Нулевая гравитация. Сборник сатирических рассказов

Мэнзи и Беше, двум нашим любимым дочерям, которые выросли на глазах и использовали кредитные карты у нас за спиной.

И, конечно же, Сун-И – если бы Брэм Стокер был с тобой знаком, он написал бы сиквел.

Woody Allen

ZERO GRAVITY

Copyright © 2022 by Woody Allen

© Е. Власова, перевод на русский язык, 2022

© ООО «Издательство «Эксмо», 2023

Мэнзи и Беше, двум нашим любимым дочерям, которые выросли на глазах и использовали кредитные карты у нас за спиной.

И, конечно же, Сун-И – если бы Брэм Стокер был с тобой знаком, он написал бы сиквел.

Примечания

Следующие рассказы впервые появились в The New Yorker:

«Коровье бешенство» (18 января 2010 года).

«Настоящее воплощение божества, пожалуйста, встаньте» (10 мая 2010 года).

«Легенды Манхэттена» (30 марта 2009 года).

«Так, где я оставил этот кислородный баллон?» (5 августа 2013 года; версия, напечатанная здесь, была исправлена автором).

«Ни одно живое существо не пошевелилось» (28 мая 2012 года).

«Подумай хорошенько, это вернется к тебе» (10 ноября 2008 года).

«Деньги могут купить счастье – если бы» (24 января 2011 года).

«Над, вокруг и насквозь, Ваше Высочество» (26 мая 2008 года).

Ты не можешь снова попасть домой – и вот почему

Каждый, кто хоть раз бросал горящую спичку в отсек с боеприпасами, подтвердит: даже самое маленькое движение может наделать много шума.

На самом деле водоворот катастрофических масштабов образовался в моей жизни всего пару недель назад и был вызван такой мелочью, как короткое любовное послание под дверью нашего дома. Роковая бумажка объявила о том, что Голливудская студия, снимающая фильм на Манхэттене, решила, что фасад нашего дома идеален для той пластмассовой бабкиной сказки, которую они делают, и, если интерьер окажется подходящим, они хотели бы использовать его как локацию для съемок. На тот момент я был очень занят несколькими сделками, проходившими на Уолл-стрит, которые должны были в значительной мере повлиять на мое обладание «золотом дураков»^[1], поэтому я отнесся к данному сообщению как к листовкам с меню китайской кухни и выбросил эти каракули в мусорное ведро. Вся эта ситуация была слишком тривиальной для того, чтобы добиться хотя бы вспышки нейронов, боровшихся за мою память, до того момента, когда несколькими днями позже мы с моей женой соскребали уголь с ужина, кремированного до неузнаваемости нашим поваром.

– Я забыла упомянуть, – сказала рожденная в Дублине пироманка, оттирая сажу со скатерти. – Сегодня, пока вы были у этого типа, который вас облапошивает, заходили люди из киностудии.

– Кто? – рассеянно спросил я.

– Они сказали, что отправили вам уведомление. Заходили посмотреть на дом. Им понравилось все, кроме вашей фотографии с Альбертом Эйнштейном, которая выбивается из общего интерьера.

– Ты впустила незнакомых людей в дом? – возмущенно спросил я. – Без моего разрешения? Что, если бы это были воры или серийный убийца?

– Шутите? В таком пастельном кашемире? – парировала она. – Кроме того, я узнала режиссера по шоу Чарли Роуза^[2]. Это был Хэл Роучпейст, новейший вундеркинд Голливуда.

– Как по мне, звучит потрясающе, – включилась в разговор моя жена. – Представь, наши хоромы будут увековечены в мегахите, получившем «Оскар». Они сказали, кто в нем снимается?

– Брэд Панч и Амброзия Вилбейс, – пропищала впечатленная кухарка.

– Извините, мои маленькие трюфельки, – категорично сказал я. – Я не позволю, чтобы здесь проходили подобные сборища. Вы обе выжили из ума? Не хватало еще, чтобы кучка мартышек расположилась в нашем бесценном Тебризе^[3]. Это наш храм, наше святилище, наполненное сияющими драгоценностями, отобранными на лучших аукционах Европы: наши вазы из китайского фарфора, мои первые издания, делфтский фаянс, изделия времен Луи Сейза, безделушки и побрякушки, собранные за всю жизнь коллекционирования. Не говоря уже о том, что мне нужна атмосфера полного спокойствия для завершения монографии о раках-отшельниках.

– Но Брэд Панч, – изнывала женщина. – Он так божественно играл Листа в «Осеннем героине».

В момент, когда я поднимал ладонь для того, чтобы прервать дальнейшие уговоры, зазвонил телефон, и голос, отлично подходящий для впаривания ножей из нержавеющей стали, рявкнул мне в ухо: «А! Рад, что вы дома. Это Мюррей Инчейп. Я линейный продюсер в Row, Mutant, Row. У вас, ребятки, наверняка есть ангел-хранитель, потому что вы сорвали джекпот. Хэл Роучпейст решил, что он хочет использовать ваш дом.

– Я знаю, – прервал я его. – Чтобы снять сцену. Как вы узнали мой личный номер?

– Расслабься, отец, – продолжил аденоидный голос. – Я сегодня слегка пролистал бумаги в твоем ящике, когда мы разведывали обстановку. И, между прочим, это не просто сцена, это та самая сцена. Ключевой момент, после которого меняется весь сюжет.

– Прошу прощения, мистер Инчворм^[4]…

– Инчкейп, но не берите в голову. Все неправильно произносят мою фамилию. Я воспринимаю это с улыбкой.

– Я знаю, что съемочные группы делают с домами, в которые они вторгаются, – твердо сказал я.

– Многие из них варвары, это правда, – согласился Инчейп. – Но с нами… Мы ходим на цыпочках, как монахи-трапписты^[5]. Если бы мы не сказали, что снимаем в вашем доме, вы бы даже и не догадались. И я предлагаю вам пустить нас не по доброте душевной. Я понимаю, что это будет стоить мне горстку монет.

– Бесполезно, – настаивал я. – Никакие богатства не способны открыть вам двери в обитель этого парня. Спасибо, что подумали о нас, и аривидерчи.

– Повиси минутку, старик, – сказал Инкейп, прикрывая рукой микрофон, пока я слушал сдавленные голоса, которые ругались о чем-то похожем на план похищения Бобби Фрэнка.

Я уже собирался выключить телефон из розетки, когда он снова вернулся к разговору.

– Послушайте, я только что посовещался с Хэлом Роучпейстом, который как раз рядом со мной, и он подумал, что, возможно, вы захотите быть в фильме. Не могу обещать вам главную роль, но точно что-то веселое и содержательное – оставите свой след на экране для потомков. Возможно, есть кое-что и для миссис тоже, но после небольшой чистки лица, если это она на фото на вашем пианино.

– Сыграть в кино? – сглотнул я и испытал разряд в сердце, который обычно используют медики для воскрешения мертвецов. – Моя жена до ужаса стеснительная, но я, по правде говоря, немного играл в колледже и местном театре. Я исполнял на коньках роль Парсона Мэндерса в «Ибсене на льду», и все до сих пор обсуждают мою игру в «Унижении паче гордости»^[6]. Меня выбрали на роль Тони Лампкина с нервными тиками, от которых люди в Юме сходили с ума от смеха. Конечно, я понимаю, что есть разница между игрой на сцене и игрой в фильме, необходимо регулировать ширину формата с помощью линз, так сказать.

– Конечно, конечно, – сказал линейный продюсер. – Роучпейст в вас верит.

– Но он никогда не видел меня, – возразил я, чувствуя легкие нотки торговли.

– Роучпейст работает, повинуясь инстинктам. Именно поэтому его называют Джоном Кассаветисом^[7] нашего поколения. Ему понравилось то, что он увидел, когда осматривал ваш шкаф с одеждой. Тот, у кого такой талант к выбору нарядов, идеально подходит на роль Шеперда Грималкина.

– Кто? Грималкин? – я зажегся. – Что за персонаж Грималкин? Не могли бы вы дать мне краткое описание сюжета. Общей фабулы будет достаточно.

– Для этого вам нужно поговорить с режиссером. Могу лишь сказать, что это смесь «Челюстей» и «Персоны»^[8]. Подождите минутку. Хэл Роучпейст сейчас объяснит. – Мне послышалось, что Роучпейст не желает обсуждать данный вопрос, и я вроде бы уловил, как Инчейп использует фразу «агнец на заклание». Затем заговорил новый голос.

– Хэл Роучпейст, – протрубил он. – Полагаю, Мюррей объяснил, что мы хотели бы снять вас в самой важной сцене фильма.

– Вы можете рассказать мне что-нибудь о Грималкине? Его предысторию, мотивы, для того чтобы я начал выстраивать его как героя. Само имя предполагает глубину души.

– Этого у него предостаточно, – согласился Роучпейст.

– Грималкин проницательный; философ, но с чувством юмора, за словом в карман не полезет, но при этом отлично орудует кулаками. Бесспорно, магнит для женщин, Красавчик Браммел^[9], который, благодаря своей медицинской этике и навыкам управления самолетом, снискал уважения у величайшего преступника, Профессора Дилдариана. А еще…

В этот момент телефон, по всей видимости, был вырван из рук Роучпейста, и оживленный Мюррей Инчейп снова заговорил.

– Что скажете, можем ли мы вписать вашу квартиру как место проживания главного героя?

– Главного героя? – сказал я с восторгом, не веря тому, насколько ошеломляюще развивались события. – Когда я могу получить свои реплики, чтобы начать их разучивать?

На другом конце провода повисла тишина, почти могильная, а затем:

– Роучпейст не работает по сценарию, – объяснил Инчейп. – Его фишка – спонтанность. Этот парниша, словно Феллини, черпает вдохновение в моменте.

– Импровизация для меня не в новинку, – пропищал я. – Когда я играл Полония в летней постановке, еноты утащили мой пластилиновый нос. Зачем им делать такое…

– Вот как вы запели, – перебил Инчейп, и я услышал, как на заднем фоне кто-то третий сказал: «Мюррей, твоя курица тандури здесь, сколько мне оставить курьеру на чай?»

– Увидимся во вторник, пройдоха. Они привезли папа-дамы? – это было последним, что я услышал от продюсера, затем щелчок и гудки.

Будучи несостоявшимся актером в душе, я на неделю погрузился в просмотр фильмов Марлона Брандо и чтение книг Станиславского. Я печально размышлял о том, насколько другой могла бы быть моя жизнь, если бы много лет назад я не поступил в спешке в школу бальзамирования, а последовал зову сердца и пошел в Актерскую студию.

Не осознавая, как рано начинают работать съемочные группы, в предрассветный час в назначенный день я был вырван из объятий шести таблеток «Эмбиента»^[10] таким стуком в дверь, будто они обнаружили тайное убежище Анны Франк. В панике, думая, что произошло землетрясение или биологическая атака, я выпрыгнул из кровати, поскользнулся, полетел вниз по лестнице и обнаружил, что улица была захвачена трейлерами и дорожными конусами.

«Пошли, дедуля, время идет», – сообщил мне безумного вида помощник режиссера, и в один миг дом оказался под господством мастеров, электриков, плотников и разнорабочих, которые расчехлили свой арсенал инструментов для разрушения. Шесть грузовиков с кинооборудованием были стремительно разгружены бригадой угрюмых амбалов, которые с профессиональной точностью уничтожали, разбирали и уродовали любые предметы интерьера, стоящие больше трех долларов. По указу оператора, бородатого выходца из Восточной Европы по имени Финдиш Мензис, в стены из красного дерева были забиты гвозди и повешены осветительные приборы, которые затем были резко вырваны и привинчены к оригинальной потолочной лепнине комнаты. Постепенно выходя из ступора, я высказал свое возмущение Мюррею Инчейпу, который вошел, поедая булочку с творожным сыром, пока ямайский капучино капал с его стакана из «Старбакса» прямо в центр нашего обюссонского ковра.

– Вы сказали, ничто не будет повреждено, – прохрипел я, когда от ударов молотка рухнул кусок штукатурки, превращая лампу от «Тиффани» в груду разноцветных осколков.

– Поздоровайтесь с Хэлом Роучпейстом, режиссером, – сказал Инчейп, игнорируя мою жалобу, пока несколько кроманьонцев с осветительными стойками пробивали дыру в шелковых обоях начала века, сравнимую по размерам с той, что затопила Титаник.

– Я взял на себя смелость сочинить небольшую предысторию, – замурлыкал я. – Его прошлое, чтобы раскрыть Грималкина. Я начну с его детства в качестве сына странствующего продавца пасхальных булочек. Затем…

– Да, да. Аккуратно, тележка оператора, – сказал Роучпейст, когда ручка тележки опрокинула вазу.

– Ну и ну, – буркнул он извиняющимся тоном. – Скажите, эта вещица, только что испорченная до неузнаваемости, была времен империи Тан или Сун?

* * *

К десяти утра, благодаря задорным приступам креативности Роучпейста и его явно невменяемого сценического дизайнера, превращение дома из таунхауса Верхнего Ист-Сайда в мавританский бордель было завершено. Наша собственная мебель была беспорядочно разбросана снаружи на тротуаре, несмотря на то что начался довольно сильный дождь. В моей гостиной актеры массовки, загримированные, словно гурии, соблазнительно развалились на подушках. Амброзия Вилбейс, насколько я понял, играла похищенную аристократку, вынужденную исполнять прихоти порочного султана, который оказался ее замаскированным диетологом и за которого она выходила замуж на борту космического шаттла. Почему наша жилплощадь была настолько важна для этого воплощенного кошмара, было откровением, доступным только такому гению, как Роучпейст. Для моей жены эта масштабная бойня была лишь малой ценой, необходимой для встречи с Брэдом Панчем, который шептал ей что-то на ухо, а она отвечала:

– Нет, они настоящие.

К трем часам дня моя сцена так и не началась, и, если не считать небольшой пожар в нашей библиотеке, созданный специалистами по спецэффектам, в котором огонь поглотил моего подписанного Грильпарцера^[11] и картину Редона^[12], все, казалось, были в восторге от накопившегося отснятого материала. Когда я услышал, что компания планирует закончить съемки к шести, чтобы избежать оплаты любых возможных сверхурочных, я начал беспокоиться по поводу своей роли. Я выразил эти опасения помощнику режиссера, но он заверил, что моя роль слишком важна, чтобы ускользнуть из поля зрения; и действительно, без нескольких минут шесть меня вызвали из подвала, в который я был сослан Амброзией Вилбейс, когда та решила показать свой непростой характер и настаивала на том, что мой парик ее отвлекает.

– Поскольку мы собираемся снимать, чтобы должным образом обозначить Грималкина, – сказал я помощнице режиссера, – есть несколько моментов, которые я хочу уточнить. После чего любая моя импровизация будет несравненной.

Я уже собирался перейти к конкретным деталям, когда несколько грубых холуев подняли меня за воротник рубашки и заднюю часть штанов, развернули параллельно земле и положили, визжащего, на пол лицом, в то время как женщина мазала мой правый висок багровой жидкостью. Затем небольшой карманный пистолет был положен к кончикам моих пальцев так, словно он только что выскользнул из моей хватки. Мне было велено после слова «мотор!» лежать неподвижно и молчать, что оказалось гораздо сложнее, чем я думал, учитывая внезапно начавшийся приступ сильной икоты. Поначалу я предположил, что мы снимаем в обратном порядке, начиная с обнаружения моего тела, а затем сюжет будет разворачиваться во флэшбеке, но на слове «снято» погасли прожекторы, открылась дверь, и съемочная группа бросилась наутек.

– Вы с домработницей можете начать приводить комнаты в порядок, – сказал Инчейп, нахлобучив свою твидовую кепку. – Вы производите впечатление перфекциониста, который любит, чтобы все было разложено по своим местам.

– Н-но мой персонаж – Грималкин – ось повествования… – сказал я в замешательстве.

– Так и есть, – вмешался Роучпейст, жестом указывая рабочим не тратить драгоценное время на то, чтобы занести нашу мебель обратно в дом. – Все потрясены, когда обнаруживают его тело. Зачем такому харизматичному эрудиту, как Шеперд Грималкин, сводить счеты с жизнью? Действительно, почему? Они проводят весь остаток фильма в поисках ответа.

Когда креативный нападающий и его режиссер исчезли, оставив меня по уши в разрушенных коллекционных предметах, я задумался, почему столь чувствительный человек может покончить с собой без видимой причины, и, нужно признать, одна из них все же пришла мне в голову.

Коровье бешенство

[выдержка]

В статье, опубликованной… Центром Контроля Заболеваний, [сообщается], что в Соединенных Штатах коровы убивают примерно 20 человек в год. <…> В 16 случаях, «считается, что животное намеренно нападало на жертву», говорится в отчете. <…> Все жертвы, кроме одной, умерли от травм, нанесенных в область груди или головы; последний мужчина умер после того, как корова сбила его с ног, и шприц, лежавший в кармане, уколол его антибиотиками, предназначенными для коровы. По меньшей мере в одном из случаев животное атаковало со спины.

The Times

[выдержка]

Если мой рассказ о событиях, произошедших на прошлой неделе, покажется вам сумбурным, даже истерическим, простите меня. Обычно я довольно спокойная. По правде говоря, события, о которых я собираюсь рассказать, кажутся настолько пугающими именно потому, что произошли они в столь живописном месте. Действительно, ферма Пьюдников в Нью-Джерси может соперничать с картинами Констебла^[13] если не по размерам, то уж точно по пасторальному спокойствию. Всего в двух часах езды от Бродвея, где последний мюзикл Сая Пьюдника «Вирус, пожирающий плоть» собирает полные залы, именно сюда, в окружение покатых холмов и зеленых заливных лугов, знаменитый лирик приезжает, чтобы расслабиться и подзарядить свое вдохновение. Заядлые фермеры выходного дня, Пьюдник и его жена Ванда, выращивают собственную кукурузу, морковь, помидоры и много других любительских культур, а их дети хозяйничают с дюжиной кур, парой лошадей, ягненком и вашей покорной слугой. Без преувеличения, для меня дни, проведенные здесь, словно время, проведенное в раю. Я могу пастись, размышлять и жевать свою жвачку в гармонии с природой, а увлажненные кремом «Килс» руки Ванды Пьюдник будут бережно доить меня по расписанию.

Одна вещь, которой я особенно наслаждалась, – это когда Пьюдники приглашали к себе гостей на выходные. Какое же наслаждение для интеллектуально недооцененного существа вроде меня быть в непосредственной близости от роскошной нью-йоркской элиты. Подслушивать рассказы актеров, журналистов, художников, музыкантов, которые обмениваются идеями и остроумными анекдотами. Они, возможно, слегка сложноваты для кур, и никто, кроме меня, так не оценит хорошую историю Анны Винтур^[14] или свежесочиненную песню Стивена Сондхайма, особенно если ее исполняет сам Стивен. Именно поэтому, когда на прошлой неделе в список высокопоставленных гостей был включен сценарист-режиссер, работающий в кино, с длинным послужным списком, хоть я и не была знакома с его работами, я ожидала особенно блистательный День труда. Когда я узнала, что этот автор иногда снимается в главной роли в своих картинах, я вообразила себе режиссера-кинозвезду, такого же внушительного, как Орсон Уэллс, и такого же красивого, как Уоррен Битти^[15] или Джон Кассаветис. Представьте себе мое удивление, когда я готовилась быть сраженной наповал таким тройным великолепием, но увидела не угрюмого культового гения или кинозвезду, а маленькое тощее нечто. Близорукого, с очками в черной оправе и отвратительно одетого в соответствии с его представлением о деревенском шике: все в твидовом и древесном стиле, в кепке и шарфе, готовый к встрече с лепреконами. Это существо с самого начала доказало, что оно будет тяжелым в общении. Нажаловался всем на запутанные указания маршрута, которые вынудили его шофера потратить часы на езду по кругу, на оплату пошлин и расход бензина, а также на непредвиденный эффект от воздействия спор местной плесени на его слабые аденоиды. И наконец, я услышала, как он требовал, чтобы под его матрас положили деревянную доску, потому что кровать слишком мягкая для его позвоночника, явно стремящегося к остеопорозу. Мистер Пьюдник вспомнил, что Дэвид Мэмет однажды упоминал, как сошел с самолета, когда узнал, что летит одним рейсом с этим индивидом. Я хотела бы добавить, что бесконечные придирки были сказаны голосом, похожим на гнусавый скулеж инструмента казу. Так же, как и его непрекращающиеся шутки, – поток смертоносных острот, созданных для того, чтобы расположить к себе, но вызывающих у всех в пределах слышимости тишину, как в колумбарии.

Это существо с самого начала доказало, что оно будет тяжелым в общении.

Ланч был накрыт на лужайке, и наш друг, осмелев благодаря небезызвестному мистеру Гленфиддику^[16], продолжал привлекать внимание рассуждениями на темы, о которых он не имел ни малейшего понятия. Неверно цитируя Ларошфуко, он перепутал Шуберта с Шуманом, а затем приписал Шекспиру фразу «Не хлебом единым жив человек», и даже я знала, что она происходит из Второзакония. Когда его поправили, он стал раздражительным и предложил хозяйке побороться на руках, чтобы доказать свою правоту. В середине ланча невыносимый зануда постучал по стакану, привлекая внимание, а затем попытался сдернуть скатерть со стола, не опрокинув фарфор. Не стоит говорить, что это оказалось настоящей катастрофой. В результате было навсегда испорчено по крайней мере одно платье от Дж. Мендель, и печеная картофелина оказалась в декольте одной изысканной брюнетки. После ланча я видела, как он жульничал в игре в крокет, двигая ногой свой мяч и считая себя незамеченным.

Когда накопление односолодового отразилось на его капиллярах, он заплетающимся языком начал бранить нью-йоркских критиков за то, что они не удостоили чести наградить его последний фильм «Луи Пастер встречает человека-волка». К этому моменту он уже начал заигрывать с милыми особами и, сжимая своей крысиной лапой руку какой-то актрисы, прошептал: «Маленькая проказница, я чувствую по этим высоким скулам, что в твоем теле течет кровь чероки». Воплощение такта, женщина каким-то образом удержалась от желания схватить его нос в кулак и поворачивать против часовой стрелки до тех пор, пока тот не начнет трещать.

Именно в этот момент я решила, что убью его. В конце концов, будет ли мир действительно скучать по этому глупому маленькому суппозиторию с его напыщенной самоуверенностью и тошнотворной миловидностью? Сперва я подумала о том, чтобы растоптать очкастого клопа, но поняла, что мне понадобится толпа еще как минимум из двухсот голов, чтобы хорошенько его задавить. Здесь не было скалистых утесов, где я могла бы слегка задеть бедром этого негодяя и отправить его лететь вниз. А потом меня осенило. Упоминалась прогулка на природе, и всем нам не терпелось принять в ней участие. Всем, кроме одного пресмыкающегося гомункула, который продолжал свой спектакль и ныл о перспективе оказаться в лесу в окружении клещей, переносящих болезнь Лайма, и рядом с ядовитыми дубами. Он предпочел остаться в своей комнате и сделать пару телефонных звонков, чтобы узнать о кассовых сборах своего нового фильма, который, по словам Variety^[17], будет иметь небольшой успех и должен быть показан в Атлантисе. Мой план состоял в том, чтобы войти в дом, подкрасться к нему со спины и задушить маленького болтливого прыща ремнем. Поскольку никого не было дома, полиция подумает, что это дело рук какого-то бродяги. Мне в голову пришла мысль подкинуть отпечаток пальца, принадлежащий Дропкину, – разнорабочему, который однажды дал Пьюдникам схему, на которой было изображено очертание тела, похожего на мое, и отмечено, из каких частей получаются лучшие куски мяса.

В четыре часа дня я пошла на скотный двор и удостоверилась, что куры увидели меня там. Я медленно прошла мимо конюшни, позвякивая колокольчиком на шее, чтобы еще раз обозначить свое алиби. Оттуда я неспешно направилась к задней части дома. Двери были закрыты, и мне пришлось влезть через окно, устроив побоище на ближайшем столике, на котором стояла пара ламп от «Тиффани». Я прокралась вверх по лестнице, ступая копытами, как на пуантах. На грани разоблачения я была лишь, когда Посити, местная горничная, спустилась в коридор со стопкой свежих полотенец, но я быстро растворилась в тени, опираясь на стену коридора, и она прошла мимо. Я бесшумно проскользнула в комнату своей предполагаемой жертвы и стала ожидать его возвращения с кухни, где он рылся в холодильнике в поисках остатков еды. Будучи в одиночестве, он состряпал дорогой сэндвич с осетриной и белугой, зачерпнул рогаликом гору сливочного сыра и затем поднялся обратно наверх. Спрятавшись в шкафу возле его кровати, я была погружена в экзистенциальную тревогу. Если бы Раскольников был представителем крупного рогатого скота, Голштинской породы, скажем, или, возможно, Техасским лонгхорном, сложилась бы история иначе? Внезапно он вошел в комнату: в одной руке закуски, в другой марочный портвейн. Собрав всю доступную мне скрытность, я носом открыла дверь шкафа и беззвучно встала позади него, сжимая ремень, – не самая простая задача для существа без больших пальцев. Я медленно подняла ремень и приготовилась обвить его вокруг шеи этого пускающего слюни четырехглазого пигмея, выдавливая из него последние вдохи жизни.

Если бы Раскольников был представителем крупного рогатого скота, голштинской породы, скажем, или, возможно, техасским лонгхорном, сложилась бы история иначе?

Внезапно, по велению судьбы, мой хвост застрял в дверце шкафа, и я издала низкий протяжный звук, мычание, если хотите. Он резко обернулся, и наши глаза встретились: его, крошечные и бегающие, и мои – большие и коричневые. Увидев, что я стою на задних лапах и собираюсь его прикончить, он запищал, почти взяв ноту, которую дама Джоан Сазерленд берет в опере «Зигфрид» в записи лейбла Decca, иногда звучащей у Пьюдников. Этот звук насторожил толпу внизу, которая вернулась, когда начался дождь. Я запаниковала и бросилась к двери спальни, пытаясь на ходу вытолкнуть эту приставучую маленькую заразу в окно, в спешке покидая комнату. В это время он извлек перцовый баллончик, который всегда носил с собой, что меня не удивило, учитывая количество врагов, которое он, должно быть, успел нажить. Он попытался брызнуть им мне в лицо, но, будучи тупым неудачником, держал баллончик обратной стороной и смог распылить его лишь на свою сморщенную физиономию. К этому времени все обитатели дома уже неслись вверх по лестнице. С лисьей проворностью я схватила абажур прикроватной лампы, нацепила его на голову и стояла неподвижно, пока остальные транспортировали этого вопящего гнойника из дверей во внедорожник и оттуда в ближайшую больницу.

Позже в амбаре рассказывали, что всю дорогу он бессвязно бормотал, и даже последующие две ночи в Белвью не смогли вернуть ему рассудок. Я знаю, что Пьюдники удалили его из своих мобильников и сожгли его номер телефона, облив бензином. Сейчас он стал не просто обузой для общества, но и буйным параноиком, бесконечно изрекающим что-то о попытке убийства герефордской коровой.