Дева, Дракон и другие диковинки

Он рухнул на колени и пополз к колдуну.

– Теперь я уже не бездарь? – сварливо спросил тот.

– Бездарь, – не согласился старичок, но на коленях остался. – Зачем тебе велгрийское дерево? Ты и спрятать его толком не сможешь. Тебя четвертуют, если узнают про него.

– До сих пор хорошо прятал, – надулся колдун.

– Рано или поздно ты все равно ошибешься, – настаивал старичок. – Сам подумай, какой из тебя великий маг. С велгрийским деревом или без него ты даже примитивный эликсир забвения не сваришь. А я смогу сеять хаос и насаждать террор. Я стану настоящим бичом Трех Королевств! Ты не сможешь!

– Я и не собираюсь, – возмутился колдун. – Я хочу творить магию, а не хаос сеять. Настоящую магию. Я уже пробовал делать порошок из листьев, знаешь, неплохо получилось. Вот эти искорки зеленые как раз…

– Что? – взвыл старичок. – Ты разбазариваешь листья велгрийского дерева на искорки?

– Я экспериментирую, – с достоинством сказал колдун. – Листья все время новые растут.

– Отдай мне его, сынок. – Старичок подполз совсем близко и ухватился за полу длинного одеяния колдуна. – Я всегда о тебе заботился. И дальше буду заботиться. Ты со мной останешься, конечно. Внешность я себе сделаю пострашнее, но тебе тоже работенка найдется. Будешь… Будешь моим глашатаем. Или герольдом, чтобы это ни значило. Хочешь?

– Я хочу быть колдуном.

– И будешь, – закивал старичок. – Дерево беспредельное я тебе, конечно, не дам, но дедушкину книгу получишь. Все тебе отдам. Будешь пробовать старинные рецепты. Сколько хочешь.

– Ладно, – неохотно вздохнул колдун. – Наверное, ты прав. Ты больше достоин им владеть.

Он полез за пазуху. Старичок замер.

– Только обращайся с ним бережно, хорошо? Он этого заслуживает.

Из-за пазухи колдун вытащил маленький бумажный мешочек и передал его старичку, который дрожащими руками извлек из пакета глиняный горшочек, а в нем… да, никаких сомнений, тот самый, никем сто пятьдесят лет невиданный, с зелеными листочками и коричневыми веточками, росток величайшего зла на земле.

– Сокровище ты мое, – прослезился старичок. – Деточка.

– Здравствуйте, – вежливо отозвался росток. – Я благодарен за добрые слова. Надеюсь, вы не обидитесь, но я бы предпочел, чтобы вы звали меня Чакчей.

Побагровевший старичок осел на пол.

– Он разговаривает!

– Разговаривает, – подтвердил колдун. – Почему бы ему и не поговорить?

– Я никогда не слышал, чтобы велгрийское дерево… – начал старичок. – Впрочем, неважно. Говорит это хорошо. Здорово даже, что говорит.

Он потер руки и захихикал довольно противно.

– Извините, – сказал росток, – но я здесь присутствую, а вы так обо мне говорите…

– Чем он, собственно, говорит? – заинтересовался старичок, наклоняясь к ростку.

– Простите, но мне неприятно такое слышать, – смущенно прошелестело в листиках.

– Извинись перед Чакчей, – посоветовал колдун. – Он не любит, когда о нем говорят как о неодушевленном предмете.

– Хорошо, хорошо, мальчики, как скажете, – засмеялся старичок. – Ты у нас обидчивый, да, кустик?

– Я росток велгрийского дерева, – поправил росток. – Не куста.

– Зануда, – хохотнул старичок. – Но ничего, я потерплю. Мы с тобой таких дел натворим, росточек мой. Мы с тобой весь мир заставим дрожать от ужаса. Мы с тобой… Нитачох. Неси дедушкину книгу. Будем работать.

В мгновение ока старичок преобразился. Лицо сосредоточенное, жесты скупые, приказания краткие. Через минуту он уже листал книгу из замусоленных листов пергамента, а колдун, пыхтя от напряжения, тащил на середину пещеры громадный, местами тронутый ржавчиной котел. Чакча помалкивал и только листиками шелестел, создавая приятное, хоть и ложное ощущение свежего летнего ветерка.

– С чего бы начать? – бормотал старичок под нос, шурша пергаментом. – Поразить чумой близлежайшие деревни или наслать великую водную напасть на Ахарт? Может, низвергнуть с небес огонь на Заповедный лес? Надоел мне, ну его к драконам. Браконьеры только шляются…

– Если позволите заметить… – деликатно начал Чакча.

– Не позволю! – рявкнул старичок. – Ты меня с мысли сбиваешь.

– Он все равно скажет, – буркнул колдун, разжигая под котлом огонь.

– Может, сразу явиться к королевскому двору и поджарить там всех заживо? – задумчиво пробормотал старичок. – Тут есть одно прелестное заклинание. Эффектно, эффективно и несложно. То, что нужно для начала.

– Исключено, – сказал Чакча, и на этот раз листики его шелестели совсем не приятно. – Пострадают люди. Это не этично.

– Не что? – фыркнул старичок.

– Пожалейте людей. Начать можно с чего нибудь не кровавого. Как вам эссенция всеобщей радости?

– Не глупи, – строго оборвал его старичок. – Радости в мире и так хватает. Чего в мире не хватает, так это взрывов, землетрясений, потопов и всеобщего рабства.

– Но…

– Не спорь со старшими! – перебил старичок. – Я лучше знаю. Твое дело листья давать и злость копить. Внешней политикой буду заниматься я.

– Я только хотел внести пожелание…

– Нитачох! – завопил старичок. – Утихомирь свое растение. Оно мешает мне думать.

С печалью в глазах колдун подобрал валявшийся на полу пакет и натянул его на Чакчу.

– Так то лучше, – одобрительно заметил старичок. – Распустил ты его. Но ничего, я его быстро в порядок приведу. Такое велгрийское дерево из него воспитаю, им детей пугать будут! Что же все-таки выбрать? Начну я, пожалуй, с себя. Как тебе кажется, что лучше для начала? Клыки как у дракона или рост выше деревьев?

Старичок задумчиво поскреб в затылке и перевернул страницу.

– То, что нужно! – обрадовался он. – Зелье драконьего кошмара. И клыки, и рост, и огонь изо рта при необходимости. Неси двести кусков жабьей печенки, сынок.

Когда печенка была мокрой неопрятной кучей свалена в углу, а под котлом жизнерадостно потрескивало пламя, старичок протянул властную руку к пакету с Чакчей.

– Листок!

Из пакета вылетел маленький бледно-зеленый листик.

– Нитачох, измельчи и брось в котел, – скомандовал старичок.

– Если вы все-таки позволите мне высказаться, – раздалось из пакета, – я бы посоветовал вам добавить листик в последнюю очередь, и не измельченный, а разорванный на четыре части.

– В рецепте сказано измельчить и бросить в самом начале, – с сомнением проговорил старичок.

– Я вам велгрийское дерево или не велгрийское? – капризно спросили из пакета. – Не хотите, не слушайте. Но мой вариант делает клыки в два раза длиннее, а у пламени появляется нежный фиолетовой оттенок.

– Фиолетовый? – переспросил старичок мечтательно. – Я люблю фиолетовый.

Из пакета кашлянули деликатно и довольно.

Разорванный на четыре части лист полетел в котел последним.

Через час зелье было готово. Попахивало оно сомнительно, да и выглядело не очень, но старичок принес фамильный половник (золотой и с штампом академии магов), торжественно опустил его в котел и зачерпнул немного тягучей зловонной жидкости. Грязно-серая капля повисла на краю и с отчетливым неприятным плюмс шлепнулась обратно.

– Для нашей семьи начинается новая эра! – воскликнул старичок с чувством. – За это и выпьем.

– Может, не надо, пап? – засомневался колдун, но старичок, не сводя глаз с содержимого фамильного половника, поднес его к губам и залпом выпил.

С минуту ничего не происходило. Старичок уже начал грозно сводить брови, и колдун благоразумно сделал шаг назад, но тут вдруг что-то булькнуло, рыкнуло, глухо ухнуло, старичок схватился за рот, потом за живот, потом триумфально улыбнулся, потом воскликнул:

– Они растут! Я чувствую, они…

А потом рассыпался кучкой пепла.

– Папа! – позвал колдун. – Ты меня слышишь?

Пепел не ответил. Колдун подошел ближе.

– Папа, – прошептал колдун. – Ты где?

– Если ты думаешь, что он восстанет из пепла вроде легендарной птицы, то ты ошибаешься, – раздалось ехидное из пакета.

– Это ты сделал? – растерянно спросил колдун.

– Разве у меня был другой выход?

Пакет дрогнул, полез вверх, упал на пол. Освободившийся Чакча встряхнул листиками.

– Ненавижу пакеты. Обещай, что больше никогда не будешь сажать меня в пакет.

– Я не буду, – вздохнул колдун. – Но вот папа…

Чакча кашлянул.

– Твой папа, к счастью, больше никогда не сможет никого посадить в пакет. А также отравить, испепелить, утопить или уничтожить одним из тысячи способов, описанных в вашей замечательной дедушкиной книге.

Колдун перевел задумчивый взгляд на кучку пепла.

– Ты в этом уверен?

– На сто процентов. Я же велгрийское дерево. Я знаю о магии все.

Пепел решили оставить на месте.

– Будет как будто гробница, – одобрил Чакча, когда колдун вынес его на Сумрачную поляну. Мертвый пень велгрийского дерева смотрелся в предзакатных лучах мощно и устрашающе. Колдун впервые попытался представить себе, как выглядело это дерево в дни своего цветения, и с уважением посмотрел на небольшой росток в глиняном горшочке, который держал в руках.

– Что теперь будем делать?

Чакча сладко потянулся всеми листиками.

– Жить и Колдовать. Разве ты не этого всегда хотел? Со мной ты станешь величайшим колдуном нашего мира. Если, конечно, будешь соблюдать мои условия.

– Что еще условия? – насторожился колдун.

Чакча потер листик о листик.

– Понимаешь, у меня есть определенные жизненные принципы, и ты должен их уважать. После долгого и вдумчивого анализа я пришел к выводу, что в этом мире слишком много зла. Я вижу свой долг в том, чтобы воздерживаться от злых мыслей, намерений и действий и по возможности творить добро.

– Ты только что убил моего папу! – воскликнул колдун с негодованием.

– И сделал доброе дело, – радостно согласился Чакча. – Разве нет? Тебе хорошо, мне хорошо, людям хорошо.

– Папе плохо, – напомнил колдун.

– Ему сейчас лучше всех, – отрезал Чакча. – Ни забот, ни хлопот, а нам с тобой, между прочим, еще где-то надо заночевать. Может, пойдем уже, а?

Колдун покорно вздохнул, привычным жестом сунул Чакчу за пазуху и пошел по тропинке прочь от отчего дома. Начиналась новая жизнь, и жалел он лишь о том, что не сообразил поесть поплотнее.

4. «Лошадку застраховать не желаете?»

В конюшне было душно и грязно. Пахло прелой соломой, навозом, конским потом. Стойла были давно не чищены, овес в кормушках кое-где покрылся плесенью. О воде здесь и не слышали. Содержатели конюшен при Гентурийской Приграничной Ярмарке заботились исключительно о наживе и экономили на всем. Все равно дольше одной ночи постояльцы здесь не задерживались: прибывали с хозяевами отовсюду аккурат накануне ярмарки, проводили в конюшне ночь и на следующий день уходили с молотка в руки новых владельцев.

Ярмарка в конце года обычно не пользовалась популярностью ни у продавцов, ни у покупателей, и потому конюшня была заполнена едва ли на треть. Четверка обычных крестьянских кляч, кобыла с жеребенком явно сентихветского происхождения и, нежданный и удивительный гость в ярмарочной конюшне, роскошный жеребец белой масти.

Жеребец был исключительно хорош. Шелковая грива водопадом струилась по могучей шее. Упругие мышцы перекатывались под нежной шкурой. Он был не подкован, без седла и поводьев, что наводило на мысль о нелегальных способах его появления на ярмарке. Но Гентурия, особенно приграничная полоса, тем и славилась, что здесь лишних вопросов не задавали. Владельцем коня значился высокий мрачный оборванец в черной накидке, и никто у него не поинтересовался, где он его раздобыл.

Поначалу жеребец бушевал. Бил мощным копытом в деревянные переборки, сопел и фыркал. Но старался он напрасно. Несмотря на внешнюю неприглядность, конюшня была сделана на славу и могла выдержать не одно возмущенное копыто.

Вскоре жеребец притомился и замер в углу, опустив благородную голову. Усталость взяла вверх. Он задремал, и белоснежная челка спустилась на круглый блестящий глаз.

Конь видел сон.

Белокурая челка лихо закручивалась на гладком лбу. Приветливая улыбка украшала и без того красивое лицо. По городской улице, утопая в нечистотах, шагал молодой красавец. Верхушки его черных сапог блестели, как и черные глаза из-под пшеничной челки. Одет он был скромно, но опрятно и со вкусом, под мышкой сжимал небольшой холщовый мешок. Сердце радовалось при взгляде на его счастливую румяную физиономию.

На середине улицы красавец остановился. Повертел головой по сторонам, потоптался немного на месте и пошел прямиком к аккуратному домику с зелеными ставнями. К столбу у входной двери был привязан могучий сентихветский конь, и красавец, обходя его круп на почтительном расстоянии, окинул коня неожиданно цепким заинтересованным взглядом.

Открыли красавцу сразу. На пороге стояла дебелая девица, чье зеленое платье чуть ли не лопалось на мощной груди. При виде девицы красавец расцвел, откинул со лба пушистую челку и сладко спросил:

– Лошадку застраховать не желаете?

Из дома с зелеными ставнями он вышел не скоро, сжимая в руке туго скатанный пергамент. Отошел подальше, с довольным видом сунул пергамент в мешок и свернул на соседнюю улицу.

Эта была побогаче и погрязнее. Почти у каждого дома были врыты столбы для лошадей, а кое-где виднелись и крытые навесы, способные приютить упряжку-другую. Красавец заметно оживился, пригладил волосы, подтянул штаны и пошел прямиком к первому дому.

К концу улицы мешок красавца поправился на четыре свитка, а в его внешности произошли некоторые изменения: под глазом набухал синяк, рубашка на плече была разорвана, на штанах сзади виднелся отчетливый след от сапога. Но уныния в красавце заметно не было. Он еще раз оглядел улицу, усмехнулся и, поправив разодранную рубашку, двинулся дальше.

Вечер следующего дня застал красавца в городском трактире. Он скромно сидел в углу, попивая мутное пиво, и стрелял по сторонам глазами. Рубашка его была зашита, синяк под глазом побледнел. Мешок был надежно приторочен к поясу.

Недалеко от красавца выпивала шумная компания, и служанки едва успевали выставлять на стол новые ломти хлеба и копченой свинины.

– Слышали, на подворье Груздя все лошади подохли? – вдруг спросил один.

Красавец навострил уши.

– Говорят, моровая язва.

– Какая язва, капусты тухлой поели, вот и сдохли, – усмехнулся трактирщик.

– Неправда, – возразил рассказчик. – И у Жука кобыла сдохла. Он ей всегда отборный ячмень давал.

В компании зашумели, заволновались.

– Что делается… по миру пойдем… куда король смотрит… лечить скот надо… это Гентурия виновата… границу закрыть и дело с концом…

Под шумок красавец перебрался за общий стол, повозмущался вместе со всеми, посетовал на правительство и погоду, а затем бросил невзначай.

– Есть верное средство от любой напасти.

Все головы повернулись к нему.

– Стараюсь об этом не распространяться, желающих слишком много. Но вам скажу. – Он понизил голос. – Страховать лошадок надо.

Через полчаса мешок красавца разбух и потяжелел. Последний из компании тяжело сопел, выводя на пергаменте свою подпись, когда трактирщик собирал кружки со стола.

– Ерунда все это, – сказал хозяин веско. – Какая у нас эпидемия. Капуста тухлая.

– Значит, вы лошадок страховать не желаете? – расплылся красавец.

– Еще чего. – Трактирщик понес кружки к стойке. – И никому не посоветую.

Красавец проводил новых знакомых до навеса, подождал, пока они не разберут своих коней, и, когда последний всадник скрылся с глаз, сунул руку за пазуху и достал маленькую черную коробочку. Воровато оглядываясь по сторонам, не идет ли кто, отсыпал из коробочки в ладонь бесцветного порошка, кинул его в корыто с водой, у которого толклись хозяйские кони, и шустро зашагал прочь от трактира, бормоча под нос «капуста, я те покажу капусту».

Утром следующего дня красавец бодро шагал по Гентурийскому Тракту в сторону границы. До перевалочного пункта было еще два дня ходу, но красавец и не собирался покидать пределы щедро унавоженного Ахарта. В приграничной полосе было немало поселений, где у жителей водились и кони, и золотые, а ничего иного красавцу и не требовалось.

Лачугу на обочине дороги красавец сразу не заметил, а когда заметил, решил поначалу, что время терять не стоит. Деревянные стены, исхлестанные непогодой и изъеденные жучками, едва держались. Крыльцо осело и покосилось, на крыше почти не осталось соломы. Окошки были забиты досками, сквозь щели в одном пробивалось какое-то чахлое темно-зеленое растение. Если в таком доме кто-то и живет, лошадок у него явно не водится.

Но за лачугой красавца поджидал сюрприз. Под добротным навесом, который не посрамил бы и приличный дом, стоял могучий черный жеребец и жадно поедал овес из яслей. Корыто было красиво сработано, украшено резьбой. Необыкновенно крупный овес смачно хрустел на зубах коня. Но самым необыкновенным был сам жеребец, мощный, сильный, с блестящей гривой. Что это за порода, красавец не знал, хотя лошадей повидал всяких. Зато он отлично понимал, что у хозяина такого коня должны водиться деньжата.

Без колебаний красавец взбежал на крыльцо. Перемахнул через провалившуюся ступеньку, толкнул хлипкую дверь.

– Есть кто-нибудь? – осторожно спросил он. – У меня к вам дельце.

Было слышно, как за стеной лачуги заржал конь. В глубине лачуги завозились.

– Лошадку застраховать не желаете? – спросил красавец.

В лачуге зажегся свет, толстая свеча из первостатейного ахартского воска, на удивление хорошая, недешевая вещь. В закоптелых стенах бедняцкой лачуги, на кривом столе из грубых досок она смотрелась неуместно, как и жеребец под навесом.

– Что надо? – проскрипел голос, и навстречу красавцу шагнул хозяин лачуги.

Человек это был высоченный, неимоверно худой, но крепкий и широкий в кости. Черный поношенный балахон висел на нем как складки плоти на хвосте пентегских драконов, да и в нем самом, как показалось на миг оторопевшему красавцу, было что-то драконье: большой крючковатый нос, узкая щель рта, высокий лоб с выдающимися надбровными дугами, длинные черные волосы. Грудь его была вся засыпана овсом. Он бы напугал любого, но красавцу приходилось сталкиваться и не с такими типами, а воспоминание о роскошном коне приятно грело душу.

– Я говорю, лошадку застраховать не желаете? Хорошая лошадка у вас там привязана. Нынче тяжелые времена. Оглянуться не успеете, как лошадку…

– Нет, – рыкнул чернявый.

Красавец тряхнул белокурой челкой и привычно улыбнулся.

– Очень времена тяжкие. Моровая язва, говорят, бродит. А я и против краж, и против мора, и против чего скажете страхую. Всего то пара золотых.

– Нет.

– Скидку сделаю, – не сдавался красавец. – Лошадка больно хороша.

– Нет.

Красавцу показалось, что он понял причину упорства мрачного владельца. Он шагнул чуть ближе и, как будто кто-то подслушивал, сказал негромко, но веско.

– Всякая страховка имеется. Если вдруг, скажем, настоящий хозяин коня объявится, вы компенсацию получите. И в будущем если на дело пойдете…

– Пошел вон! – взревел несговорчивый клиент.

Красавец быстро попятился к выходу, но у самой двери запнулся.

– Если надумаете, заглядывайте в харчевню Куна перед границей. Я там пару деньков точно…

Чернявый молчал, и ободренный красавец снова шагнул в хижину. Но тут чернявый с воплем схватил что-то с пола и швырнул в лицо красавцу. Удар был меток и силен. Теплая, дурно пахнущая масса залепила красавцу лицо.

Из лачуги пришлось выбираться на ощупь, по аккомпанемент издевательского хохота.

Как показалось красавцу, смеялись двое.

Он отбежал от хижины, отряхнулся. Все – руки, лицо, одежда, мешочек с пергаментами – ужасно смердело. В сердце красавца бушевала ярость. Как работать в таком виде? Его же ни в один дом не пустят. А до куновской харчевни еще шагать и шагать.

Бормоча ругательства, красавец двинулся прочь. Он еще вернется. Не сейчас, ночью. Заветная коробочка полна, упрямцы на этот раз почти не попадались. А чтоб наверняка, он дозу вдвое увеличит.

Посмотрим еще, кто в дерьме окажется.

Харчевня Куна стояла у самой границы и издавна пользовалась славой надежного убежища для всякого сброда. Красавец обычно держался от таких мест подальше. И заработать не заработаешь, и неприятности наживешь. Но на много лиг приграничной полосы больше постоялых дворов не было, а красавцу нужно было отдохнуть перед обратной дорогой.

Он уселся на лавку, поближе к засиженному мухами окну, потребовал баклажку пива и только приготовился скуки ради приударить за хорошенькой служаночкой, как дверь харчевни слетела с петель.

Все головы повернулись к входу. Красавец испуганно приподнялся. Пальцы его судорожно стиснули горлышко баклажки.

В дверном проеме стоял чернявый. Его балахон был помят и испачкан, волосы всклокочены. Бледен он был необычайно, что в сочетании с неимоверной худобой делало его похожим на мертвеца. Посетители харчевни, люди в большинстве своем бывалые и неробкие, зашушукались по углам. По спине красавца потекла струйка пота.

Один Кун, трактирщик, невозмутимо разливал пиво.

– Ты! – выдохнул чернявый, и красавец, внезапно обессилев, плюхнулся обратно на лавку.

Кун покачал головой.

– Только не в помещении, Нитачох, – сказал он с укоризной. – Мы же договаривались.

Красавец сам не понял, как чернявый оказался возле него. Он почувствовал только, как тот схватил его за плечо – холод пальцев ощущался даже сквозь плотную ткань плаща – и выволок его из харчевни вместе с баклажкой.

– Ты что мне подсыпал, скотина? – прошипел чернявый.

Плечо красавца он так и не выпустил – держался за него, чтобы не упасть.

Красавец сразу осмелел.

– Что-то вы меня с кем-то путаете. Я лошадок страхую. Заходил к вам на днях, а вы не пожелали.

Чернявый тяжело дышал и покачивался.

– Не передумали? Как лошадка поживает? Хорошая у вас лошадка, первоста…

– Нет у меня никакой лошадки, идиот! – ругнулся чернявый. – Это я был, я! Ты не лошадь потравил. Ты меня чуть на тот свет не отправил!

Красавец попятился.

– Это как? Как это? Чего-то я вас не понимаю.

Чернявый улыбнулся, обнажив бледные десны. У красавца подкосились ноги.

– Понял теперь, с кем связался? – прошипел чернявый.

– А я то… я только лошадок… – забормотал красавец, чувствуя, что слова, с которыми у него никогда проблем не было, вдруг где-то в глотке застряли.

Что-то зеленое мелькнуло в руках чернявого, послышалось неясное, угрожающее ворчание, и красавец с ужасом понял, что ни словечка сказать не может, а из его рта вырывается почему-то лошадиное ржание…

Конь испуганно всхрапнул и проснулся. Пугающего зеленого мелькания больше не было. Вместо грязных стен харчевни Куна – дощатая перегородка конюшни, вместо кислого запаха пива из баклажки – вонь нечищеного стойла, вместо пьяного хохота завсегдатаев – нежное ржание сентихветской кобылы, успокаивающей своего жеребенка.

Это было отвратительно.

Конь уткнулся лбом в перегородку, не замечая, что пшеничная челка застряла между досок. Из черного глаза вниз покатилась слезинка.

Шум в аукционном зале для острого слуха жеребца был невыносим. Он мелко подрагивал в крепких руках конюшего, силился выглянуть из-за занавески, отделявшей аукционный зал от загона. Но в зале было темно, яркий свет горел лишь над площадкой, куда выводили лошадей, и жеребец только зря напрягал шею и терпел тычки конюшего.

Торги шли быстро. На концегодичных ярмарках товар был заурядный, покупатель – небогатый. Здесь хотели не диковинку прикупить, а заплатить поменьше, поэтому торговались мало, цену не набавляли.

Жеребец волновался. Тревоги прошлой жизни остались в прошлой жизни. В этой нужно было думать о будущем. А будущее любой лошади в хозяине. Достанешься низверскому земледелу, будешь всю жизнь в поле пахать. Сигмеонский воин из сражений не вылезает, гентурийский разбойник заставит торговые караваны догонять. Шильды скачки обожают, у них хорошему жеребцу и почет, и корм, но и побегать придется немало…

По любому стоило прикинуться полудохлой клячей. Если повезет, купят на племя. На что еще годится статный красавчик, который еле ноги волочет?

Жеребец искусно запнулся копытом за копыто и чуть не растянулся на площадке, куда его выволок конюший.

– Вставай, кляча!

Жеребец мысленно похвалил себя за сообразительность. Так и надо чернявому мерзавцу. За клячу много не дадут. Рассчитывает нажиться на собственной подлости и на чужом несчастье? Не выйдет.

Но на середине площадки жеребец споткнулся уже по-настоящему. В первом ряду, на шатком ярмарочном стуле сидела молодая женщина поразительной красоты. Ее черные волосы закручивались в тугие кольца, глаза блестели влажно и призывно. Легкая золотистая ткань, из которой было сделано ее одеяние, просвечивала так, что даже в полумраке аукционного зала все изгибы ее соблазнительного тела были отчетливо видны. В вонючем, пропахшем потом и шкурами зале витал явственный аромат фиалок.

По обе стороны от красавицы сидели здоровенные угрюмые парни. Остальные участники торгов, как правильно предположил жеребец, в основном, разбойники и земледелы, держались от женщины на почтительном расстоянии. То ли из восхищения перед ее редкостной красотой, то ли из уважения к громадным ножам ее спутников.

Жеребец встрепенулся. Вот хозяйка так хозяйка. Такая женщина знает толк в прекрасном. Такая в поле не погонит, пахать не заставит, в грязной конюшне держать не станет. Жеребец представил, каково ходить в седле под эдакой красавицей, и тихонько заржал. Мышцы заходили под атласной кожей, кровь вскипела в жилах. Рядом с такой женщиной даже жеребцу хорошо будет.

Но красавица, похоже, думала иначе. Она без интереса наблюдала за его грациозными выкрутасами и вступать в торги не спешила.

И только когда жеребец уже потерял надежду и приготовился к тому, что толстый ахартский торговец украсит им свою упряжку, красавица как бы нехотя подняла ручку и показала два пальчика.

Жеребец сразу воспрянул духом. По залу пронесся шепоток, восхищенный, должно быть. Отдать две меры золота за коня на концегодичной гентурийской ярмарке никто из присутствующих не смог бы. Столько денег здесь никто в глаза не видел, и жеребец в том числе. От восторга и предвкушения у него зачесалась коленная чашечка на правой передней ноге. Свершилось! Жаль только, что этот гад-чернокнижник станет богаче на целых два мешка золотых. Но счастье переполняло жеребца, и он решил не мелочиться. В конце концов, ему самому от золота уже никакого проку. Хоть десять мер дай.

В конюшню жеребец вернулся совсем другим конем. Едва ли не пританцовывал от нетерпения, представляя дворец, где его разместит новая хозяйка. Когда за тебя столько платят, то и ухаживать будут по высшему разряду.

Конюх завел жеребца в стойло и сказал:

– Скоро тебя заберут. – Он на удивление нежно потрепал жеребца по холке. – Бедняга. Такой красавчик.

Тон конюха жеребцу не понравился, но что возьмешь с простолюдина?

В соседнее стойло привели сентихветскую кобылу – всех остальных забрали новые хозяева прямо в зале. Когда конюх вышел, она положила голову на перегородку и проржала:

– Такой молодой, такой красивый. И так не повезло.

Жеребец не знал, что поразило его сильнее. То, что он понимает кобылу, или сострадание в ее голосе. Ей ли его жалеть? Ее новый хозяин – грубый земледел, его – изысканная красотка, так что насчет сострадания следовало прояснить. Но пока жеребец размышлял, поймет ли кобыла человеческую речь и, если не поймет, получится ли у него ясно проржать свой вопрос, за кобылой пришли.

Расстроиться жеребец не успел, потому что едва кобылий хвост скрылся в дверях, как на том же месте мелькнуло золотистое полупрозрачное одеяние. В конюшне запахло фиалками. Тонкая ручка ухватила жеребца за гриву, и сердце его остановилось…

Красавица из аукционного зала (или пора уже называть ее хозяйкой) притянула голову жеребца к своему неотразимому личику так близко, что он на миг решил, что за этим последует поцелуй. Жеребец слегка испугался. Лицо было прекрасно, но как целовать человека, если ты лошадь, он не представлял.

Но уже в следующую секунду жеребец испугался гораздо сильнее, потому что прелестное личико вдруг исказилось плотоядным оскалом. Красотка обнажила острые хищные зубы. Прищелкнула языком. Впилась ногтями в холку жеребца.

– Как мне с тобой повезло, мой сладкий. Я и не думала такую красоту встретить в этой дыре.

Из ее полуоткрытого рта пахнуло чем-то зловонным, и жеребец в панике забил копытом.

– За такого и двух мешков не жалко. Жду не дождусь, когда мы с тобой останемся дома. Девочки будут в восторге. Мы тебя даже готовить не будем. Съедим живьем.

– То есть как съедите? – жеребец то ли проржал, то ли проговорил в ужасе. – По-настоящему?

Видимо, все-таки проговорил, потому что красотка захлопнула рот и отпрянула.

– Ты говоришь?

– Говорю, – признался жеребец. – Не надо меня есть.

Красотка с воплем бросилась вон из конюшни. Жеребец обмяк и бухнулся на передние колени. Он и не собирался говорить с людьми по-человечески. Еще не хватало, чтобы кто-нибудь узнал о его позоре. Но если это спасет его от страшной участи, он готов болтать сутками напролет, не прерываясь на сон и еду.

Однако столь крайние меры не понадобились. Не отходя далеко от конюшни, красотка дешево сплавила жеребца торговцу лошадьми. Торговец долго хвастался удачной сделкой: он выручил за жеребца три меры золота у Короля Трех Королевств, выбиравшего достойного коня для сына своего, принца Астургласа.