Аркан общемировых историй

А Акакий стоял. И в своем амоке никто из женщин не обратил внимания на две заметные вещи – во-первых, не кровоточила ни одна рана, а во-вторых, кровь текла из глаз. Но было еще и невидное третье: несмотря на огромное количество ударов, сердце Акакия не просто билось – оно стучало все громче и громче, и вот причины этого парень понять не мог, если вообще к тому моменту что-либо соображал.

Впрочем, жить ему оставалось менее десяти секунд.

Три… Два… Один…

И тело подростка неожиданно для всех взорвалось.

Женщины истерично закричали, увидев, что заляпаны кровью и ошметками плоти, костей и мозгов. Достав влажные салфетки, они стали смывать с себя останки, но этот процесс прервало странное сияние.

На полу вместо тела, изрубленного в куски, лежало целое, практически нетронутое сердце Акакия. Поражало даже не то, что сердце осталось целым, а неожиданное понимание того, что оно продолжает биться и ослеплять всех своим светом, в котором, несмотря на все трудности жизни, так и не появилось ни единой капли тьмы…

«Сын железа и земли»

Pakeliui į amžinybę palydės tave vilkai…

(Прим. – Волки проведут тебя по пути к бесконечности…)

Obtest, «Vedlys».

Элоиза отсчитывала последние часы своей свободы, проклиная тот факт, что она как две капли воды похожа на Меде́лу – полулегендарную основательницу одноименного литовско-белорусского, или, как здесь говорили, литбельского села. С Меделой было связано множество историй, которые иначе как небылицами не звались, но в последний месяц все сельчане сомневались и в этом факте – а все потому, что в село пришел один из низших демоноидов, которого звали Вельсти́нас. Этот демоноид, по своей природе больше похожий на умеющего перевоплощаться черта, абсолютно никого не боялся из сельчан, но в то же время никого не трогал, за исключением Элоизы, к которой всячески пытался проявлять симпатию. Когда Элоиза отказала представителю низшего мира, в Меделе тут же начались странности – то все молоко в селе внезапно скисает за день, то говядина приобретает неприятный привкус, то ножи и топоры затупляются сразу после первого использования… Естественно, все сельчане подумали на Вельстинаса, но самым поразительным для них было то, что демоноид и не скрывал своей причастности к порче всего окружающего – более того, собрал всю Меделу на центральной площади и громко объявил:

– Я готов прекратить совершать то, что совершаю, если вы согласитесь всего на одно маленькое условие.

– И что тебя нужно, сам себя ты побери? – раздался голос в толпе.

Вельстинас нашел глазами Элоизу, указал на нее пальцем и заявил:

– Вы отдадите мне в жену Элоизу Кола́сову!

– Что-о-о?!? – пронесся в толпе один и тот же вопрос.

– Да сколько можно-то! – возмутился отец Элоизы, выйдя вперед. – Что ты вообще к ней пристал? Найди себе чокнутую, которая сама готова стать демоноидом, а наших девушек не трожь!

– Неужели вы настолько наивные, что не понимаете, почему я желаю в свои жены именно Элоизу? – удивился Вельстинас. – Она ведь так похожа на ту, кто была в основе вашего вполне себе милого поселения…

По толпе вновь пронесся громкий ах, вот только не все жители Меделы знали то, о чем открыто сказал черт – только староста села да еще несколько высокообразованных мужчин, ибо в историях поминалось только имя Меделы, а показывать ее портрет кому-либо из простых жителей запрещалось негласным законом.

– Видимо, вы много чего не знаете… – улыбнулся демоноид, поняв, что скоро добьется своей цели. – Но вам это и не нужно. А нужно совсем другое – если Элоиза не станет моей женой в ближайшее полнолуние, то я не беру ответственности за то, что будет с вами дальше… Угрозой для вас стану вовсе не я, а то, что вас окружает. Если повезет – отделаетесь ушибами, ссадинами, возможно, легкими травмами… Но это если повезет.

– Да я на тебя в Вильнюс или Минск напишу жалобу! – воскликнул чей-то писклявый голос в толпе. – Или в любой другой крупный город!

– И кто тебе поверит, мелочь пузатая? – фыркнул Вельстинас. – Шло одно письмо – придет совсем другое…

Толпа ахнула еще громче.

– Не создавайте себе еще больше проблем, чем у вас есть сейчас, – продолжил Вельстинас. – Что такое всего одна жизнь на фоне общего спокойствия? Я обещаю, что не причиню Элоизе вреда – более того, даю слово, что она будет счастлива… Ну же, соглашайтесь!

– Верить демоноиду? Ты нас совсем за дураков держишь? – справедливо тогда возмутился отец Элоизы.

Однако через несколько дней стало ясно – Вельстинас настроен более чем серьезно. Внезапное обрушение лестницы возле одной из строящихся изб, повлекшее за собой серьезные переломы костей того несчастного, кто в этот момент по ней карабкался, заставила семью Элоизы сдаться…

И девушка поняла, что она обречена.

Неудивительно, что Элоиза восприняла приезд нового необычного незнакомца с нескрываемой грустью, которую усиливало понимание того, что до свадьбы осталось всего три дня. А вот Медела встала на уши: ее поразил не только рост гостя, почти на треть превышающий сажень, но и запах, который слышался от него: как высказалась младшая сестра Элоизы Саломея, «Адам – одновременно волчья шуба и каленое железо». Но девушку не впечатлили ни описанный запах, ни говорящее имя, ни рост – она бесцельно бродила мимо знакомых с детства домов, понимая, что вряд ли увидит их после церемонии бракосочетания, ибо дальнейшая жизнь с Вельстинасом казалась ей заточением.

– Что голову повесила, дорогая? – услышала она буквально в ухо ненавистный голос, после чего сглотнула и произнесла избитое:

– Отстань от меня.

– Зря ты так, – усмехнулся Вельстинас. – Не понимаешь пока, насколько тьма привлекательна. Но это все поправимо…

– Я ненавижу, но не тебя, – вздохнула Элоиза. – Моя внешность стала для меня же наказанием.

– Похоже, мне до свадьбы это слышать еще много раз… – закатил глаза демоноид и попытался коснуться девушки, но та дернулась в сторону.

– Да чего ты боишься? – вопросил Вельстинас. – Я же не косолапый медведь – не откину тебя в сторону…

– Ты бы медведей не обижал – среди них и графы бывают…

Элоиза и Вельстинас, не сговариваясь, повернули головы в сторону вмешавшегося в диалог. Девушка ахнула – судя по росту, это действительно был тот самый Адам, а вот черт-оборотень заметно напрягся. Сплюнув, демоноид презрительно вопросил:

– А ты еще кто?

– Не узнаешь? Подойду поближе…

Вельстинас и сам отличался быстротой движений, но по сравнению с ним Адам двигался молниеносно – оказавшись перед чертом, незнакомец посмотрел ему в глаза, причем разница в росте нисколько не помешала. Демоноид подпрыгнул так, будто его бросили на раскаленную сковородку, как это было на гравюрах во многих заумных книгах, после чего вопросил:

– Так ты – из бе́лдухов?

Адам зачем-то переместился на пару шагов назад, после чего сказал:

– Ты показал всем свою истинную сущность. Теперь – моя очередь…

И то, что произошло дальше, поразило не только Вельстинаса и Элоизу, но и впоследствии всю Меделу, причем настолько, что по сравнению с этим даже мифическая основательница села казалась более реальной.

Сначала Адам встал на четвереньки, странно отряхаясь, будто стал волком, внезапно попавшим под дождь. Элоиза, раскрыв рот, смотрела, как Адам действительно, а не метафорично превращается в волка – тело обросло волчьей шерстью, а лицо быстро превратилось в морду благородного животного.

– Волколак… – выдохнул Вельстинас, но быстро собрался с мыслями и произнес: – Имел я дело с такими, как ты! Меня этим не напугаешь!

– Уверен? – человеческим голосом поинтересовался Адам-волк.

Трансформация продолжилась, что удивило Вельстинаса – шерсть Адама стала покрываться тонким слоем железа, будто кто-то надевал на волка некую броню. Когда Адам полностью «оделся» в железо, то встал на задние лапы в полный рост, показав себя настоящего.

Элоиза ахнула:

– Ты – не просто волколак… Ты… Ты – Железный волк!

– Вы же давно вымерли! – Вельстинас был поражен не меньше девушки.

– Не люблю повторяться, но задам этот вопрос снова – ты уверен, демоноид? – и в голосе Адама прозвучали железные ноты.

Вельстинас хотел было что-то произнести в ответ, но не успел – некая сила снесла его с ног, бросив куда-то в сторону. Ругаясь, демоноид встал, но тут же получил с дюжину крепких металлических ударов – нетрудно было догадаться, что это сделал Адам.

Железный волк, буквально став вихрем, унес Вельстинаса далеко в лес.

Больно врезавшись в дерево после очередного «полета», Вельстинас собрался парировать, но Адам пресек попытку, схватив черта за горло и больно прижав к царапающей поверхности.

– Ты ведь не знаешь мое настоящее имя… – хрипло смеясь, произнес Вельстинас.

– Мне и не нужно.

Сверхсильный удар – и демоноид почувствовал, что его внутренняя защита уничтожена. Адам не собирался щадить Вельстинаса, просунув руку внутрь живота, где прятался хвост черта – орган, который был важнее даже сердца. Черт громко заорал, ибо Адам схватил конец хвоста.

Выдернув важный орган на приличную длину, Адам пробежал с ним несколько кругов вокруг дерева, окончательно привязав к нему Вельстинаса. Демоноид понимал – это конец, но решил потянуть время, вопросив:

– Ты так стремишься защитить незнакомую тебе девчонку?

– При чем тут она? – искренне удивился Адам. – Мне тебя заказали.

– Железный волк, да еще и наемник…

– Я – Осенний Жив, – недовольно поправил Железный волк, после чего зажал хвост левой лапой, будто гитарную струну, обнажил один из когтей на правой лапе и, осклабившись, произнес:

– Трунь…

Коготь отрезал часть хвоста.

Вельстинас заорал еще громче – боль была адская, каким бы каламбуром это ни звучало в отношении демоноида. Тело превращалось в сгустки отвратительной слизи, а черная кровь моментально вскипала и обращалась в пар, от которого шел неприятный запах. Не прошло и минуты, а от Вельстинаса остались только воспоминание да какая-нибудь очередная проказа в селе.

Усмехнувшись, Адам вернулся в человеческую форму. Свое дело он сделал, как всегда, великолепно.

Отпустили его, однако, только вечером – вся Медела благодарила за спасение Элоизы от возможного темного будущего, закатив самый хлебосольный пир, на который только была способна. После пира Адам зачем-то зашел к Коласовым и только после разговора собрался в дальнейшую дорогу, но его остановила спасенная девушка, подкараулив момент, когда они могут побыть наедине:

– Спасибо, что спасли меня, пан Адам.

– Во-первых, лучше без всяких панов, а во-вторых, за что меня благодарить? Это – моя обязанность, – искренне улыбнулся Адам.

– Кто-то сказал, что Вы должны спасти меня? – вопросила Элоиза.

– Тут складывается интересная ситуация. Мне дали задание убить Вельстинаса, но его не могли поймать с тех самых времен, как Медела была основана… Можно сказать, что благодаря тебе мы наконец-то его отыскали. Вот только демоноиды не оставят тебя в покое, причем куда более сильные, чем был Вельстинас.

– Но почему? Только потому, что я похожа на Меделу, которая, может, и не существовала вовсе?

Столкнувшись с серьезным взглядом парня, Элоиза неуверенно добавила:

– Или я что-то не знаю об этом…

– Я расскажу тебе, если ты хочешь, но никак не здесь – в Меделе никто об этом знать не должен, а любопытных ушей тут хватает.

– А где же?

– Я сейчас отправляюсь в Каунас. Можешь отправиться со мной… Родители тебя отпустят – решение принимать только тебе.

– Но почему именно туда?

– Во-первых, мне надо отчитаться по поводу Вельстинаса, во-вторых, там живут люди, которые дадут тебе ответы на все интересующие вопросы, а в-третьих… Через четыре дня в Каунасе откроются несколько дворовых дверей, и одна из них проведет тебя в Ровду.

– В Ровду? – радостно переспросила Элоиза. – Так я увижу старших брата и сестру?

– Конечно, – улыбнулся Адам. – Собирайся, если согласна – я буду ждать здесь до полуночи. Как только придешь, отправимся в Каунас.

«Вера, ты развеиваешь грусть»

Итак не оставляйте упования вашего, которому предстоит великое воздаяние…

Послание к Евреям, гл. 10, ст. 35.

Аттила продолжал лежать на чужой кровати в позе зародыша. Не было желания отсчитывать время, превратившееся в некую желеобразную массу, как и не было сил рыдать.

Казалось, что выплакана вся соленая жидкость, находящаяся в организме.

Труп отца унесли еще утром – в квартире остались только представители дома расследований. Аттилу, находящегося в состоянии, близком к истерике, привел к себе домой школьный учитель родного языка и литературы Валентин Анатольев, который не мог отнестись равнодушно к судьбе одного из своих лучших учеников. Будущее Аттилы оставалось неопределенным, ибо он лишился последнего кровного родственника, и это серьезно пугало учителя. Мальчику же сказали кратко: «Твоего папы больше нет», но не учли, что Аттила был слишком проницателен для своих лет… Да и выстрел в кабинете отца он явно запомнил на всю оставшуюся жизнь, вот только произошедшее описать не мог, ибо все в памяти перемешалось настолько, что ребенок чувствовал себя сбитым с толку. «И кто бы мне поверил?», – задал сам себе Аттила простой вопрос, но ответа на него не искал, ибо волна боли сдавила так, что хотелось орать голосом демоноида…

Мальчик тупо смотрел в одну точку, а потому и не обратил внимания на стену, из которой буквально вылез полупрозрачный дух, который можно было принять за привидение. Дух подлетел к Аттиле, завис в воздухе практически перед носом, и только тогда ребенок заметил, что красные трехпалые перчатки и небольшие кроссовки отделены от «тела» духа – казалось, что каждая из этих частей живет своей жизнью. Аттила вздрогнул, когда перчатки и кроссовки «соединились» с духом тонкими, столь же полупрозрачными трубками, и не сразу, но принял сидячую позу, чтобы разглядеть гостя.

Дух напоминал большое шоколадное яйцо, которое мальчик получил в подарок на недавно отгремевший Новый год, только на «лице» у него были ярко-синие, вытянутые вертикально глаза с черными, неожиданно крошечными зрачками и большая горизонтальная линия, собравшаяся в улыбку от уха до уха (вот только ушей у существа не было). Гость явно не собирался причинять Аттиле какой-либо вред, потому мальчик несколько успокоился.

– Ты полон грусти, Аттила, – заговорил с мальчиком дух, показав красный рот, похожий на кусок арбуза без семечек. – Но ты должен с ней справиться, иначе она справится с тобой.

– Ты меня знаешь? – тихо спросил Аттила.

– Конечно. Позволь представиться – меня зовут Овери́но. Я прихожу к тем детям, которые лишились родителей или тех, кто стал для них родителями… Таких детей, к сожалению, много.

– Ты ведь дух? – уточнил мальчик.

– Конечно.

– Мне говорили, что духи могут все…

– К сожалению, это – далеко не так. Как человеку не дано понять мир духов, так и духу не дано понять мир, который за пределами всеобщего понимания.

– Ты говоришь о смерти?

– Как об одной из частей этого мира. Я не могу вернуть тебе твоих родителей, как бы мне этого ни хотелось… На это, впрочем, не способен никто.

– Тогда почему ты пришел ко мне? – удивился Аттила.

– Ты задал великолепный вопрос, Аттила Янссен, – улыбнулся Оверино, после чего описал дугу левой перчаткой. Неожиданно Янссен почувствовал, что из его тела вылетает что-то невидимое – не внутренний орган, но не менее важное для человека. И Оверино это невидимое показал – чуть в стороне от мальчика и духа застыло темное облако сферической формы, размером чуть уступающее прилетевшему гостю. Облако состояло из странных сгустков – этаких братьев земляных червей, которых Аттила видел на уроке естествознания: они вылетали за пределы облака и возвращались обратно, пульсируя, сжимаясь, расширяясь и двигаясь максимально хаотично.

– Что это? – не выдержал Аттила.

– Это – твоя грусть, – кратко пояснил Оверино. – Видишь, какая она большая? А ведь она может стать еще больше и занять твое место.

– И что же мне с ней сделать?

Оверино подлетел ко лбу мальчика, коснулся его правой перчаткой (в этот момент Аттила почувствовал, что дух при желании может пусть и частично, но обрести материальную форму) и прикрыл глаза на мгновение, после чего продекламировал:

Как бы то ни было, юная леди,

Ты никогда не проснешься одна –

Там, на прекрасно-багряном рассвете,

Буду я ждать, вновь поднявшись со дна.

Внезапно облако уменьшилось приблизительно на треть.

– Ты читал мои стихи? – искренне удивился Аттила.

– Конечно, – кивнул Оверино. – Чувствуешь, сколько в этих строках силы? Ты стремишься дать веру хотя бы одному человеку, а подобное стремление всегда развеивает грусть.

– Но ведь меня не хотят печатать… – выдохнул мальчик.

– Это – пока. У тебя все впереди, – улыбнулся дух и продолжил:

Где раскинулось мягкое море,

Где смеются и плещутся чайки,

Не найдется причины для боли,

Даже если о ней травят байки.

Облако уменьшилось в размерах наполовину.

– Серьезно? Мне сказали, что это – бред сивой кобылы… – признался Аттила.

– Кто тебе это сказал?

– Учитель рисования.

– И ты поверил этому недалекому человеку? Не трать свои чувства на людей, которые не хотят признавать, что ты что-то можешь.

Сгустки облака попытались вырваться из пространства, которое их явно теснило, но Оверино пресек их попытку, произнеся двустишие:

Мне жаль – не увижу, какой ты старик.

Был моим другом… Им останешься, Ник!

Грусть – несуразная амеба – разразилась чем-то, что было легко спутать с чихом, и растворилась в воздухе.

Аттила стал понимать, что чувствует себя немного лучше.

– Ты – добрый, искренний и чуткий мальчик, который нашел свою удивительную способность, – сказал Оверино. – Если ты сдашься и не будешь ее развивать, то станешь тем, кем менее всего мне хотелось бы тебя видеть… Да и не только мне.

– Но я не смогу забыть то, что случилось сегодня… И вряд ли смогу пережить.

– Пережить ты сможешь, – возразил Оверино. – Смерть близкого человека всегда воспринимается болезненно, но это – рана, что оставляет шрам в душе. А что происходит со шрамами на теле?

– Они заживают… Но остаются.

– Но ведь люди с ними живут дальше, так ведь?

– Живут.

– Так же и с душевными шрамами… Но дальше возможно жить только в одном случае – если в человеке силен дух. Ты должен решить для себя, кем хочешь быть: человеком со шрамом или же шрамом, к которому человеческое тело – лишь приложение… Все это зависит только от тебя.

– А что, если этих шрамов будет все больше и больше?

Оверино потрепал Аттилу по волосам и произнес:

– А почему ты вообще думаешь об этом? Думай о вере, которую подаришь людям своими стихами… А если что и случится, то жизнь тебе сама подскажет верное решение. Когда станешь старше, поймешь, о чем я говорю.

– Стать бы старше быстрее, – вздохнул мальчик.

– Никогда не торопи время: ему виднее, что должно наступить, а главное – когда, – сказал Оверино. – Я сказал тебе все, что хотел сказать. Теперь мне пора отправляться к другим детям.

– Мы еще увидимся? – с надеждой спросил Аттила.

– Верь – и обязательно увидимся, – улыбнулся дух, помахал рукой и исчез в воздухе.

Аттила еще долго смотрел перед собой, вновь и вновь прогоняя в памяти разговор с духом. Тяжело вздохнув, он отбросил все лишнее, выделив для себя две вещи: он станет поэтом, а еще обязательно станет старше раньше времени, причем это желание было даже сильнее…

Ведь тогда он сможет узнать, что случилось с его отцом.

«Стоять на троне»

Небо синее, как лен, а воздух сладкий, словно мед,

И я всхожу на этот трон и понимаю –

Не возьмет, меня уже ничто на свете не возьмет,

Даже если придет любовь…

Лу фон Шаломе, «Гормоны».

– Досточтимая Ли́фа…

Пала́т, первый страж правительницы города Си́льма, ворвался через боковой вход в центральную залу дворца, освещенную из всех возможных уголков мягким синим светом. Зала была достаточно скромно обставлена для подобной комнаты – привлекали внимание разве что впечатляющих размеров треугольная люстра, кажущаяся хрустальной, и сам трон – темно-серый куб со сглаженными углами, к которому были приделаны невысокая спинка и две непропорционально широкие ручки.

Трон пустовал, что могло удивить любого впервые попавшего в залу человека, но не Палата, который знал, что Лифа может в любой момент материализоваться на этом сиденье.

Так и вышло.

Едва заметная вспышка – и на ручки трона встала удивительной красоты женщина, будто состоявшая из того же синего света, что окружал Палата в этом городе. Она виделась полупрозрачной, но можно было отчетливо разглядеть каждый синий волос и каждую черточку аккуратного, будто вылепленного гениальным скульптором лица. Ее облик в целом создавал двоякое впечатление – многие из тех, кто видел Лифу впервые, считали, что она носит некий обтягивающий костюм, который должен был подчеркивать полную «обнаженность» женщины, но были и те, кто вправду считал, что нет на Лифе никакой одежды, ибо она ей была попросту не нужна.

Лифа чуть повернула голову в сторону Палата и спокойно спросила:

– Что, очередной кандидат на мое место рвется сюда?

– Можно сказать, прорвался, – ответил Палат. – Врата снесены, барьер отключился, турели раскурочены. Основная стража, к счастью, лишь оглушена…

– Видимо, наш гость не ставит перед собой цель сводить все к единицам и нулям на своем пути, – сделала вывод Лифа. – Турели успели извиниться перед гостем за то, что пытались его поразить?

– Успели.

– Занятная недоработка… Что ж, Палат, прошу тебя покинуть залу. Дальнейшее – не для твоих глаз.

– Да будет так, – кивнул Палат и покинул залу через тот же боковой вход.

Второй дуэлянт быстро шел по коридору, ведущему в залу, но Лифе хватило этого краткого времени, чтобы получить всю необходимую информацию – анализирующие стены работали как часы.

«Так это не гость, а гостья…».

Женщина аккуратно спланировала с трона на пол и стала ждать.

Двери раскрылись, и взору Лифы предстала девушка, бывшая минимум на две головы выше ростом. Ее силуэт, лицо и волосы были подсвечены серо-зеленым цветом, что выдавало в Сильме как минимум недоброжелателя. Отличительной чертой ее облика было отсутствие радужных оболочек глаз вместе со зрачками – гостья смотрела на Лифу жуткими темно-белыми дырами. Темный кожаный костюм, скрывавший тело девушки от подбородка до пят, на фоне такой особенности практически не замечался.

– Добро пожаловать в мой дворец, Ируди́ка, Рожденная тенью, – спокойно и даже несколько доброжелательно обратилась к гостье Лифа.

– Наслаждайся последними мгновениями своего величия, – надменно произнесла Ирудика. – Этот трон сейчас станет моим.

– Знаешь, сколько раз я слышала подобную фразу? – чуть прищурилась Лифа.

– Сто семьдесят семь, – усмехнулась Ирудика. – Не только твои стены могут анализировать – не удивляйся.

– И что ты еще выяснила?

– Что ты бессильна без окружающего света…

Ирудика махнула левой рукой, и из костюма вырвалась клубящаяся, парообразная тень. Сначала тень покрыла собой весь пол залы, а затем начала быстро ползти по стенам. Не прошло и минуты, как сущность, внешне родственная паразиту, заменила собой потолок и накинулась на люстру, погасив последний крупный источник свечения.

Лифа смотрела на «путешествие» тени спокойно, что неприятно поразило Ирудику:

– Ты… Ты почему до сих пор светишься? Света-то нет!

– Внешнего. Но я сама – источник света.

Ирудику ослепила невероятно яркая вспышка, заставившая тень издать звук, отдаленно схожий с криком, и быстро сжаться до молекулярного размера.

Зала вновь осветилась прежним светом.

– Да будет свет, и стал свет, – развела руками Досточтимая.

– Хитро… – констатировала Ирудика. – Такой исход я, конечно, предвидела, но не думала, что он реален. Тем не менее…

Девушка махнула уже правой рукой. Кожа костюма молниеносно освободила запястье, к внутренней стороне которого был приклеен небольшой плоский камешек прямоугольной формы. Ирудика «отклеила» камешек едва заметным движением – тот, едва встретившись с ровной поверхностью, стал увеличиваться в размерах, после чего разделился на несколько крупных частей. Закружившись в странном вихре и источая тот же свет, что и Ирудика, части собрались в странное существо, которое можно было принять за каменного собрата Голема – размером оно стало раза в два больше хозяйки как в высоту, так и в ширину, потому Ирудика во время вихря сделала пару шагов в сторону, чтобы ее не задело.

– Забавная зверушка, – Лифа продолжала оставаться спокойной – более того, даже позволила себе легкое подобие улыбки. – Похоже, это она разнесла мои турели?

– Тебе нужно призвать свою зверушку, – с вызовом произнесла Ирудика.

– Думаешь, я впущу сюда Пуусикку ради такой мелочи? – приподняла бровь Лифа.

– Мегалит, разубеди ее в этом! – велела дуэлянтка.

– Подходящее имя, – усмехнулась правительница.

Мегалит, издавая шум будто слон в посудной лавке, направился в сторону оппонентки. Хозяйка дворца откинулась чуть назад, и из ее груди вырвалось длинное неровное копье, состоящее из света и пламени.

Копье буквально врезалось в Мегалита, и раздался взрыв.

Мелкие кусочки камней усеяли пол залы.

– Чем больше шкаф, тем громче падает – так ведь? – поинтересовалась Лифа, делая вид, что стряхивает с плеча каменную пыль.

Ирудика была явно поражена:

– Ты… Ты что, действительно настолько сильна?

– Вроде кто-то недавно хвастался, что умеет анализировать окружающую среду… Что ж ты так серьезно просчиталась?

– Я не просчитываюсь… А проверяю на практике. И выходит, что надо было сразу применить свое главное оружие…

– Все вы так говорите, но ничем не удивляете!

И тут Ирудика запела.

Лифа застыла на месте, услышав из уст девушки песню, написанную специально для Досточтимой человеком, который был женщине не просто другом, но кем-то вроде родственника. Этот мужчина в свое время решил отправиться в путешествие по всем возможным мирам, дабы творчеством исправить всеобщую жизнь к лучшему. Лифа долгое время вела с ним переписку, но однажды талант по прозвищу Грустный Сирота пропал, и больше о нем никто ничего не слышал. И вот сейчас женщина встала в ступор, услышав до боли знакомые строчки:

– За тобой, за тобой, за бескрайней зарей, я пойду за тобой, за тобой… За вечерней звездой, за рассветной мечтой, я пойду за тобой, за тобой…

И только когда Лифу поразила дикая боль, она поняла, что эта песня в устах Ирудики и является тем самым оружием, только вместо светлой энергетики девушка вложила всю ту тьму, что в ней копилась.

Ирудика продолжала петь – Лифа корчилась от боли. Решив прекратить свои мучения, она сказала странное слово:

– Асуа!

Рожденная тенью замолкла, и ее уста исказила довольная улыбка. Пару раз хихикнув, она сказала:

– Я знаю, что это означает… Готова сдаться?

– Сдаюсь… Можешь занять свой трон, – и Лифа бухнулась на одно колено, окончательно ослабев.

– Я так понимаю, ты уже ничего мне не сможешь сделать? Тогда перед тем, как свести тебя к единицам и нулям, как вы тут тактично выражаетесь, я расскажу, откуда знаю эту песню. Грустный Сирота пел ее не только тебе, но и каждой из тех, кто ему, видите ли, понравилась… И вот так получилось, что он положил на меня глаз, а мне нравился тот, кто был переполнен мужественной тьмой. И вот я вхожу в один из темных миров, а этот дурак пытался меня оттуда вытащить – мол, куда ты, Ирудика, как же я без тебя? Кто-то ему сболтнул, что меня можно вытащить, поведя за собой, но ни в коем случае нельзя оборачиваться… В общем, я его благополучно спровоцировала, и он обернулся! Я отправилась обратно в темный мир, а он… Да так, был всего лишь съеден одним симпатичным существом, ибо оно терпеть не могло все источники света…

– Так вот для чего ты сюда пришла… Хочешь привести монстра в Сильму и другие города, дабы обратить наш мир во тьму?

– Примитивно. Если нужно будет – это сделают другие. Нет, мне нужен этот трон лишь для одной цели – в нем прячется секрет, который поможет убить другого мелкого таланта, стоящего парочке влиятельных демоноидов поперек горла…

– Что ж, не собираюсь тебя останавливать. Как и мстить за убийство Грустного Сироты… Я не вправе это совершать.

– Поразительное здравомыслие, – усмехнулась Ирудика. – Но, как уже и говорила, в живых я тебя оставлять не собираюсь…

В руке девушки вырос небольшой клинок.

Рожденная тенью размахнулась, дабы нанести решающий удар, но тут произошло то, чего не ожидала, судя по всему, даже Лифа.

Трон внезапно заслонил собой Лифу, и клинок раскололся, встретившись с сиденьем.

– Это еще что?!? – искренне вопросила Ирудика, неожиданно для себя поняв, что трон буквально вскочил со своего места.

Дальнейшее выглядело скорее забавно, чем угрожающе – ручки трона будто зажили своей жизнью, став подвижными настолько, насколько это было для них возможным, и нанесли Ирудике несколько сильных, типично боксерских ударов. Девушка перестала понимать, что происходит, и пыталась отбиваться, но трон напирал на противницу своей хозяйки, двигаясь при этом куда изящнее, чем призванный Ирудикой Мегалит. В конце концов трон выждал момент, когда Ирудика окончательно растерялась, и нанес ей столь сильный удар обеими ручками, что та отправилась в далекий полет, закончившийся столкновением со стеной.

Вмятина в стене после «аварии» оказалась приличной.

Из Ирудики повалились темно-зеленые единицы и нули, символизировавшие в Сильме кровь.

Трон, как ни в чем не бывало, прискакал к Лифе и был похож скорее на выдрессированную собаку, чем на предмет интерьера. Лифа, пришедшая в себя, погладила спинку трона, после чего подошла к свалившейся на пол Ирудике и сказала:

– Если бы трон не считал меня достойной, то не стал бы защищать.

– Жульнический приемчик… Да и ты, судя по всему, только что занималась симуляцией.

– Тебе виднее, – усмехнулась Лифа. – У тебя – пять минут для того, чтобы убраться из Сильмы. Промедлишь – пошлю против тебя всю стражу города. Стрелять будут на поражение…

– Хочешь сказать, ты меня просто так отпускаешь?

– Свое наказание ты уже получила, просто не догадываешься об этом. Как говорят у нас в городе: айо-айо, дорогуша…

– Поспешное решение. И очень глупое… – сказала на прощание Ирудика и превратилась в тень, которая «впиталась» в пол.

Трон доскакал до своего места. Лифа подошла к нему, коснулась правой ручки и скакала:

– Спасибо большое… Видимо, я не растеряла доверие к себе, и это радует. Верни мне, пожалуйста, то, что отобрал у Ирудики.

Трон ничего не ответил, но Лифа знала, что он ее понял.

В залу влетел обеспокоенный Палат.

– Все в порядке, Палат. Возвращайся к своим обязанностям, – улыбнулась ему Лифа.

– Где гостья?

– Исчезла.

– Надо ее найти…

– Не нужно. Ей уготована совершенно иная судьба – к сожалению, печальная. Ее поразит ею же намеченная жертва.

– Именно поэтому Вы ее отпустили?