Увидеть весь мир в крупице песка…

Возвращаясь со скважины Аккыр, мы заехали в съёмочный отряд Южно-Казахстанской гидрогеологической экспедиции. Съёмку масштаба 1: 200 000 проводил хорошо знакомый мне старший гидрогеолог Владимир Андреевич Выломов. Стоял отряд в трёх километрах от посёлка Жана-Кала. То, что мы увидели у одной из скважин, послужило основой по ассоциации для стихотворения:

ТРИ ПЕРИ

В пустыне знойной,

Близ Арала –

Чуть-чуть южней

Горы Карак,-

В тот день палящая стояла

И нестерпимая жара.

И вдруг из-под земли

Ударил

Искристо-яростный фонтан.

А вместе с ним

Под дробь литавр

Три девушки явились там.

И зазвенели птичьи трели –

Забыли все о духоте,-

Очаровательные Пери

Кружились в танце на воде.

Тела их гибкие ласкала

Струя, как светлая роса,

И степь мужская трепетала –

Горели цепкие глаза…

Вот так и родилась легенда

О Пери трёх,

А быль проста:

Купались девушки-студентки

У водной скважины

В песках.

Студентки были из Одесского университета, они проходили преддипломную практику в отряде Выломова.

21.07.1974г.

Познакомился с интересным человеком – электриком Кызыл-ординской экспедиции Юрием Исмакаевым, ему лет 28-30; семья: он, жена и дочка. Я очень удивился, когда, рассматривая семейные фотографии, увидел на снимке совсем маленького (менее года) ребёнка, сидящего на постели в кровати и играющего со змеёй. – Это моя дочка Оксана,– пояснил Юрий. Выяснив все подробности, я понял, что это хороший материал для «Вечерки» и тут же составил текст:

«В Кызыл-Орде в посёлке Геологов встреча со змеями не редкость. Бывали случаи, когда геологи обнаруживали их даже… у себя в конторе на втором этаже. Недавно, например,

командированная из Алма-Аты Татьяна Истомина заметила в одной из комнат гостиницы змею, которая уползала в щель, образовавшуюся в верхней части оконного проёма. Чаще всего это неядовитые полозы. Они какими-то им одним ведомыми путями проникают на чердаки домов и охотятся за птенцами. Но что влечёт их к людям?.. На снимке вы видите, с каким вниманием играет со змеёй маленькая Оксана. Её отец Юрий Павлович Исмакаев обнаружил змею у себя в квартире. Убедившись, что это безобидный поперечнополосатый полоз, он позволил дочери поиграть с ним. Оксана, завидев змею, проявила к ней живой интерес. Тогда-то Юрий Павлович и сделал этот снимок».

14. 08. 1974 г.

Снова в Приаралье, только теперь на своей машине и вместе с сотрудниками нашей партии.

Северо-западное Приаралье напоминает Мангистау. Особенно когда виднеются вдали останцы некогда плоских равнин, сейчас – гор с разноцветными крутыми склонами. Сходство с Мангышлакским Каратау радует глаз, будто снова увидел неземные ландшафты. Купание в солёной Аральской воде благоприятно воздействует на здоровье. Кажется, после вчерашнего купания близ города Аральска, где остановились мы лагерем, я утром не задыхался – астма отступила. Спалось тоже хорошо, несмотря на постоянное урчание барж и работы очистителя. Лишь бы не было комаров, вчера их не было. Колесили много по побережью Аральского моря, но опробовали всего одну скважину. Казахи часто вводили нас в заблуждение, говоря, что недалеко есть солёные скважины. Но их не оказывалось. Посёлок, возле которого мы стоим (кажется, Акеспе), со всех сторон, кроме моря, окружён перевеваемыми барханами. Барханы чистые и гладкие, как женское тело. По берегу много лодок. Я лежу тоже на лодке.

Тургай

17. 08. 1974 г.

Челкар. Только позавчера еще мы были утром в Акеспе, где мальчишки-казахи скандировали хором «дай арбуз!», тогда же мы были на станции Саксаульская, откуда в поисках скважины сделали 100 – километровый вояж, а сегодня уже в Челкаре. Дела наши идут неважно. Кроме километража результатов почти нет. Скважин мало. Обычно скважины с солёными водами люди забрасывают камнями. А мы вдруг ищем их. Это удивляет местных. Часто казахи слабосолёные и сероводородные воды принимают за «сильно солёные». При случае берём проводников, как мы их называем «заложников». Сегодня день отдыха. Остановились в общежитии наших актюбинских буровиков. Петрович (Виктор Петрович Грушин)– старший мастер без ноги, на протезе. Личность с громким голосом.

…Кого постигла трагедия остаться на всю жизнь физически неполноценным, тот, на мой взгляд, обязательно переживает психологический барьер. В этот тяжелый момент приходит на помощь воля, если она есть. Люди сильной воли могут путём колоссальных усилий отвести мысли от своего увечья и найти место в жизненном строю. Взвесив свои возможности, они направляют свою жизнь, если это надо, по другим, непривычным каналам. И побеждают.

Я не буду напоминать о людях, чьи имена стали эталонами мужества. Хотя и о них нельзя забывать – на то они и эталоны, путеводители. Ведь, в конце концов, и они такие же люди, как все. Маресьев, Островский…

Я назову несколько товарищей, с которыми если и не был в близких отношениях, зато хорошо знаю, как и многие мои коллеги геологи.

Олег Богоявленский – старший геофизик ЮКГУ. Казахстанцы с ним должны быть знакомы. Почти каждый год на день Геолога они видят его на экранах своих телевизоров и слушают песни в его исполнении. Никто, правда, не подозревает, что у него нет кистей у обеих рук. Сейчас, задумываясь о трагедии человека, утратившего физическую полноценность, я представляю, как должно быть трудно было 17 – летнему юноше без рук пробить дорогу в геологию, где человек, по крайней мере в начале своего трудового пути, должен быть физически здоровым. Между прочим, я видел, как Богоявленский с помощью колец, надетых на запястья, великолепно вычерчивал « геологическую карту».

…В КАЗимсе работает старший инженер – петрограф без обеих ног. У Грушина Виктора Петровича старшего мастера по бурению Актюбинском ГГЭ – нет ноги. Художник Алма – Аты – нет обеих рук и правой ноги. Картины пишет левой ногой. О нём была статья

в «Огнях Алатау». Стал калекой, вытаскивая ребёнка из-под поезда.

…В ЮКГГЭ в Кызылкумах я встречал механика, вместо правой руки у него был протез, но машину любую он водил по бездорожью в полевых условиях «только так», причем устранял все неполадки самостоятельно.

Все эти люди сумели преодолеть психологический барьер, сумели не остаться в стороне от дел.

20. 08. 1974 г.

Иргиз показался вдали на возвышении. Проснулись рано до восхода солнца. Спали на токыре, мешали кочки. Но воздух был свеж. Игнатич заварил чай и постепенно всех поднял на ноги. В Иргиз въезжали не без помех. Засели в пойме, на плёсе. Залило мотор. Брызги окатили кабину и, само собой, нас. Руслан (шофёр) подключил передок, выехали без труда.

Стоим у отделения Бурводстроя. Выясняем возможности достать камеру, так как запаска полетела в Челкаре, а ехать в столь далёкий путь без запаски опасно. Теперь путь на юго – восток в район Таупа.

Заночевали на речке Тургай. Как только остановились на левом берегу, Игнатич пошагал по берегу с ружьем. Через полчаса принёс «нырка». Маленькая уточка с коричневым оперением и красным окоёмом клюва. Мы опасались, что будут комары. Но пока дул ветерок, комары не подавали признаков своего наличия. Заварив суп-лапшу (Ваха это сделал быстро и на сей раз с чувством – бросил всевозможные специи) и поужинав, пошли ставить сеть.

Подул сильный ветер с пылью. Видимо, где-то в песках это было ужасно, но до нас пыль почти не дошла. Руслан ликовал: «Это по моей просьбе подул ветер – больше всего я боюсь комаров». Но ветер утих и где-то в 12 ночи комары напомнили о себе. Потом шёл дождь. Я лежал как прежде на кошме в спальнике, заранее зная, что дождь будет кратковременным. Зато комаров не было. Ночь была тревожная, плохо спалось. На реке кричали гуси. Мы думали, что попались в нашу сеть. Утром в сети оказался один карась, но такой большой, каких, ни я, ни Игнатич, не видели до сих пор. В восьмом часу двинулись дальше. Теперь уже на юго-запад по пескам в сторону Аральска. Опробовано тридцать скважин – половина намеченных по плану.

21. 08. 1974 г.

В десятом часу вечера, не доезжая 25 км до Аральска, в песках нас захватила сильная песчаная буря. Молнии резвились в небе, но грома слышно не было из-за воя ветра. Мы продвигались по направлению ветра, и пыль из под колёс застилала нам путь. Сквозь тёмные очки мне все время казалось, что мы едем под гору, хотя на самом деле путь был относительно ровный. Песок бился о стекло и попадал в кабину, осыпая нас. Редкие капли дождя размазывали пыль по стеклу. Пробираться было трудно. Дважды у нас перегревался мотор, тогда мы разворачивали машину навстречу ветру и стояли, ожидая, когда остынет мотор.

В Аральске на дорогах были большие лужи. Я предложил ехать в гостиницу, так как и здесь дул ветер, – на море невозможно было бы привести себя в порядок. Сначала со мной все было согласились, но когда я договорился с местами в гостинице, шофера вдруг заартачились – «мы слишком грязные для гостиницы». Тогда я решил сам заночевать в гостинице. Валяться на кошме в спальном мешке на берегу моря в такую погоду, да ещё грязным до утра, по-моему, не разумно, когда рядом гостиница. Так и порешили. Они уехали на берег.

…Сегодня 22 августа, я уже чист, переодет, сижу в беседке и жду открытия столовой.

Опробовано 34 скважины.

23.08.1974 г.

Вчера был день отдыха в Аральске на берегу моря. Но отдых, можно сказать, не состоялся. Совершенно неожиданно пришёл денежный перевод Василию Ивановичу Сташкову на 150 руб. Вася загулял. И вот уже второй день нас чихвостит и в хвост, и в гриву. Обычно, когда трезвый, он боится воды. А тут решил переплыть залив. Я бросился за ним, но на все мои уговоры, он не возвращался и грёб на середину. Подходил катер, я ещё сделал попытку повернуть Ваху назад. Бесполезно. Пришлось плыть с ним на тот берег. Где – то на средине он перестал продвигаться вперёд и болтался на воде, как навоз в прорубе. Ребята бросились к нам. Окружили Ваху с трех сторон, побуждая продвигаться вперёд. Но он артачился и даже старался обдать нас брызгами. Подталкивая его за локти, все-таки переплыли залив. Игнатич в это время бежал по берегу к лодке, возле которой были молодые парни. Те поплыли к нам.

За такую проделку по выходу из воды я дал Вахе затрещину, но он не «вразумел» и кинулся на меня. Пришлось положить его на лопатки.

…А потом он, как обычно, стал безумолку говорить. «Заговорил» нас всех. Вот и сейчас, обругав нас еще и ещё раз (этим он занимался в течение полутора суток), сгрёб спальный мешок и свалился под кустом…

Сегодня удачный день. Несмотря на то что мы выехали из Аральска в полдень, опробовали четыре скважины. Находимся около совхоза Каракумский, в ста с лишним км от Аральска. Перед отъездом из города зашли в столовую. Ваха взял для нас мясо по-казахски и 20 пирожков с рисом. Мясо оказалось несъедобным, у меня в тарелке попалась даже муха. В конце концов, Ваха стал швырять пирожки на кухню, разламывая их пополам и убеждая поварих, что в пирожках нет риса…

…Расположились в песках. А затем ещё двое суток кружились по песчаной пустыне в поисках скважин с солёной водой. Вообще-то скважины, с настоящими самоизливающимися рассолами, находились значительно восточнее Арала, которые бурились на нефть, и потому вскрывали более глубинные воды, как правило, сопровождающие нефтяные скопления. Но до них было далеко, и решено было опробовать их в следующий этап. Здесь же, на севере Приаралья, скважины бурились с целью поисков питьевых вод не так глубоко, как на нефть. И потому зачастую были слабосолёными. Их-то мы пока и опробовали, по возможности. И вскоре вновь возвратились к Аралу.

…Сейчас предзакатный час. Все дневные хлопоты как-то сами собой отошли на задний план. Я и Игнатич сидим на ящике из-под проб и, молча, следим за лёгким колыханием волн. Плоский, со слабым уклоном, песчаный берег Аральского моря кое-где прикрыт мягкой морской травой, выброшенной когда-то штормовой волной. Дует приятный прохладный ветерок. Солнце с неожиданной быстротой погружается в море. Спускаются сумерки.

– Непонятны мне люди, покидающие свою страну в поисках лучшего куска хлеба,– нарушает тишину Игнатич.– Непонятны…– Он с удовольствием затягивается таджикской сигаретой «Лал» (за три недели беспрерывного поискового маршрута по Приаралью каких только сигарет нам не пришлось перекурить).– Может быть, потому что отец мой ещё с детства привил мне чувство любви к родному краю. Благодарен я отцу и за то, что постоянно нацеливал меня на учёбу. Сам он закончил один класс церковно-приходской школы. Погиб мой отец в Отечественную…

Николай Игнатьевич Остапенко – мой старший коллега, ответственный за этот продолжительный маршрут. Я знаю его давно (геологи обычно знают друг друга), хотя непосредственно работаю с ним всего два года. Сейчас я ловлю себя на мысли,– для чего здесь я, ведь Игнатич и без меня всё продумает и взвесит, учтёт все «за» и примет такое решение, которое в данной обстановке будет наиболее верным. Но он любит советоваться с теми, кто рядом. Поэтому пассивным и непричастным к делу с ним не будешь. Это меня в какой-то мере утешает.

…Глубоко запали в душу сына отцовские слова. Но война прервала учёбу. Воинский эшелон доставил его, новобранца, на Дальний Восток. Семь лет службы в армии выпали на долю призывников 1927 года рождения. В институт поступил только в 1954 году. Учился со студентами, которые на добрый десяток лет были моложе его, зато подготовлены гораздо лучше. Было трудно. Но упорство и сильное желание стать геологом помогли преодолеть пробелы в знаниях и успешно окончить вуз. Началась полевая жизнь в разных экспедициях. В нашу гидрогеохимическую партию Игнатич пришёл опытным специалистом, будучи уже кавалером «Знак Почёта». И всё-таки специфика работ требовала новых знаний. Помнится, в первый полевой сезон всякий раз, возвращаясь с маршрута и выкладывая образцы пород перед старшим геологом, Игнатич восторженно сообщал: «Что-то есть!» При этом в глазах его светилось торжество первооткрывателя. Но в лагере камни уже не сияли радужным блеском, который виделся на месте, а вызывали шутки товарищей-зубоскалов. Когда же Игнатич иногда задерживался в маршруте, ребята острили: «Наверное, опять Игнатич лупу с собой взял. Теперь пока всю гору молотком не переколет – не вернётся». Впрочем, как бы там ни было, но в конце сезона металл, до сих пор заявлявший о себе лишь в родниковой воде, «выскочил» именно в образцах, отобранных Игнатичем.

… «Игнатич»– упрощённое имя, в данном случае объединяющее анкетное – Николай Игнатьевич Остапенко, может быть, больше подходит к дремучему леснику или пасечнику, проживающему в затаённых сибирских дебрях. Но вот у меня со словом «Игнатич», благодаря встрече с Н.И.Остапенко, ассоциируются представления о человеке с геологической профессией, всегда беспокойном, удивительно целеустремлённом и упорном в осуществлении желаемых целей.

…24 декабря 1974 года была напечатана моя статья под заглавием «Игнатич» в газете «Вечерняя Алма-Ата».

Надо заметить, что три года назад наша партия также занималась поисками полезных ископаемых в Кызылкумах, о чём я дал информационную заметку в «Казправду». Она называлась «Искали воду…». А было это так. При проверке гидрогеологических скважин в юго-восточной части Кызылкумов мы обнаружили в воде повышенное содержание серебра. Заинтересовались грунтом. Оказалось, что пласты песка на глубинах 54 и 126 метров содержат серебро. Причём в процентном отношении запасы благородного металла вполне промышленные. Что позволило предполагать наличие в данном районе россыпных месторождений серебра и золота. Мы передали материалы по инстанции геологоразведчикам, которые должны определить, велика ли площадь серебряных песков.

* * *

Воздерживаться от алкоголя меня побуждала необходимость, которая проявилась, когда я учился без отрыва от производства в университете на филфаке. Я чётко распланировал «проходить» каждый предмет в течение двух недель. На больший период не хватало календарных дней в году. Расслабляться и выходить из заданного ритма – не получалось, да и не было желания, так как сложно было настраиваться на серьёзные занятия после «расслабухи». В партии привыкли к тому, что я «серьёзно» занимаюсь и не приставали. Я же использовал любую свободную минуту, особенно на работе, чтобы быть в учебном «напряжении». И мне шли навстречу, видя мою жажду к познаниям.

А «жажда знаний» действительно пробудилась во мне после трёхлетней службы в армии, где мозговые клетки превратились в губку, незаполненную разумным научным концентратом. На работе геологи привыкли ко мне такому, а вот в редакции «такое» не могло пройти, ведь там я появлялся редко и только с готовой статьёй или стихами, приурочивая такие визиты к получению гонораров, которые выдавались обычно в конце месяца. И я взял за правило, появляться туда с завёрнутым в газету букетом, в котором вместо цветов был аккуратно упакован «огнетушитель» – большая бутылка портвейна «777». Так свободно можно было пройти мимо постовой охраны при входе в редакцию.

В тот день мы сидели в кабинете «Литературы и искусства» и незаметно потягивали вино, дожидаясь послеобеденного открытия кассы. Меня здесь благодаря таким визитам считали своим парнем. К трезвенникам здесь относились подозрительно. Честно говоря, и мне это нравилось. Я заранее готовился к таким праздникам и с удовольствием общался с творческой богемой.

Я сидел за столом напротив Бернадского, когда распахнулась дверь, и появился Олжас Сулейменов. Сразу бросилась в глаза его шапка – пушистая, скроенная в национальном стиле, похоже, она была из песца. Наверное, это был малахай, но только выполненный изящно, как для выставки мод на подиуме.

Василий Анисимович радужно двинулся навстречу гостю:

– Олж, ты ли это? – проговорил он, – дорогой мой, как я рад тебя видеть! А шапка, шапка-то какая на тебе?!

– Дочка, дочка сшила, она работает на меховом комбинате, нравится?

– Не то слово! – воскликнул Бернадский.

– Вот бы сфотографироваться в ней, – вставил я.

– А ведь и правда, – подхватил Бернадский. – Давай, сфотографируемся?!

Позвали Малиновского – «вечёркинского» фотографа. Появились ещё люди. Перешли в другой кабинет – более просторный.

– В шапке, что ли фотографироваться-то? – спросил Олжас.

– Да нет, зачем же в шапке? – возразил кто-то.

– Да вот, он говорит, – указал на меня Сулейменов. Видимо, ему действительно понравилась эта идея сфотографироваться в шапке.

Но все уже начали окружать Олжаса.

– Юра, подходи ближе, ближе, становись рядом – это будет исторически-памятный снимок, – обратился ко мне Бернадский.

Я, было, двинулся, но сотрудники уже сгруппировались около поэта. И мне досталось место где-то с краю. Малиновский, как всегда, помпезно громко объявил команду, замереть всем, и, сняв крышку объектива, сделал снимок.

…Фотографии я не видел, так как редко появлялся в редакции, но знаю, что и моя физиономия запечатлена рядом со всеми уважаемым поэтом Олжасом Сулейменовым. Правда, на фотографии он был, к сожалению, без шапки.

Коллеги

(которые у костра)

Брага была на исходе. Полуторалитровая химлабораторская кружка – разводящий – при зачерпывании касалась дна и набиралась только на треть. Да и пить эту прогорклую, наполовину выдохнувшуюся жидкость не хотелось. Стаканы и пивные кружки подолгу стояли не тронутыми, забытыми. И не мудрено. Три дня лагерь ходил ходуном – обмывали премию. Пели, плясали, кричали, хохотали и много пили. Хотя до железнодорожного разъезда было всего пять км, уазик поработал на славу. За вином ездили и в одиночку, и всей компанией с гитарой, с песнями и с матом. Женщин в лагере не было, и никто не стеснялся в выражениях. Но всё это осталось позади. Наступило время раздумий и тихой беседы у костра. Резиновый автомобильный баллон догорал, и можно было спокойно отдаться воспоминаниям, удобно устроившись на чурке, то и дело, не отодвигаясь от огня. Слева дремало море, а вокруг затаилась степь. У костра находилось шесть человек. Пятеро из них – геологи. Шестой – высокий, сухопарый и седой – поэт. Он был в гостях у геологов. Все эти люди на свой лад были «легендарными» в своей среде.

В. И. Сташков

Человека, который сейчас больше всех находился в движении – следил за костром, черпал брагу и оказывал мелкие услуги, звали «Вахой». Иногда его, обычно при знакомствах, рекомендовали как «профессора из Ленинграда». На самом деле это был Василий Иванович Сташков. Фигура в нашем полевом мире довольно известная. Когда – то он был не плохим сменным мастером на самоходных буровых установках. В поле такой человек просто необходим. Он одинаково хорошо разбирался и в буровых и в автомобильных механизмах. Хорошо отмывал шлихи, подготавливал металлометрические пробы, разбирался не плохо в камнях, отбирая образцы, и при необходимости, умело рыл шурфы и канавы. В поле он был, как дома, отлично ориентировался на местности, и ничего ему кроме спального мешка не требовалось из комфорта. «Вахой» его прозвали за внешнюю схожесть с чеченцем. Подвёл горбатый нос, хотя от природы его нос был типично русским и даже курносым. Потомок последних семиреченских (илийских) купцов Сташков после каждой пьянки, а выпить при случае он был мастак, приходил с ободранным носом. Когда у него спрашивали, в чём дело. Он парировал непременно одним и тем же словом – «золотуха». При любых Васиных падениях больше всего почему-то страдал нос и поэтому с годами он приобрёл конфигурацию турецкой сабли, повёрнутой лезвием вверх.

Тем ещё ценен был этот человек для геологии, что был бобылём. Никогда у него не было ни жены, ни детей. Только старая мать была той утешительной пристанью, которая порой так необходима вечному скитальцу. Мать свою он до слёз любил, хотя часто обижал, разумеется, в нетрезвом виде. Деньги, если она заставала его при них, он охотно ей отдавал, хотя потом выуживал под разными предлогами ещё больше, чем давал. Удивительное отношение к деньгам было у этого человека. Они словно жгли его. Как только он получал положенную ему сумму, а были времена, когда сумма эта была не малой, Вася устраивал, как он любил выражаться, – «фестиваль». Любой проходимец в такие моменты мог быть обласкан этим честным не в меру щедрым, подгулявшим тружеником. Немало перепадало от него официантам, сторожам, таксистам (он непременно в такие дни являлся домой «на моторе») и всякого рода минутным друзьям. Настоящие друзья, близкие его товарищи пытались как-то проявить заботу о нём. Забирали у него часть получки, покупали одежду, передавали матери. Но всё это было бесполезным занятием. Новые брюки или пальто он тут же загонял первому попавшему барахольщику «за бутылку». «Бутылка» – вот та стандартная цена, за которую Василий Иванович мог продать с себя всё. В конце концов, он оставался в неизменном спортивном вылинявшем трико, залатанном и перелатанном заботливыми руками горемычной старушки.

К своей купеческой родословной, кроме происхождения, Василий Иванович никакого касательства не имел. Девяти месяцев от рождения он остался без отца. Мать его больше не выходила замуж, работала долгое время письмоносцем в почтовом агенстве и водилась с чужими детьми. Вышло, однако, так, что пенсию она получала мизерную (рублей 13), хотя всю жизнь была труженицей. Она-то и была в своё время дочерью богатых купцов Сташковых. Когда ещё не было Капчагайского моря, а на берегу реки Или стоял бойкий посёлок Илийск с двумя вокзалами – речным и железно-дорожным,– Вася указывал на почти единственный в посёлке двухэтажный с резными ставнями дом, в котором якобы жили его далёкие предки. Сообщал он это как-то очень просто, без тени какого – либо сожаления, восхищения или гордости, а как об этнографической достоверности.

Вася по натуре своей скорее всего был ближе к сибирским золотоискателям – старателям, типа Фильки-шкворня, чем к купцам, хотя гульнуть порой на широкую ногу и купцы русские были не «дураки». Но купеческого повседневного скопидомства в Васе не было.

И сейчас ещё геологи рассказывают, как однажды Василия Ивановича и ещё кого-то из его напарников застала ночь в каком-то посёлке (где-то в районе Антоновки или Андреевки). Дни «фестиваля» были в самом разгаре и друзья были на хорошем «веселее», однако магазины были закрыты и у сторожей «керосина» не оказалось, хочешь – не хочешь надо было думать о ночлеге. Вдруг откуда – то вывернулась повозка с большой копной сена. «Стой! – закричали приятели,– сколько стоит твоё сено?» Старик назвал цену. Не успел он, однако, сообразить в чём дело, как те вывалили сено прямо на улицу, сунули ему в руки деньги и тут же в самом центре посёлка на купленной копне сена завалились спать.