая по шею одеялом, и тяжело дышала; лицо покрылось испариной. Рядом собирала свой чемоданчик пожилая женщина в белом халате – врач «Скорой». На табуретке валялись пустые ампулы, кусочки ваты с капельками крови.

Родители девушки, Вера Ивановна и Николай Васильевич Никольские, в тревоге застыли у двери.

– Сейчас она хорошо поспит, – сказала врач, захлопывая чемоданчик. – Никаких внутренних повреждений нет. Похоже на нервный срыв. Может, перед сессией перенапряглась – такое у студентов бывает. Обязательно обратитесь к вашему участковому невропатологу… Да, и, кстати, на календарь свой обратите внимание – сегодня уже понедельник, 16 мая. А у вас всё ещё воскресенье. С толку сбивает…

– Да это Надюша – она обычно сама листочки по утрам срывает, с детства привыкла, а сегодня – сами видите – не до этого было… – зачастила Вера Ивановна.

– Вижу, что не до этого… – врач повернулась к девушке, которая, прерывисто дыша, лежала с закрытыми глазами. – Ну вот, напугала родителей, красавица. Разве так можно? А главное, на пустом месте…

– Я только что похоронила своих детей… – не открывая глаз, еле слышно прошептала Надежда. – А муж предал меня…

– Что? – не расслышав, переспросила врач. – Что ты сказала?

– Я только что похоронила своих детей… А муж меня предал…

Вера Ивановна бросилась к дочери, склонилась над ней.

– Наденька… Ты что это… Что ты такое говоришь…

– Я только что похоронила своих детей! – отчётливо произнесла Надежда, а затем закричала, вырываясь из рук отца, который пытался её удержать. – Я похоронила своих детей! Их нет! Их больше нет! Моих детей больше нет! А Макс предал меня! Мы хотели дочку! А теперь у него будет сын! Я не хочу жить! Господи, зачем это всё?! Зачем?! Я так не хотела! Так не надо! Это нечестно! Я не хотела так! Не хотела! Верните моих детей! Верните мне их! Чёрт с ним, с Максом, но верните мне моих детей!

Врач «Скорой» снова быстро раскрыла чемоданчик и скомандовала обезумевшим от ужаса родителям:

– Готовьте девочку к госпитализации…

2010 год. Воронеж.

В то последнее утро своей старой жизни, на пороге 45-летия, Надежда Орлова проснулась абсолютно счастливой. Как в детстве, на весь дом пахло мамиными оладушками, а из кухни доносилось такое знакомое покашливание отца, его привычный басок: «Бу-бу-бу…». О чём говорит – непонятно, но можно догадаться: о политике, предстоящих весенних работах в саду, планах на день и проделках уже взрослых внуков – её детей Марины и Антона.

Рядом посапывал любимый муж Максим – до глубокой ночи смотрел какой-нибудь свой биатлон или футбол, а сейчас не может, как сам же ворчит по утрам, вырваться из объятий Морфея. «Что у вас с этим Морфеем – признавайся?!» – делала суровый вид Надежда, на что Макс загадочно улыбался и сладко, до хруста в суставах, потягивался.

25-летняя дочь Марина наверняка уже заняла ванную на втором этаже – и это надолго: звезде местного телевидения даже к завтраку положено являться при полном параде. Строили бы они дом сейчас, то обязательно предусмотрели бы по собственной «помывочной» в каждой спальне, но тогда и два санузла – по одному на этаж – казались пределом мечтаний.

Слава Богу, что сын Антон – студент 4 курса университета и будущий программист – будет спать «до победного», как любая уважающая себя жертва интернета, так что есть вероятность в ванную всё-таки попасть. В крайнем случае, всегда можно спуститься вниз, на родительскую половину, хотя там и нет ничего из того, чем обычно пользуется по утрам Надежда, – всех этих кремов, скрабов, тоников, дезодорантов и прочих женских прибамбасов, без которых невозможно представить жизнь современной городской дамы элегантного возраста.

Надежда погладила мужа по колючей щеке – тот, не открывая глаз, потянулся к ней губами, руками и всем телом. Надежда тихонько засмеялась и змейкой выскользнула из-под одеяла – утро понедельника как-то не располагало к нежностям, к тому же, время уже поджимало – и так они припозднились сегодня. Опять ей придётся собираться на бегу, а Максу потом протискиваться сквозь городские пробки, – Маринку по дороге нужно закинуть на телевидение, Антона – в университет, а её саму – на работу в «Городскую газету». Учредитель и главный редактор, коими она вот уже почти десять лет являлась, может, конечно, позволить себе слегка задержаться, но только не в понедельник, когда у них планёрка…

Надежда завернулась в свой любимый жёлтый пушистый халатик, в котором была похожа на голенастого бройлера-переростка, сунула ноги в тёплые тапки, на цыпочках вышла из спальни и осторожно прикрыла за собой дверь – пусть Максюша поспит ещё хотя бы минут пятнадцать. Она жалела мужа – руководитель частного охранного предприятия, одного из лучших в Воронеже, дома часто работал допоздна с документами, а потом у него подскакивало давление и щемило за грудиной. «А что вы хотите – всё ж таки 47 уже! Чай, не мальчик!», – отмахивался Максим, но Надежда знала, что с такими вещами не шутят, – именно в этом возрасте мужчины особенно уязвимы и, как повторяла её мама, «беззащитны перед различной сердечно-сосудистой патологией».

«Я не для того тебя ждала до 35 лет, чтобы в 45 потерять!», – вроде бы в шутку возмущалась Надежда, а сама мысленно замирала от ужаса, боясь даже на мгновение представить такую ситуацию. Жизнь без Максима представлялась ей немыслимой, бессмысленной, да и просто невозможной.

Прислушавшись к шуму воды в ванной, где уже плескалась Марина, Надежда спустилась этажом ниже – в кухню-столовую. Запах оладушек стал отчётливее, и в животе заурчало. «Пропадай моя диета!», – обречённо вздохнула Надежда. Отказаться в такое утро от свежей выпечки было бы преступлением перед мамой и человечеством, и Надежда решительно распахнула дверь в столовую.

Этот дом они с мужем придумали сами. На втором этаже располагались их спальня, рабочий кабинет Макса и комнаты детей. На первом – апартаменты родителей, большая кухня-столовая, комната для гостей и просторная «бытовка» со стиральной машиной, сушилкой, гладильной доской и даже телевизором.

В полуподвальном помещении они разместили сауну с небольшим бассейном и бильярдную; там же нашлось место и для пары тренажёров. Надежда называла эту часть дома «мужской половиной» и спускалась туда только прибрать, зато обожала «женскую», где царствовали они с мамой и – иногда – Марина. Всё там сделано, как говорил папа, «по уму». Большая кухня была буквально напичкана разнообразной бытовой техникой, а в столовой зоне посередине стоял длинный дубовый стол с массивными стульями вокруг него, где спокойно могли разместиться до двадцати человек. Три «французских» окна от пола до потолка в тёплое время года распахивались, как двери, на просторную террасу, откуда можно было спуститься прямо в сад.

Сейчас сад был по-весеннему голым и неприглядным. Порывы ветра терзали корявые ветки, и казалось, что деревья тянут их, как руки, просясь в тепло и уют дома. Очень скоро сад покроется воздушной дымкой зелени, зацветут вишни, яблони и сливы, и картина за окном станет радостной и приятной глазу. А пока Надежда слегка поёжилась, бросив взгляд на улицу, – она всегда не любила межсезонье с его нескончаемыми изматывающими ветрами, перепадами температур и душевной маетой, называемой у психически нездоровых людей, а также таких тонких и ранимых натур, как она сама, «весенним обострением». К тому же папа в такие дни часто чувствовал себя «неважно», как он говорил, и Надежда страшно тревожилась за обожаемого родителя – всё-таки седьмой десяток разменял, шутка ли.

В столовой на стене чернела большая плазменная панель – общий семейный подарок на Новый год. Когда Максим вечерами работал с бумагами, а родители, пожелав всем спокойной ночи, уходили к себе, Надежда любила закрыться на кухне, налить в любимую отцовскую пол-литровую кружку с отбитой ручкой душистого чаю, щёлкнуть пультом, пробежаться по каналам и найти что-то интересное только ей – например, передачу о переселении душ или перемещениях во времени. И выпасть из реальности…

Надежда отнюдь не была наивной мечтательницей, но вот уже десять лет – с того самого момента, как встретила Максима и поняла, что это – судьба, её постоянно преследовала одна жгучая сладко-тревожная мысль: вот бы вернуться в прошлое и начать жизнь «с чистого листа», зная при этом всё, что с ней потом случится, – и не повторить прошлых ошибок…

Надежда так ярко представляла себе свою новую счастливую жизнь, что у неё сбивалось дыхание и учащалось сердцебиение. О! Уж тогда-то она не наделала бы столько глупостей! Не стала бы ждать до 35 лет, чтобы встретиться с Максимом, – сама нашла бы его, молодого лейтенанта, в Новосибирске, где он окончил военное училище, и сразу же взяла бы парня «в оборот». Заодно и ему не позволила бы наломать столько дров! Максим сразу после выпуска женился практически на первой встречной – скучно, видите ли, было одному ехать к новому месту службы в отдалённый дальневосточный гарнизон…

Они узнали бы друг друга в молодости – и жили бы долго и счастливо… И тогда Маришка и Антон были бы его, Максима, детьми! Надежда просто не повстречала бы их отцов – своих будущих двух мужей Дениса Морозова и Николая Игнатова, и как-то, наверное, очень по-другому провела бы молодые годы жизни…

Надежда так часто думала и говорила об этом, что её страстное желание давно перестало быть тайной для близких, и они по-доброму посмеивались, когда их дочь, жена и мать вдруг замирала на месте, погрузившись в свои думы и уставившись куда-то в пространство отсутствующим взглядом.

«Тише, не мешайте – наша Надюшка опять перенеслась…», – делал «страшные глаза» папа, а остальные домочадцы прыскали, сдерживая смех, и старались сохранить серьёзные лица. Когда Надежда выныривала из грёз, она сначала не понимала, почему все вокруг хохочут, но потом обречённо махала рукой и смеялась сама…

Ей было так хорошо в своих мечтах, и она так любила ту – придуманную – жизнь, что омрачить виртуальную радужную картинку не могла даже лучшая школьная и институтская подруга Лена Савельева (по совместительству корректор в их «Городской газете»), которая относилась к мечтаниям Надежды с определённой долей скепсиса.

Лена была одинокой незамужней тётенькой без детей и даже без особой личной жизни, но при этом никогда и не думала о том, чтобы «начать всё сначала». «А зачем? – пожимала она красивыми кустодиевскими плечами. – Если бы это помогло вернуть Женьку… Но, в отличие от тебя, Никольская-Морозова-Игнатова-Орлова, я в сказки не верю. Второго Богомазова в мире нет, а другой мне не нужен. Поэтому меня вполне устраивает моя жизнь – раз уж она так сложилась…».

На кухне старенькие настенные часы с кукушкой – фамильная реликвия! – показывали почти 9 часов утра. Под телевизором висел офисный календарь на 2010 год, открытый на марте. Красной рамочкой выделена цифра – 29. Старейшина семьи и сегодня не нарушил традицию – каждое утро он первым делом подходил к календарю и торжественно передвигал пластиковый квадратик. Любовь к календарям у них с дочкой было семейное!

Мама, Вера Ивановна, приятной полноты седоволосая женщина в нарядном фартуке поверх уютного байкового халата, хлопотала у плиты. Рядом стояло большое блюдо, куда Вера Ивановна ловко выкладывала из сковородки партию свежеподжаренных оладий.

Николай Васильевич, худощавый мужчина «без возраста» в тельняшке и старых «трениках», увлечённо читал за столом газету, нацепив очки на кончик длинного породистого носа. Перед ним стояла тарелка с оладьями, но Николай Васильевич уткнулся в какую-то статью, забыв и про оладьи, и про чай, который почти остыл в его огромной старой кружке с отбитой ручкой.

– Мам, пап, привет! Ой, как вкусно!

Надежда стремительно подошла к отцу, чмокнула его в макушку и схватила горячий оладушек. Откусила, обожглась, бросила обратно в тарелку, помахала ладонью перед ртом и сделала большой глоток из отцовской кружки.

Николай Васильевич отложил газету и с делано возмущённым видом пододвинул кружку к себе.

– Доброе утро, родная. Скажи спасибо, что хоть чай холодный. Опять проспали?

– Не то чтобы проспали… Но надо поторопиться – сегодня планёрка в редакции. И вообще, конец месяца и квартала – надо финансы подбивать. Дети встали?

Вера Ивановна, аккуратно наливавшая половником тесто в сковородку, обернулась:

– Ага, разбежались. Куда им спешить? Бабушка завтрак приготовит, в клювики всем положит… Спи – не хочу!

Надежда подошла к маме, обняла её и потерлась щекой о плечо.

– Мамулечка-красотулечка, ну что бы мы, непутёвые, без тебя делали?! Как хорошо же всё-таки жить вместе, под одной крышей! Не зря мы так долго мечтали об этом!

Вера Ивановна, переворачивая оладьи, заметила с хитрой улыбкой:

– Да знаю, знаю я, знаю, о чём ты мечтаешь… Начать жизнь сначала, встретить Максюшеньку в молодости, нарожать ему деток… Фантазёрка…

Николай Васильевич, не отрываясь от газеты, хмыкнул. Надежда приняла воинственную позу – руки в боки, и упрямо вскинула подбородок:

– Ну и мечтаю! Кто мне запретит? Имею на это полное право! Кстати, о Максюшеньке и детках… Где они все?! Как будто не понедельник – ни на работу и ни на учёбу никому!

Вера Ивановна бросила на дочь любящий взгляд и покачала головой, продолжая заниматься оладьями. А Надежда достала из навесного шкафчика пачку молотого кофе, щедро сыпанула порошок в чашку, залила кипятком из чайника, с шумом вдохнула аромат и зажмурилась.

– У-у-у… Обожаю этот запах…

Вера Ивановна, не глядя на дочь, дурашливо запела на частушечный манер тоненьким голоском:

– «Моя маманя во саду любит нюхать резеду… Боюся за маманю я – вдруг токсикомания…»

Надежда удивлённо посмотрела на маму, которая с невозмутимым лицом выкладывала на блюдо оладьи, и от души рассмеялась. Николай Васильевич отложил газету и громко зааплодировал жене. Вера Ивановна, не оборачиваясь, попыталась сделать реверанс, но подвернула ногу и еле удержалась за край стола, потеряв равновесие. Надежда кинулась к маме, но запутавшись в тапках, чуть не упала сама. Вера Ивановна повернулась к мужу и погрозила ему кулаком. Николай Васильевич в ответ послал жене смачный воздушный поцелуй.

Надежда, посмеиваясь, наблюдала эту милую семейную картинку – и по сердцу у неё растекалось тепло…

…Жизнь её родителей лёгкой не назовёшь. Оба из глухих среднерусских деревень, выросшие без отцов, погибших на войне, они трудились с малых лет, помогая своим рано овдовевшим матерям. Едва окончив школу, ушли на вольные хлеба – попытать счастья в Воронеже. Мечтали получить высшее образование, но не вышло. Юная Верочка Устюгова работала на фабрике; Николай Никольский, отслужив армию, устроился туда же разнорабочим. Встретились на танцах – ей было 18 лет, ему – 24. Почти сразу поженились – и с тех пор никогда не расставались.

Мама, несмотря на то, что уже в 19 лет родила Надежду, смогла окончить кулинарный техникум; папа – золотые руки – выучился на механика. На своих рабочих местах трудились честно и добросовестно. Были счастливы, когда их единственная дочь Надюшка окончила педагогический институт, радовались её диплому о высшем образовании.

«Мы не смогли – а дочка смогла!», – гордился Николай Васильевич.

За свой многолетний труд Никольские получили двушку в «хрущёвке» на окраине Воронежа, чему были несказанно рады, вырвавшись из пропитой и прокуренной рабочей общаги. Огорчали их лишь дочкины скоропалительные замужества и разводы – но после них остались горячо любимые внуки, Марина и Антон, что примиряло родителей с «непостоянством» наследницы. Зато в последнем зяте – Максиме Орлове – оба души не чаяли. «Это единственный случай, когда надо говорить именно последний зять, а не крайний», – глубокомысленно замечал Николай Васильевич, и жена с ним, конечно же, соглашалась.

Пять лет назад Надежда и Максим достроили, наконец, собственный дом на десяти сотках в коттеджном посёлке близ Воронежа. Туда они забрали и родителей, для которых обустроили две большие комнаты – почти царские хоромы по меркам их старого жилища.

Вера Ивановна с удовольствием занималась хозяйством и выращивала на участке цветы, Николай Васильевич вспомнил деревенское детство и с головой ушёл в садоводство, любовно обихаживая молоденькие, высаженные собственными руками деревца. Оба были совершенно счастливы рядом с любящими и заботливыми дочерью, зятем и внуками. А Надежда отогревалась душой рядом с обожаемыми родителями и молила Бога лишь об одном – чтобы Он дал им ещё хотя бы несколько лет спокойной жизни, без болезней и потрясений…

– Всем доброе утро!

В столовой появился Максим – среднего роста, крепкий, широкоплечий мужчина с волевым лицом и весёлыми ярко-голубыми глазами. Одет он был так же, как и тесть, – в спортивных брюках и тельняшке, что выглядело комично.

Максим подошёл к Николаю Васильевичу, энергично поздоровался с ним за руку и сделал большой глоток чая из кружки с отбитой ручкой.

– Почему-то чай из чужой кружки всегда слаще! – заметил он удовлетворённо.

– Я б тебе сказал, что всегда слаще, но здесь женщины… – притворно возмутился Николай Васильевич. – Одни нахлебники вокруг! На уже, забирай последнее…

Николай Васильевич придвинул Максиму свою чашку. Тот отодвинул её обратно.

– Тогда уж «начайники», а не нахлебники! Спасибо, конечно, Василич, за твою доброту, но мне жена сейчас своего фирменного «ленивого» кофейку забабахает. Да, любимая?

Максим плюхнулся на стул рядом с тестем, взял у него с тарелки оладушек и с аппетитом откусил. Николай Васильевич, укоризненно качая головой, поставил тарелку ближе к зятю.

Надежда, торопливо глотая горячий кофе и поглядывая в сторону двери, затараторила:

– Ну и пусть «ленивый»! Некогда мне его варить! Некогда! Да и незачем. И так вкусно. Сейчас налью! Где же эти дети, в конце концов?! Одной на работу, второму на учебу – а они дрыхнут! Марина! Антон! Ау! Петушок пропел давно!

Не получив ответа, она от души сыпанула во вторую чашку молотого кофе. Мама в это время поставила перед Максимом тарелку с горячими оладьями, щедро политыми густой сметаной.

– На, зятёк любимый, горяченьких, ешь на здоровье.

Максим поймал руку Веры Ивановны и поцеловал её:

– Спасибо, тёща дорогая. Если бы не вы, давно бы уже помер с голоду. С такой деловой женой, как моя, это запросто…

Надежда поставила перед мужем чашку с кофе.

– Чтоб я так жила, как ты голодаешь!

Максим, улыбнувшись, принялся с аппетитом завтракать, Николай Васильевич снова уткнулся в газету, а Вера Ивановна вернулась к плите допекать оладьи.

Надежда набрала в грудь побольше воздуха:

– Да Марина же, Антон! Что ж это такое! Мы из-за вас опоздаем! Сами будете добираться!

В столовую неторопливо вошла, будто вплыла, Марина – высокая стройная девушка уже в «боевой раскраске» и с тщательно уложенными волосами, но при этом в коротеньком халатике и смешных тапках в виде «зайчиков».

– И зачем так кричать? – томно проговорила она с порога хорошо поставленным голосом. – Я готова…

– И уже, судя по всему, в образе! – заметила Надежда. – Доброе утро, милая Шехерезада Ивановна! Ты на часы смотрела? Я из-за тебя, между прочим, в ванную попасть не могу!

– Утро добрым не бывает… Тем более, в понедельник. А ванных в этом доме как минимум две… – важно изрекла Марина и пошла по кругу, чмокая присутствующих. – Привет, мам. Привет, бабуль. Привет, дедуль. Привет, Максим…

Села рядом с дедом, сделала глоток чая из его кружки, поморщилась.

– А что такой холодный?

– Зато оладьи горячие, – ответил Николай Васильевич, не отрываясь от газеты. – А на чужой каравай рот не разевай. Налей да и пей. И вообще, ешь давай быстрее, на работу опоздаешь. Без тебя «кина» не будет…

Марина взяла оладушек из тарелки деда и с наслаждением его понюхала.

– Так мне к одиннадцати сегодня. Бабуля, ты – искусительница… У меня же ди-е-та! Я в экран не влезу, и меня с телекомпании поганой метлой погонят! Сяду вам на шею – сами же ругаться будете. А всё твои оладушки, блинчики, варенички да пирожочки…

Марина откусила кусочек и даже зажмурилась от удовольствия. Вера Ивановна отозвалась от плиты:

– Подожди, Мариночка, сейчас свеженькие будут…

Марина со страдальческим видом посмотрела на бабушку, погладила себя по впалому животу и обречённо вздохнула.

– Чаю или кофе налей, не жуй всухомятку, – строго сказала Надежда, перемывая посуду у раковины.

Марина согласно кивнула головой, но не сдвинулась с места, и Надежда, бросив недомытую плошку из-под теста, сама приготовила дочери кофе.

– Назови хотя бы одну причину, почему я это делаю? – спросила она, пытаясь оставаться серьёзной.

– Наверное, потому, что ты – моя мама, и ты меня любишь… – пожала плечами Марина, и обе рассмеялись.

– Да уж, с этим не поспоришь, – резюмировал Максим и потянул жену за руку, усаживая на стул рядом с собой. – Сядь, посиди хоть минутку! Что ты всё на бегу да на бегу?

Николай Васильевич бросил взгляд на настенные часы, которые показывали 9 часов 4 минуты.

– Кстати, о телевизоре, куда Маринка скоро не влезет, если будет с такой скоростью трескать оладьи… – заметил он. – А чего это мы его не включаем-то! Хоть московские новости глянуть, пока дикторша местного телевидения «плюшками балуется»…

Николай Васильевич легонько потрепал Марину за щеку, взял пульт и включил телевизор. Там показывали страшный документальный видеоряд – вой сирен, дым, крики раненых.

– Неужели опять Израиль?.. – пробормотал Николай Васильевич.

– …29 марта 2010 года в 7 часов 56 минут произошёл взрыв на станции метро «Лубянка» во втором вагоне поезда «Красная стрела», который следовал со станции «Юго-Западная» в сторону «Улицы Подбельского», – взволновано рассказывал диктор. – В 8.37 второй взрыв произошёл в третьем вагоне поезда, прибывшем на второй путь станции «Парк культуры» Сокольнической линии. Имеются погибшие и раненые. На месте трагедии работают спасатели. Возбуждено уголовное дело по статье «терроризм»…

Все замерли, шокированные увиденным. Улыбки сошли с лиц.

Вера Ивановна медленно опустилась на стул, всхлипнула и утёрла глаза фартуком.

– Да что ж это такое делается, господи… Людей-то как жалко… Ой, как страшно жить стало, как страшно…

Николай Васильевич сжал в кулаке газету, качая головой. В его глазах застыла тревога.

Надежда непроизвольно зажала рот ладонью. Максим, не отрываясь от экрана, крепко обнял жену, словно пытался её защитить.

Марина даже подалась вперёд, внимая коллегам с центрального телевидения, а потом и вовсе встала из-за стола и подошла к телевизору ближе.

В столовой воцарилась тишина – слышен был только голос диктора, рассказывающего о терактах на фоне шокирующих кадров хроники с места событий.

В это время в столовую влетел Антон – высокий симпатичный парень с длинными волосами, собранными в «хвост» на затылке, в тельняшке и шортах по колено. На ногах – тапочки, как у Марины, только в виде «собачек», примерно 45 размера. Он явно был ещё не в курсе событий.

– Всем привет! Почему меня никто не будит? А если бы мне сегодня не ко второй паре? Вот она, ваша забота!

Заметив напряжённые лица родных, Антон озадачился. На него дружно зашикали и замахали руками. Тут Антон и сам услышал о терактах, растеряно посмотрев на родственников:

– Ничего себе, новости с утра…

Антон подошёл к столу, взял кружку деда и, не отрываясь от экрана, залпом допил его чай. При других обстоятельствах Николай Васильевич непременно разразился бы тирадой на этот счёт, но сейчас даже не обратил на внука внимания.

Диктор сообщал подробности трагедии, а на плите в сковородке дымились подгорающие оладьи…

***

За рулём «внедорожника» сидел Максим, рядом с ним Надежда. На заднем сидении расположились Марина и Антон. Говорить никому не хотелось – каждый думал о своём, и в салоне повисла гнетущая тишина.

Машина остановилась у здания «Воронежского телецентра». Максим, не оборачиваясь, вполголоса бросил через плечо:

– Первый пошёл!

Марина открыла дверь автомобиля, но выходить не спешила – словно хотела ещё хотя бы минуту побыть с родными.

– Рано не ждите – у меня вечерний эфир. Да и вообще…

Нехотя покинув машину, махнула всем рукой на прощание и – высокая, стройная, красивая – скрылась в дверях телецентра. Антон, глядя ей вслед, заметил с плохо скрываемой нежностью:

– Телезвезда наша…

Надежда вздохнула – после утренних событий всё словно приобрело особый смысл и значение. Она поняла, о чём сейчас думал Антон: как хорошо, что у него есть такая замечательная старшая сестра, – и как было бы ужасно, если бы её вдруг не стало… Она и сама теперь думала только об этом – и сердце сжималось от тревоги. Потерять в результате подобной трагедии кого-то из близких – что может быть страшнее? Надежда гнала от себя эти мысли, но они возвращались вновь и вновь, как надоедливые осенние мухи…

Машина тронулась с места и поехала привычным маршрутом: следующая остановка – университет. Стараясь хоть немного отвлечься от тягостных дум, Надежда обернулась к сыну:

– Антоша, что с курсовой?

Антон, явно не расположенный к разговору, флегматично протянул, глядя в окно:

– Да что ей будет, мам?

Максим посчитал своим долгом вмешаться:

– Ей-то ничего не будет, а тебя в армию заберут, если сессию завалишь. Как раз весенний призыв начинается.

Антона подобная тема совсем не привлекала, поэтому он раздражённо воткнул в уши наушники от плеера:

– С чего бы я её завалил? На четвертом-то курсе? Смешно, Максим, тебя даже слушать…

– Смешно будет, когда в армию загремишь. Им-то всё равно – четвертый курс или пятый… Знаешь, какой сейчас недобор?

Надежда примирительно похлопала мужа по плечу.

– Мальчики, ну хватит. Никуда он не загремит, Максюш, – никто ему этого не позволит сделать. Но, Антоша, программистов сейчас как собак нерезаных, нужно быть лучшим из лучших, чтобы где-то зацепиться. Поэтому учись, как следует…

Антон картинно закатил глаза.

– Господи, мам, мне 21 год почти! По всем меркам совершеннолетний! Женюсь, может, скоро, а вы меня всё воспитываете! Родите себе ещё одного ребенка и тренируйтесь на нём! Или внуков уже ждите…

– Антон, не хами! – заметила Надежда строго.

– Не, ну сколько можно воспитывать…

Машина затормозила у здания Воронежского университета. Максим повернулся к Антону и назидательно произнёс:

– Сколько нужно – столько можно. Давай, второй пошёл!

Антон с недовольным лицом вышел из машины, хлопнул дверцей и, не оборачиваясь, помахал рукой.

– Вот нахал! – сказала Надежда с улыбкой.

Максим, выруливая на дорогу, запел противным голосом:

– «Как родная меня мать провожала, так и вся моя родня набежала… Ох, куда ты, паренёк, ох куда ты? Не ходил бы ты, Антон, во солдаты»…

– Ещё один певец на мою голову! – возмутилась Надежда. – Мало мамы было с утра! Хватит издеваться! Сдаст он сессию, никуда не денется. А в армию я его не отпущу! Не для того он на таком сложном факультете учится, чтобы потом за год всё забыть. В программировании даже на день нельзя отстать! Я ему сама ногу сломаю, если надо будет. В армию он не пойдет – и точка!

Максим совсем не был расположен к такому разговору, поэтому ответил вполне миролюбиво:

– Не надо портить парня. Он должен отслужить, как все. Был бы мой родной сын – дал бы раз по шее, и весь разговор…

Надежда, прищурив глаза, покачала головой, всем своим видом давая понять, что муж говорит полную ерунду. Максим, не обращая на неё внимания, продолжил:

– С Антоном ничего не случится. Сейчас уже не та армия, Надюша. И служить всего год…

– Да?! Не та армия?! Да хоть бы и не та! Только там как гибли наши мальчишки, так и гибнут! Вот у меня пример – мой одноклассник, Женька Богомазов. Я тебе рассказывала сто раз. Как они с Савельевой любили друг друга! Куда там Ромео и Джульетте! Вся школа завидовала, даже учителя! И что? Ушёл в армию и не вернулся. Погиб в те же самые 20 лет… Как Антошке нашему сейчас… И Ленка всю жизнь одна, ни семьи, ни детей…

– Тогда был Афганистан, ты не сравнивай.

– А сейчас что, мало? Вон в Москве что творится… И война не нужна… Хотя это ведь и есть война. Будем первую полосу сейчас срочно перевёрстывать…

Надежда закусила губу и отвернулась к окну. Её снова, как волной, накрыл страх за детей, родителей, мужа. И тут же мелькнула привычная мысль: «Вот если бы знать заранее… Столько бед можно было бы предотвратить… Столько людей спасти… Господи, ну всё бы отдала, чтобы вернуться назад… Всё бы отдала…».

Максим, видя состояние жены, больше не лез с разговорами. Он чувствовал Надежду, как никто другой, и всегда знал, когда её лучше оставить наедине со своими мыслями. Сейчас ему и самому было не по себе – как всегда, передалось состояние жены.

Они с самой первой встречи были словно связаны невидимой нитью – как сообщающиеся сосуды, наполненные общими эмоциями и переживаниями. Если Надя грустила, Максим – где бы в это время ни был – тоже не находил себе места. А если проблемы случались у него самого, Надежда маялась даже на расстоянии, кожей чувствуя состояние мужа. Когда они были рядом, часто думали об одном и том же. Иногда вдруг продолжали разговор, начатый до этого мысленно. Это и веселило, и удивляло, и даже немного пугало. «Нет, а что ты хотела? – говорил Максим. – Мы же дуалы…».

Они и были дуалами – одним целым; двумя половинками разорванной фотографии; людьми, которые, с годами прорастая друг в друга, могут существовать только вместе, в общей на двоих реальности…

Машина притормозила у офисного здания, увешенного многочисленными табличками с названиями учреждений и организаций. Среди них выделялась крупная вывеска с надписью: «Городская газета».

Надежда порывисто обняла Максима и с чувством, словно прощаясь на вокзале, его поцеловала. Максим погладил жену по пышным светлым волосам. Та, глядя ему в глаза, прошептала:

– Господи, вот так расстаёшься утром – и не знаешь, увидишься вечером или нет. Мама права – страшно, страшно за всех… Это даже хуже, чем война. Я люблю тебя, родной. Люблю-люблю-люблю… Ты мне звони сегодня почаще, хорошо?

– Конечно, рыбочка моя. Всё будет нормально, не переживай. Я тоже тебя очень люблю. Ну всё, третий пошёл… Вечером за тобой заеду!

Надежда вышла из машины, помахала Максиму рукой. Потом показала жестом: «Всё, езжай». Но Максим не уезжал – он с нежностью смотрел на жену: хрупкая фигурка в черном пальто, перетянутая поясом в тонкой, совсем девичьей талии; сапоги на высоком каблуке – Надежда обожала каблуки, и хотя ноги в последние годы всё чаще болели по вечерам, а стопы ночами иногда сводило судорогой, так и не могла отказаться от шпилек…