Пение мёртвых птиц

VIII: Безразличный глаз луны

Это было похоже на наваждение. Нет, не так… Это и было наваждением. Видение настолько ясное, что оно переросло в знание. Знание данное кем-то со стороны. Вышедшее из темноты. Преподнесённое словно дар свыше. В действительности лишь соблазн, обман, приманка. Витя просто проснулся и вдруг неожиданно для себя понял: на улице его кто-то ждёт. Одно слово – наваждение…

Он встал и подошёл к окну. Ветки невысокого деревца стремились полностью загородить собой открывающийся отсюда вид, защитить. Но Витя всё равно заметил сквозь них её фигуру. Печальную. Одинокую. Стройную, как берёза. В белой ночной сорочке, в которой она всегда укладывала их с Митей спать. В которой она покинула их дом тогда. В которой её и выловили из воды.

Мама…

Брат и папа говорили, что её больше нет. Что она утонула. Но вот теперь она стоит на улице и как будто нисколько не изменилась. Всё те же чёрные волнистые волосы падали ниже плеч …

Вите сделалось нехорошо: подавляющее ум облако спустилось сверху и надавило на голову, шею, глаза. Мама поманила его на улицу. Неужели правда? Может, он спит? Нет, это не сон. Она ждёт его. Он выйдет? Ну конечно же выйдет!

Витя бросился к лестнице, ведущей вниз. В голове помутнело. На глаза опустилась белая пелена, будто готовая вот-вот утянуть его обратно в сновидение. Но он не сбавил бега, отчего едва справился с собственными ногами.

Он не помнил, как оказался во дворе, только какие-то урывки: как врезался на повороте в стену возле лестницы, как чуть кубарем не полетел по ступенькам. Витя не мог терять ни минуты: что если она опять уйдёт?

Мамы не оказалось на прежнем месте. Темно. Ночь вступила в свои права.

Ушла?!

Витя выскочил за калитку на середину дороги и огляделся.

Она всё ещё ждала его. В самом конце улицы. Настоящая. Не мираж. Ему не приснилось. Отсюда ему теперь даже были видны красивые мамины голубые глаза.

Где она была так долго? Почему пропадала? Почему не сказала, куда ушла? Вите хотелось расплакаться от обиды.

Может так и вышло, может у него навернулись слёзы, может это от них перед глазами всё поплыло.

От них и от чего-то ещё.

Голова закружилась. Витю затошнило.

Мама протянула ему руку, и он побежал к ней без колебаний.

Но она снова пошла куда-то. Куда-то в темноту. Куда-то за деревню.

От одной мысли, что мама не собирается его ждать, он разревелся прямо на бегу. Теперь точно. Теперь невозможно стало сдерживать выступившие слёзы, и они градом покатились по щекам.

Витя побежал быстрее. Он бежал так быстро, как только мог. Тянул руку вслед маме. Хотел закричать ей. Чтобы подождала! Чтобы не уходила! Но нечто чужеродное перехватило дыхание, и он только беззвучно открыл рот.

Захотелось ещё сильнее расплакаться.

Он уже совершенно ничего перед собой не видел, только бежал, что было мочи, и тянул, тянул руку.

За пределами деревни мама, наконец, остановилась. Наконец, решила дождаться его.

Она стояла в поле, протянув Вите раскрытую ладонь. Сейчас он её нагонит. Сейчас! Она не уйдёт больше! Больше она его не оставит! Теперь он будет с ней! Уже почти!..

Витя не сумел вовремя остановиться и на полной скорости врезался маме в колени, тут же схватив её за руку, и уткнувшись лицом в её длинную сорочку, чтобы скрыть слёзы.

Она не дала Вите времени успокоиться и просто пошла дальше. А он пошагал следом, на ходу восстанавливая дыхание, то теряясь в накрывающей голову неземной усталости, то снова приходя в себя. Но главное, теперь он был с ней. Главное, он держал её за руку.

Вместе они пошли по полю. Босиком. По холодной ночной земле. Босиком. По камням и колючей траве, что царапала ступни.

Слёзы пересохли быстро. Мама больше не пыталась уйти без него.

Митька с батей говорили, что мама умерла. Вот они обрадуются, когда узнают, что на самом деле она не утонула. Только…

В голове всё путалось…

Только Митька утонул… Как утонул? Вместо мамы? Или он тоже на самом деле всего лишь где-то потерялся?

Незаметно, держась за руки, они вдвоём добрались до леса. Пошли дальше, вглубь турбазы. Дойдя до самой воды, они просто встали там, глядя на неподвижную зеркальную гладь.

Озеро отражало в себе мир вокруг. Точно такой же знакомый. Но будто написанный на холсте, сотканном из тайны. Красками, полученными из страшных секретов. Руками, принадлежащими необъяснимым созданиям.

Ночь.

Небо. Холод.

Витя смотрел на безразличный глаз луны. И на ещё более злобное его отражение. И ждал, не зная чего.

Вдруг мама сказала:

– Твой отец могуч, у него много сил… Но его богатырь свалил.

Витя вздрогнул.

До сих пор она молчала. Её голос прозвучал так непривычно, так чуждо…

Мама выпустила его руку, и Витя будто потерял опору, но не под ногами, а внутри себя.

Он попытался понять затуманенной головой, что она вообще имела в виду этими странными словами, но только ещё больше запутался. Какой богатырь? Кто мог победить батю? Батя самый сильный! Он сам, как богатырь! Он даже лося победил, а на поминках все признали, что лось сильнее рыси и медведя.

Мама зашла в воду. Ступала медленно. Плавно скользила. Грациозно, как королева всех сказочных миров. Озеро покрыло мелкой рябью. Мама углубилась по пояс.

Остановилась.

Оглянулась.

Протянула руку. Позвала.

Идти или нет?

Дурман не отпускал. Вите нужно было присесть, чтобы оклематься, и тут он сообразил… Мама пошла в воду!

Ей нельзя!

Она же утонула! То есть, Митька с батей говорили, что она утонула! Значит ей нельзя в воду! А вдруг она и вправду утонет?

Витя страшно перепугался. Он хотел крикнуть ей, сказать что-нибудь, позвать обратно на берег, но тяжёлое облако в груди не позволило выдавить ни слова. Он только слабо пискнул, как котёнок.

Мама пошла глубже.

Не найдя в себе сил, чтобы окликнуть её, Витя делает первый шаг. Ледяная вода атакует ступню, режет. Витя замирает. Ступня быстро немеет. Хочется отступить.

Витя поднимает глаза на маму.

Витя смотрит на женщину в белом.

Тяжёлый морок давит его сознание.

Витя смотрит на маму.

Она сейчас утонет!

Мягкое илистое дно едва справляется с невеликим весом Вити, поглощает его пальцы.

Мама останавливается, но она слишком далеко от берега. Она не шевелится больше. Терпеливо ждёт, протянув раскрытую ладонь, словно монумент.

Второй шаг. Влага протягивается до середины голени. Холод продолжает своё маленькое вторжение. Отвоёвывает себе всё большую часть его ноги. Витю охватывает дрожь.

Третий шаг. Он старательно вытягивает вперёд руку, но не может дотянуться до мамы. Слишком мал. Слишком невелик ростом. Слишком коротка ручонка.

Четвёртый шаг… Пятый… Шестой…

Когда он, наконец, приближается достаточно, чтобы взять маму, она вдруг отступает назад. Витя не успевает даже мимолётно коснуться её ладони. Куда она?! Он снова пытается её позвать, и снова лишь беспомощно пищит.

Новый шаг…

Дно стало слишком глубоким, Витя бултыхнулся и резко всплыл. Холод пробрал до черепной кости. Холод! Голова зазвенела от холода!

С перепугу Витя глубоко вдохнул через рот. Заглотнул ледяной воды. Отплевался. Закашлял.

Он барахтался теперь с закрытыми глазами: после нырка вода попала в глаза, и он не мог их разлепить, потому что их начинало больно щипать. Нужно было перетерпеть.

Судорожно, Витя несколько раз провёл ладонью по лицу. Где он?

Он в воде. На озере. За деревней. Где батя? Где Митя? Почему он тут один?

И где?..

Витя опасливо оглянулся в воде. Где та… где мама?

Она пропала.

Пальцы чьей-то руки сомкнулись на его щиколотке. Витя вздрогнул от страха.

Морок ушёл полностью.

Кто его держит?! Мама?! Это не она! Как он сразу не понял, что не она?

Витя заметался в воде, но рука обманщицы держала крепко. Не тянула ко дну, а лишь не давала ему сдвинуться с места.

Ночь. Небо. Холод. И вода. Кругом вода.

Чёрная.

Витя отчаянно забил руками по воде, изо всех сил стараясь вырваться из мёртвой хватки.

Вырваться.

Только бы вырваться!

Сколько он сможет продержаться, свободно двигая всего одной ногой? Минуту? Две? И того будет много!

Обманщица плавно поплыла к середине озера, увлекая его за собой. Она всё ещё не тянула ко дну. Но теперь Витя всё сильнее отдалялся от берега и ничего не мог с этим поделать. Только когда берег полностью растворился в темноте, она остановилась.

Мышцы свободной ноги свело, Витя отчаянно запрыгал в воде.

Кто-нибудь придёт! Кто-нибудь обязательно! Кто-нибудь вытащит его отсюда! Батя!

Шея быстро устала. Витя чувствовал: она вот-вот надломится. Но он продолжал задирать голову из последних сил. И на короткие мгновения ему даже удавалось поднимать над водой рот. Делать судорожный вдох. И опять.

На помощь! Нужно позвать на помощь! Но он не мог крикнуть. То странное чувство в груди, сковывающее лёгкие ушло, но Витя всё равно не мог крикнуть. Он едва успевал вдохнуть. На крик не оставалось ни времени, ни сил, ни воздуха в груди.

Митька!.. Бедный Митька! За ним никто не пришёл… Никто не вытащил его из воды. Никто не спас.

Вдруг Витя провалился под воду с макушкой. На считанные мгновения. Но ему показалось, что в этот раз он пробыл под водой дольше, чем до сих пор. Когда он, наконец, вырвался к поверхности, то сам не поверил, что может дышать. Ему даже почудилось, что его предыдущий вдох был последним.

Последним. Как страшно от этой мысли!

Витя забарахтался с новой силой. Сбросит! Сейчас он её сбросит! Он чувствовал это. Скорую победу. Сейчас он вырвется и сразу к берегу. Плавает он не быстро, но он сумеет оторваться от неё. Сумеет плыть так стремительно, чтобы она не догнала. Должен суметь.

Пальцы обманщицы крепко сжимали щиколотку. Мышцы ломило в ледяной воде. Но Витя продолжал лягаться.

А его брат – Митька… бедный Митька – с ним было также? Он также тонул? Так же боялся? О том же думал?

А мама? Настоящая мама… Как было с ней? Она всё-таки утонула?

Витя вспомнил, как, спускаясь однажды из своей комнаты, увидел с лестницы батю, сидящего перед маминым гробом. Витя тогда спрятался за перилами. Потому что батя плакал. Очень сильно, но беззвучно. Батя думал, что его никто не видит, но Витя видел. Видел, как тряслась его большая, сгорбленная от горечи спина. Видел огромные гроздья воды в опухших глазах.

А если он сам – Витя – если и он утонет, то что станет с батей? Он будет следующим? Его тоже утащит на озеро эта обманщица?

Бедный батя…

Витя вспомнил, как злился на него за то, что тот поселился с новой женщиной, вместо того, чтобы дождаться маму. Теперь Витя наконец-то понял, что мама умерла. Он больше не злился на батю. Бедный батя…

Страшная ночь. Тяжёлое небо. И вода. Мерзкая. Щупает мокрыми волнами за щёки. Это Витя поднимает волны барахтаньями. И волны нападают на него. Озеро нападает. Воды пытаются пробиться к нему в рот. Нельзя глотать! Дышать! Шея деревенеет…

Никто не придёт. Витя вдруг понимает. Никто не придёт. До сих пор кто-нибудь всегда приходил. Когда он разбивал коленку, споткнувшись на бегу, или застревал на дереве и боялся слезть. Но в этот раз, никого не будет.

Вода лезет в глаза. Больше. Её всё больше с каждым разом. Озеро растёт – поднимается. Волны захлестывают лицо. Нужно вырваться. Во что бы то ни стало. Нужен вдох. Ещё один, чтобы продержаться. Не выходит. Не вынырнуть. Уже не вынырнуть. Мысли спутались. Стёрлись. Теперь только ужас.

Воздух.

На секунду Вите показалось, что он снова почувствовал воздух кожей лица.

Ещё рано.

Нос и рот по-прежнему укрыты водой.

Ещё рано!

Но он не выдержал и вдохнул. Словно расплавленный металл залил лёгкие. Кислота, разъедающая внутренности, поднялась по носовой полости, испепеляя всё. Даже разум.

Боль. Ужас. Удушье. Кашель. Откашляться! Откашляться и, наконец, вдохнуть.

Хочется кричать. Кашель не даёт. До хрипоты. До безумия.

Ничего больше не видно. Ничего больше не слышно. Есть только пламя, пожирающее дыхание.

Вода смыкается перед самым лицом. Затворяет врата. Превращается в мутное стекло. Окно в жизнь, которое не распахнуть даже самым сильным ударом. Витя видит сквозь дрожащую призму свет бледно-жёлтой луны. Всего лишь пятно. Безразличное. Спокойное…

Вырваться! Нужен рывок!

Витя из последних сил потянулся к луне. Он смотрел на луну. Луна смотрела на него. Но внезапно исчезла. Взорвалась вместе со всей водяной толщей. Шумно. И на её месте возникло тёмное пятно, стремительно летящее к Вите.

Рука.

Сильные пальцы смыкаются на его плече и дёргают вверх. Он летит, как птица. Озёрный гул разлетается в дребезги, когда Витю вышвыривает к поверхности. Он чувствует кожей воздух. Кто-то несёт его. Он кашляет. Кругом брызги. Ничего не разобрать.

Тяжёлый туман вновь опускается на голову. В последний раз Витя хрипит и отключается.

IX: Наперегонки со смертью

Дима мчит по полю, рассекая ладонями воздух перед лицом. Он бежит так быстро, как только может, но недостаточно быстро.

Одна из самых первых вылазок, в которых он сопровождал отца, была связана с чередой жестоких и бессмысленных убийств животных на скалистой местности Алтая. Найти виновника не составило труда, им оказался глатиссант или зверь рыкающий: несуразное создание, покрытое пятнами, похожими на леопардовые, с длинными передними ногами, вроде оленьих, и крупом от льва, с таким же точно хвостом, кончающимся кисточкой. Он обладал длинной и гибкой шеей, а из змееподобной головы то и дело мелькал раздвоенный язык.

Воздух в ушах только что не свистит. Собственные ладони мелькают перед глазами охотника, но он их не замечает. Он смотрит вперёд. Туда, где вырисовывается линия леска тихозёрской турбазы.

В ту вылазку Дима почти не помогал отцу с глатиссантом, а только слушал его рассуждения, и наблюдал за тем, как тот выслеживает чудовище. Однако, когда зверь всё-таки попался в один из установленных капканов, отец не расправился с ним, а предоставил это право своему сыну и ученику.

Будучи тогда ещё совсем зелёным и неопытным, он навсегда запомнил, как стоял над огромной тварью с топором в руке, как многочисленные верёвки опутывали мускулистую тушу, и лишь рваные, гулкие звуки, будто одновременно поднимала лай целая свора собак, то и дело вырывались из пульсирующей груди.

Дима мчит, как в последний раз. Дима рвёт вперёд, вращая ногами Землю. Слишком медленно. Если бы только его «Волга» была на ходу, она бы мигом доставила его к озеру…

Путы прижимали плоскую змеиную голову зверя одним боком к самой земле; немигающим глазом глатиссант таращился на Диму снизу-вверх. Тонкий вертикальный зрачок то и дело перескакивал с лица юного охотника на топор в его руке и обратно. Груда мускулов ворочалась под верёвками, но не в попытках вырваться, а скорее из-за дискомфорта. Зверь не боролся больше, он только выжидал, что будет дальше.

Внезапно змеиный зрачок остекленел и прекратил скакать, остановившись на лице Димы. Зрачок не дрожал, не дёргался, только смотрел.

Макаров как сейчас помнит то отвратительное чувство, будто нечто чужеродное и неосязаемое медленно проникает внутрь, заставляя сердце биться чаще.

Турбаза вот-вот предстанет перед ним. Каким бы большим не казалось поле – впереди оно становится всё меньше и всё разрастается позади.

Бежать гораздо проще, когда думаешь не об оставшемся пути, а об уже проделанном. Но Дима старается не думать вообще. Дима следит за ритмом дыхания. Мысли абсорбируют кислород.

– Посмотри на него, – велел отец.

Ещё зелёный, не вкусивший крови чудовищ Дима не мог отвести взгляда от глатиссанта. Змеиный глаз буравил его насквозь. Дима не мог не смотреть на то, что так пристально смотрело на него, поэтому веления отца звучали особенно странно.

– Посмотри на него, – повторил отец. – Что ты видишь в его взгляде?

Дима видел шеренгу деревьев на подступах к «Тихому озеру». Зелёно-коричневую стену из веток, коры, листьев и хвои. Она неслась прямо ему в лоб, словно КамАз по встречке.

А что видел Дима, глядя на поверженного отцом гибрида?

Страх. Боль. Безысходность. Раскаяние. Мольбу. Печаль. Томительное ожидание исхода. И, несмотря на ужас неизведанного, непременно привлекаемого за собой расправой – нетерпение, вызванное невозможностью и дальше переносить все эти страх и боль, и безысходность, раскаяние, мольбу, печаль…

Дима не мог найти слов, чтобы ответить отцу. Дима не окончил школу, и просто не ведал таких слов. Не знал – есть ли вообще слова способные описать весь спектр чувств, сосредоточенных в одном узком вертикальном зрачке. Но отец ждал ответа, и юный охотник сказал, как есть:

– Он знает, что скоро умрёт…

– Именно. Не заставляй его ждать.

Лес, окружающий турбазу, двигался в лоб, словно огромный грузовик.

Почти слышны предупредительные клаксоны.

Нужно свернуть. Нужно остановиться. Нельзя вот так напрямик. Нельзя таранить – охотник навязывает условия…

Но если охотник и впрямь станет навязывать условия… Если промедлит, выбирая удобную позицию – мальчик утонет.

Макаров не сходит с курса. Макаров бежит прямо на лес, готовый расшибиться в лепёшку о зелёную стену.

Глатиссант загипнотизировал его. Зачаровал. Не буквально, но Дима не мог отвернуться, как бы сильно не хотел.

Он пытался было занести топор, но рука взялась мелкой дрожью. Отец впервые предоставил ему право последнего удара. Прежде Дима только уток стрелял. Но теперь, всё вмиг стало по-другому. Теперь от него требовалось отнять жизнь у существа, за глазами которого стоял разум… Разум и судьба.

Макаров не засёк время, но и без того чувствовал, что бежит уже не меньше семи минут. Начало брала восьмая. Непозволительная медлительность. Сколько из них мальчик провёл в воде?

Если бы только его «Волга» была на ходу, она бы доставила его прямиком к озеру меньше, чем за минуту…

– Но ведь глатиссанты – мирные, – воспротивился Дима.

– Глатиссанты – мирные, – сказал он, потому что рука с топором так и зависла в воздухе.

Дима смотрел на безобразную помесь змеи, оленя и льва, смотрел на ужасающее создание, чьей грудью выла сразу стая голодных псов, и говорил:

– Они только выглядят грозно, а так – никого не трогают. От них другого вреда кроме шума и нет!

– Ты сам видел, сколько животных он перебил, – возражал отец.

– Но так и речь о том, что животных. Сам-то он кто?

– Дима…

До входа в лес оставалось метров триста, не больше. Нужен ещё всего один рывок.

Поднялся лёгкий попутный ветерок. Сперва еле заметный, но постепенно набирающий силу, будто бы лес делал глубокий вдох.

– Он ведь тоже животное. Это – нормально. Разве нет?

– Дима… – пытался встрять отец.

Двести метров.

Стало видно, как ветви первых деревьев задрожали на ветру. Слышно, как зашипели листья.

– А как же естественный отбор, и всё такое?

– Дима…

– Чего вмешиваться-то? Ему ж надо чем-то питаться. Посмотри на пасть.

Сто метров.

– Дима! – рявкнул отец.

«Бо-огаты-ырь!»

Взрыв.

Ветер страшной силы – точно в герметичной обшивке самолёта пробило дыру размером с холодильник – в один миг вырывался из леса и ударил Диме в грудь. Макарова подбросило в воздух, как теннисный мячик, и отшвырнуло далеко назад.

Щепки, пыль, грязь, мелкие камни.

Охотник тяжело упал на спину. Покатился кувырком.

Ветер стих так же быстро и внезапно, как и возник.

Инерция волоком протащила охотника ещё пару шагов. Отпустила. Дима распластался по земле с открытым ртом. Конечности безвольно раскинулись в стороны. В глазах поплыли круги. Лёгкие сковал паралич.

Он попытался перевернуться со спины на живот. Медленно. Но лёгкий поворот ощущался точно также, как если бы его засунули в центрифугу.

Повышенный тон отца подействовал. Дима вздрогнул и оторвал взгляд от зверя рыкающего.

– Он оставляет трупы зверей нетронутыми прямиком, где ловит, ты сам видел. – Теперь, когда Макаров старший завоевал внимание сына, он снова говорил спокойно. – Да, ты прав – обычно глатиссанты безобидны, но с этим явно что-то не так.

– Ну может… – юный охотник пожал плечами. – Может нам стоит разобраться, что случилось?

– Это не наша забота выяснять, что им движет: ярость, мстительность, безумие или что-то ещё. Зверь убивает не ради пропитания – вот тебе факт. Может быть, ради удовольствия. Может быть, это превратилось для него в некий спорт. Ясно одно: он помешался.

– Но…

– Никаких «но»!

С трудом Дима перевернулся на живот и встал на локти.

Два астматичных вдоха, кашель, и ему удаётся восстановить дыхание. Вестибулярный аппарат берёт себя в руки.

«Что это было?!», – невольно проносится в голове; Макаров оглядывается на лесок. Всё спокойно.

– Никаких «но»! – оборвал его отец на полуслове. – Думать нужно было, когда мы его выслеживали: теперь он перед нами, Дима, перед тобой. И думать сейчас уже поздно!

– А если он не виноват?

– Разве ты здесь, чтобы прощать?

– Но вдруг ему просто нужна помощь?

– Нет психотерапии для чудовищ!

На дрожащих руках, Дима медленно поднимается сначала на одно колено, затем на второе. Расправляет спину. Сводит лопатки – удар вышел мощным.

Охотник быстро разминает суставы короткими движениями. Встаёт на ноги в полный рост и медленно разворачивается к лесу.

Лишь усталый рокот связанного глатиссанта нарушал воцарившуюся тишину. Дима снова повернулся лицом к змеиной морде. Застывший узкий зрачок продолжал смотреть на него в ожидании:

– Но… Но это же просто гластиссант!..

Голос отца вдруг смягчился:

– Сколько отродий выплёвывает Скверна?

Юный охотник нахмурился:

– Не знаю… Немного. Очень немного: иначе бы их заметили остальные.

– Верно, – соглашался отец. – Но всё же чуточку больше, чем мы с тобой встречаем.

Дима посмотрел на лесок – листья и ветви первых деревьев начали легко покачиваться.

Посмотрел под ноги – соринки и песчинки медленно поползли к турбазе.

Поднялся ветер. Пока слабый, но он быстро набирал силу. Дул с поля, подхватывал спинку расстёгнутой куртки Макарова и трепал.

Тыльной стороной ладони Дима вытер нос от приставшей пыли. Он смотрел на лесок и мысленно видел, как Витя захлёбывается в холодной воде. Он сгруппировался: подогнул колени и локти, сгорбил спину.

Ветви деревьев тряслись, как хвост гремучей змеи. Листья дико шипели.

Ах, если бы его «Волга» была на ходу. Дима ворвался бы в ней на турбазу, словно в танке, и никакой ветер не стал бы ему преградой…

Но «Волга» не на ходу.

Лес сделал вдох. Макаров свёл мускулы.

– Не все скверники плохие, – продолжал мысль отец. – Однако мы с тобой имеем дело только с такими. Другие себя просто не выдают. У чудовищ тоже есть своя история, но ты не должен в неё вникать: не должен сострадать тому, кого тебе придётся убить, чтобы не дать руке дрогнуть. Не верь тем, на кого охотишься. Сама суть их природы – есть Скверна, и ступив однажды на тропу зла, они уже не смогут с неё свернуть. А что ты будешь делать со злом?

За первыми же деревьями тихозёрского леса видно одну только бездну.

Макаров смотрит в бездну.

Глаттисант смотрит на Макарова.

– Что ты будешь делать со злом, Дима?

– Карать… – неуверенно отвечал он.

– Не слышу!

– Карать, – его голос становился твёрже.

– Громче!

– Я буду его карать!

– Как долго?!

– Покуда оно есть!!!

– И не задумываясь! – грозно подчеркнул отец. – Иначе однажды, кто-нибудь свернёт тебе шею.

Дима поднял топор над головой.

На миг лес стих. Ни шелеста, ни ветра…

Свист лезвия в воздухе – лай сотен собак в последний раз вырвался из груди чудовища.

Мальчишка убил огромного рыкающего зверя.

Охотник встал напротив деревьев, сощурился и раздражённо выдал себе под нос:

– Ну давай уже!

Бездна турбазы разорвалась рёвом, будто из сопл разгневанного авиалайнера.

Макаров прижался к земле. На него обрушилась воздушная волна. Полетели комки грязи, камни и обломки ветвей. Охотник поднял локоть, укрывая глаза за тканью куртки. Пальцами второй руки упёрся в почву. Стиснул зубы.

Ветер чуть не потащил его волоком, но всё же не сдвинул с места, и почти сразу же стих.

Дима закашлялся, распрямился, сморкаясь от пыли. Тыльной стороной ладони быстро прочистил глаза, размазав грязь по лицу.

«Сильна», – ужаснулся он мысленно.

Дальше дивиться времени не оставалось. Не дожидаясь, нового «вдоха», он с места рванул к деревьям. Стволы замелькали по обе стороны. Макаров вторгся на турбазу точно рыбацкий нож, вспарывающий брюхо чира: одним легким настойчивым движением – и вот он уже у озера.

Тёмные фигуры высоких стволов сосен, игольчатых лап елей и пышных берёзовых крон сливались в единую стену, обступали берег, образуя собой некое подобие трибун над бойцовской ямой. Только вместо самой ямы – огромное зеркало полное звёзд.

Охотник зорок.

Лунного света оказалось достаточно, чтобы Дима за несколько шагов заметил отпечатки босых Витиных ног на берегу.

На ходу, почти не теряя в скорости, Макаров сбросил куртку, выскочил из ботинок и залетел в воду. Поднявшиеся выше головы брызги не успели опасть, когда он уже торпедой плыл ко дну.