Квашняков явился, словно из ниоткуда. Он остановился перед Аликом, торжественно и напыщенно в царственной позе, входившей в необъяснимый контраст с его клоунским лицом, измазанным то ли мукой, то ли чем-то белым, как мука. Эмоции на его лице-маске отсутствовали. Он явился, чтобы вымолвить одну единственную фразу:

– Сильное представление!

Восклицания в интонациях не было, но восклицательный знак напрашивался, поскольку Квашняков, заклятый враг Алика, решился на похвалу, стоя перед ним в смешном виде.

Тон Квашнякова выражал скорее усталость и затаенную тоску по настоящему интересным для людей произведениям. Все ж, Квашняков сам был поэтом, сам сочинял, но чиновничья работа делала его произведения выхолощенными и приземленными, проходящими мимо человеческой жизни, наполненной борьбы с такими, как он.

Но уже спустя две недели Алик знал – гвоздь в голову – именно такая казнь ему предстояла. Он не был первым в череде людей, подвергнутых этой казни. Он видел других, которых укладывали в какие-то стальные рамочные приспособления. Те ложились, и их жизнь завершалась. Такая же клетка с гвоздем для головы ждала и Алика.

«Уйти, только уйти, полностью исчезнуть, – эта мысль запульсировала в его голове. – Сменив фамилию, затеряться в городах России, чтобы рука Хамовского не достала. Другого пути нет».

Он шел по знакомому проспекту вместе с Мариной и своей матерью и боялся им сказать о будущем…

Алик проснулся из-за телефонного вызова.

– Извините, что ночью, – проговорила Слоникова. – Но только вспомнила: звонил Муфтий, возмущался, что в нашей бегущей строке – ошибка.

– Ты исправила? – спросил Алик.

– Да, – ответила Слоникова

– Чья ошибка? – спросил Алик, не понимая, зачем его разбудили, если ошибка исправлена.

– Строку набивала Косаченко, – заложила Слоникова. – Вы знаете, что они тут вытворяют?

– Нет, – сознался Алик. – Я редко бываю на телецентре.

– У Туза был день рожденья…, – принялась рассказывать Слоникова, и Алик понял, что именно за этим она и звонила. – Они все перепились. На следующий день Задрин звонил на телецентр и говорил, что если будут спрашивать, где Туз, скажи, что утром приходил, а затем ушел, где находится – не знаю. Он прогулял весь день, а тут бутылок мешок. Уборщица выносила. Часть в шкафу осталась недопитая, а сегодня и их уже нет. Я на работе никогда не пью. Они тут допили все вместе с Косаченко и строку переврали.

– Хорошо, я разберусь, – ответил Алик, положил трубку и опять уснул.

СНИЖЕНИЕ БЮДЖЕТОВ

«Тот, кто выше, неудобен низшим тем, что может наложить…»

Совещание по снижению бюджетов проходило напряженно. Хамовский силой своей власти, помноженной на силу большинства депутатов, снизил бюджеты отдельных организаций во имя сохранения бюджета администрации маленького нефтяного города. Да и какой человек полезет в свой кошелек, если можно безнаказанно рассчитаться из чужих? Но Алик на всю эту, как он считал, комедию с урезанием бюджетов смотрел с иронией, поскольку обычно в конце каждого года депутаты выделяли всем дополнительные деньги и закрывали финансовые дыры.

Телерадиокомпании маленького нефтяного города бюджет был сокращен значительно, но не смертельно. Более всех нервничал Супов, председатель избирательной комиссии маленького нефтяного города. Он краснел от гнева, подскакивал и кричал:

– Вы что же делаете!? Как на такие деньги жить? Треть от бюджета оставили! Лучше бы просто убили!

Супов не состоял в праведниках, и Алик с удивлением смотрел на демарш председателя избирательной комиссии, являвшейся для городской администрации мостом к власти через народную реку.

На самом деле, если бы Алик хорошенько подумал, то понял, что теперь победу на выборах мог определять не только народ у избирательных урн, а ограниченное партийное собрание, выдвигавшее состав избирательного списка «Единой России» – партии, за которую народ голосовал благодаря телевидению и прессе.

Выборы можно было провести на ограниченных партийных сходках, что гораздо удобнее, нежели среди всего населения. Супов терял престиж. Лицо его лишилось сока и свежести. Нервозность вшами бегала по коже, заставляя председателя неуклюже ежиться, дергаться, высказывать упреки, но он не вызывал сочувствия.

В маленьком нефтяном городе мало кто мыслил широко. Слишком много заборов, а чем меньше пространство для умещения мира, тем больше его приходится урезать. Климат загонял мышление людей в помещения, обрезанные шестью плоскостями, тайга и построенный наспех город обедняли образность, телевидение завораживало, отказ от книг вел к безграмотности, алкоголь притуплял, а мысли о заработках связывали и направляли.

– Этот уже наворовался – за него и надо голосовать, – говорили жители маленького нефтяного города перед выборами, работая своим обрезанным, обедненным, завороженным, безграмотным, притупленным, связаннонаправленным мышлением.

Или:

– Этот все равно не выиграет – зачем за него голосовать?

После выборов человек, отдавший голос за победителя, человек, давший кому-то возможность попользоваться бюджетом, радовался, будто сам получил доступ к благам. Выборы власти – это была увлекательная игра, поражавшая массовым сумасшествием людей, внезапно ощутивших любовь к незнакомцам.

Организация избирательного сумасшествия – работа СМИ – это Алик понимал, но законодательно был обязан содействовать избирательной комиссии во главе с Суповым. Власть создавала законы, чтобы сохранить власть.

***

Закон не есть средство поддержания равной для всех справедливости, а есть средство для поддержания справедливости, служащей удержанию власти, теми, кто пишет закон. Не случайно великие статьи Конституции обросли множеством ограничений. Не случайно в ограничении главного закона страны власть не видит противоестественности. Умение не замечать очевидное и доказывать несуществующее – это неотъемлемая способность власти. Именно закон позволяет системе власти богатеть за счет людей, не входящих в систему.

***

Совещание по сокращению бюджета закончилось, и Алик бы забыл о возмущении Супова, как о несущественном, малоприметном событии, если бы не звонок…

ЗВОНОК

«Недовольство людей действиями власти часто проистекает не от того, что действия эти порочны, а от того, что они сами лишены возможности поступить также».

Вечернюю тишину, словно разомлевшую в тепле кошку, спугнул обычный телефонный звонок. Алик прижал трубку и очень удивился, впервые услышав голос Супова дома и впервые услышав Супова, едва говорившего по-русски от глубокого опьянения.

– Пятьдесят восемь миллионов! – протяжно и восхищенно завыл без предисловий Супов. – Выписывают премии по двадцать, по тридцать зарплат. Я в нетрезвом состоянии, но я правду говорю. Лизадков мне хвалился: на одну премию купил за три миллиона иномарку на йух! Вот это икюдзип!!! Меня унизили, оскорбили и тебя тоже.

Алик сильнее прижал диктофон к концу телефонной трубки, откуда громыхал голос Супова и ответил, чтобы поддержать разговор:

– Ну да.

– Мы всех кончим на йух, – озлобленно продолжал Супов. – Мне тяжело, на меня трижды хотели открыть уголовное дело. И все…, а-а-а дялбская работа. Ты сам хотел меня посадить на йух.

Алик весело рассмеялся. Судя по всему, Хамовский подставлял Супова так же, как и его. Чиновники умеют превращать голубя мира в украденную курицу и наоборот.

Супов тоже рассмеялся и продолжил:

– Знаешь, за что я тебя уважаю? За книжку. Слушай, мы должны скинуть эту власть. Если не согласен, я другую компанию найду. Я не ужзип. Они не додали кровные мои деньги ьдялб. Кто там перед тобой сидели – атеух ьдялб. Просто основная денежная масса проплывает мимо вас. Миллионы, сотни миллионов. Вы же об этом ничего не знаете.

– Ну да, – вынужденно согласился Алик.

Он действительно не знал ничего. Ни публикуемые бюджеты организаций, ни средние доходы коллективов чиновников не делали понятным уровень реальных доходов конкретных лиц. Более того, Алик не верил цифрам, которые невозможно проверить.

– Я же все знаю, – повеселел Супов. – Я с ними пил и гулял, они ж все говорили и они хотят меня кинуть и остаться у власти! Вот йух им ьдялб. Я с тобой никого не допущу до власти.

– Ну да? – недоверчиво повторился Алик.

– Считай, что уже депутат, на йух. Гарантирую, – пообещал Супов. – Я от своих принципов никогда не отойду. Единственное прошу, со мной в прямой контакт не входи. Ты подвел Сапу в свое время. Каждое твое движение, каждое твое общение… Лизадков тебя вычислил. Этот еухплет, этот ьдялб бандит. Это самый большой хапуга в этом городе.

– Давайте не по телефону, – предложил Алик.

– Я не боюсь, – завелся Супов. – Пусть подслушивают, ьдялб…

«Странная реакция на фоне боязни личных встреч, – оценил Алик. – Может он сам – подставной. Может ему надо, чтобы о телефонном разговоре стало известно, чтобы к нему изменилось отношение со стороны Хамовского, и он получил свои деньги. Это более вероятно, чем предложение захвата власти».

– … пошли они на йух, – облегчал душу Супов. – Просто, когда людям делают добро, а тебя кидают ьдялб, это ьдялб неприлично. Просто, когда я узнал, что они тридцать семь миллионов ьдялб хапнули…

– Что за тридцать семь миллионов? – спросил Алик.

– Тридцать семь миллионов это то, что счетная комиссия выяснила, что в лице Лизадковых, разных еухплетов, получили и подставили уважаемую мною Горилову, – сказал Супов. – Они не только по десять-двадцать зарплат получали,… и таких идиотов, как я и ты. О-о-о-о!!!

Супов перешел не неестественный визг:

– Пятьдесят шесть миллионов. Пятьдесят шесть миллионов!!! Они положили себе в карман по тридцать, по сорок зарплат! Замы, помы, разная атеух. Ты ьдялб ни яух не знаешь?!

– Не знаю, – сознался Алик.

– Ну ты ьдялб – пацан, – заключил Супов. – Я хочу выиграть выборы, чтобы не было этих педерастов, бандитов, жуликов, этих еухплетов, как ты писал в своей книге, а ты правду писал. Спасибо тебе. Ты же ведь их боялся. Они меня тоже кинули. Но, Алик, ни один йух не должен знать об этом разговоре. Иначе нас раздолбают.

В трубке заплескался быстрый сигнал. Многие люди вспоминают о родных, друзьях и об истине, только, когда им плохо. Они не могут уснуть, слыша чавканье из-под соседнего одеяла.

СТЕБЛИ НЕРАВЕНСТВА

«Уравнение не будет уравновешено, если неизвестное не желает определения и наделено властью».

Неравенство естественно для всего и определяется предназначением и питанием. Земля вращается вокруг Солнца, а не наоборот. Дерево в теплом климате куда пышнее, чем на Крайнем Севере. В человеческом обществе возникает особенный компонент питания, формирующий неравенство: общество само дает право и силу отдельным личностям на то, чтобы у него отобрать и защищает эти права. Незыблемость власти низкого общества заключена в том, что, передав власть человеку, люди отдают этому человеку механизмы достижения и удержания власти. Умный человек это сразу сообразит, например, такой как глава маленького нефтяного города Хамовский.

Человеческие законы, в отличие от природных, не действуют, а применяются. Яблоко Ньютона в человеческих отношениях падает в зависимости от правосознания судьи, прокурора, чиновника в любом направлении и с любой скоростью. Это и определяет дефекты общества.

Если в природе яблоко падает с ускорением 10 метров в секунду за секундой, то по законам человеческим в одном кабинете оно может не падать вовсе, в другом – падать мощно, пробивая железобетонный пол, в третьем – улетать в небо, ломая не менее железобетонный потолок. Поэтому естественен страх перед властью человека, живущего в низком обществе. Уже за порогом дома его ждет неопределенность и непредсказуемость.

Всем понятно, что законы человеческие должны действовать неотвратимо и точно, как законы физические. Яблоко должно падать одинаково быстро. Но как это сделать? И опять же секрет известен.

День не может договориться с ночью. Силы не должны договариваться и пожирать друг друга – задача государства – поддерживать равновесие. Как в природе. Тепло уравновешивается холодом.

Следующий принцип жизни – все должно разрушаться. Постоянно только непрерывное движение. Вода не ищет смысла, она течет.

Житель маленького нефтяного города не уверен, напуган, потому что, столкнувшись с проблемой, он вынужден обращаться не к движению, а к искусственной договорной незыблемости – власти. Блаженна только здоровая молодость, не заходившая на территорию человеческих законов. Она не видит яблок, которые, оторвавшись от дерева, улетают в небо, а если и видит, то чтобы не сойти с ума, отворачивается, становится на голову или смеется над увиденным.

Алик совсем забыл об этой теме, ставшей главным мотивом расследования против начальника налоговой полиции. Деньги. Способы их законного хищения. Деньги – в них весь интерес власти. На фоне обогащения наверху, внизу шла возня и грызня за копейки. И эта грызня и возня, составлявшая огромную часть служебного быта, как ни удивительно не унижали людей и не поднимали их на активное сопротивление власти.

Напротив – эти самые люди, жаждущие лишней копейки, с чистым сердцем работали на власть, которая их обворовывала на миллионы и миллионы. Они любили власть, которая обворовывала их на миллионы и миллионы. Они поклонялись ей и боготворили, как Павшин, повесивший над своим столом фотографии Президента России и главы маленького нефтяного города Хамовского. И в то же время, эти же люди дрались за те смешные деньги, которые получали, за те надбавки, которые хотели бы получить. И более того, эти люди, жаждавшие лишней копейки, ненавидели тех, тут Алик имел в виду себя, кто боролся с этой властью, ворующей у людей, у них самих (!), миллионы и миллионы…

Удивление вызывало то, что за копейку люди выполняли самую дурную подработку, оставляя за гранью внимания тех, кто их обворовывает на миллионы. Это был парадокс внутри парадокса. Чертова матрешка, которую сколько ни открывай, а внутри все та же улыбающаяся физиономия. Алик глядел во вроде бы умные и всепонимающие людские глаза и не мог сообразить, что находится за ними, и есть ли там что-то.

Оправдывая поведение большинства, Алик предполагал, что там – внутри – было, скорее всего, незнание, как обойти эту систему законов, систему власти в целом, чтобы добраться до глотки вора и оставаться невредимым. Вырвать копейку реальнее возврата украденных миллионов, которые если вернуть, то опять – неизвестно в каком кармане они окажутся.

Система, созданная властью для удержания власти, позволявшая воровать на основе закона, направляла силы и знания граждан исключительно на то, чтобы создать инструмент, который бы помогал власти вознестись к тем райским местам, где можно воровать на основе закона. Таким образом, внутри голов большинства была забитая токсическими пробками мыслительная система, думавшая в итоге только одной толстой извилиной – пищеварительной.

ХОЧУ ДЕНЕГ

«Люди так привязаны к материальному, что даже после смерти близких, они ухаживают вначале за трупом, а затем за могилой куда лучше, чем за их идеями».

В телерадиокомпании маленького нефтяного города зарабатывали в прямом смысле ни на чем, поскольку картинки и звуки, исчезали мгновенье спустя после трансляции, оставляя лишь разрозненные впечатления в отдаленных головах. Это не газета, которую можно заново пролистать.

«Если бы телевизионные программы продавались в записи по аналогии с распространением газеты. Существовала бы подписка, – размышлял на эту тему Алик. – Человек мог бы посмотреть телепрограммы, когда ему удобно. Например, диски в почтовых ящиках…»

Осторожный стук в дверь после рабочего дня прервал размышления Алика, но он подчеркнуто дружелюбно выкрикнул, чтобы за дверью услышали:

– Заходите, заходите!

В кабинет нерешительно проник заместитель по техническим вопросам Задрин. Его глуповато-нахальное лицо выдавало сильную озабоченность и страх.

«Хочет денег для супруги, – мгновенно оценил Алик, – она рассказала, что я снизил ей зарплату за невыполнение плана. Собирается меня шантажировать».

Нарушение финансового равновесия между работниками приводит к необратимому процессу. Один – рассказывает, другой – завидует, третий – просит.

– Присаживайся, Георгий, – предложил Алик и приготовился к печальной исповеди.

– Я недавно узнал, что Павшин получает 50 процентов доплаты,… – начал Задрин.

«Интуиция на месте», – обрадовался Алик и, чтобы ограничить Задрина в претензиях, сообщил:

– Павшин получает доплату за ведение прямого эфира.

– Он не перетруждается, – заверил Задрин, – а я здесь и по вечерам работаю.

– Георгий, не сравнивай, кто сколько работает. Это моя задача, – Алик показал рамки обсуждения темы. – Я знаю, что ты стараешься. Молодец. Но ты же мой заместитель.

– Я перерабатываю, – уточнил Задрин. – Я занимаюсь техникой, поставкой оборудования, оформляю договоры по бензину и по всему, что нужно организации. Кроме того, на мне ведение смс-сервера, а там уйма работы.

Объявления, которые жители маленького нефтяного города давали прямо со своего сотового телефона на экран телевизора, приносили телерадиокомпании некоторую сумму денег, и Задрин был не тот человек, чтобы бесплатно работать. Фирма, предоставлявшая смс-услуги, давала бонусы для организаторов договоров – пять процентов от месячной выручки. Задрин эти деньги получал и думал, что никто не знает, но Алик знал.

– В твоих словах есть логика, – согласился он, уходя от спора. – Но я тебе дал большую премию в прошлом году. И выделял доплаты в течение года.

– Да, спасибо, – сказал Задрин и вежливо закивал.

– При этом я не наказал тебя за срыв договоров по бензину и за протекающую крышу телецентра, а все сделал сам, – напомнил Алик.

Задрин опять закивал головой, ссутулился как фонарь над дорогой, но в глазах его по-прежнему читался вопрос: «хочу денег, раз ты супругу обидел».

– И еще одно Георгий, я не хотел бы, чтобы твои отношения с женой как-то отражались на работе и на твоих отношениях со мной, – прямо сказал Алик. – Ты же пришел сюда, потому что жена пожаловалась?

– Не без этого, – согласился Задрин.

– По твоему вопросу я подумаю, а в мои отношения с журналистами ты не вмешивайся, – сказал Алик. – Твоя жена значительно не выполнила план работы на месяц, и я не могу дать ей зарплату, которую получает тот, кто выполняет план.

– Но она сможет получать как все? – спросил Задрин.

– Как только выполнит план, – заверил Алик.

– Ну ладно, тогда все, – сказал Задрин и вышел за дверь.

Уход просящего сродни утреннему облегчению. Алик не любил, когда проверяли его карман, просящим ли взглядом, протянутой ладошкой или откровенной просьбой. Подаешь одному – подай всем.

Несовершенство человека велико. Кто мы такие, чтобы судить и выбирать из просящих более достойного подаяния? Мир просящих велик. Личного счастья не хватит, чтобы осчастливить всех, можно только увеличить несправедливость. Личное счастье одного просящего обернется личным несчастием других, желающих подаяния и знающих, что одному уже подали.

Положительное к себе отношение, оправдание всех своих действий – как сложно от этого избавиться. И нужно ли это, если мир распадается на множество картин, равное множеству глаз? Имеет значение только то, чья картина мира симпатична аудитории. О какой истине мы спорим?

Алик откинулся на спинку старого кожаного начальственного кресла и задумался: «Несомненно, Задрин узнал о доплате Павшина от самого Павшина. Они же друзья и пьют вместе, даже семьями. Ну, и дурак этот Павшин. Знал, что не умен, но не настолько же. И, конечно, это произошло в «Юности комсомола», когда коллектив встречал Новый год, не приглашая главного редактора, то есть меня…»

***

Счастье тесного круга

«Муха бросается на экран телевизора не от любви к его образам, а от инстинктивного стремления к свету и теплу».

Прокуренный тамбур «Юности комсомола» весело принимал гостей. Его выложенные мраморной плиткой и скользкие от мороза полы заставляли посетителей танцевать в свете подслеповатой одинокой лампочки еще до первой рюмки. Старт танцам давала оледеневшая металлическая решетка, служившая летом очистке подошв. На ней посетители ресторана порой поскальзывались так, что ноги взлетали выше головы, но даже, когда природа сносит города, то не извиняется.

Дамы в норковых шубах со сломанными каблуками на зимних сапогах катились на спине иной раз прямо к гардеробу, покрикивая на ходу залихватское:

– О-о-ох!!!

Сотрудники телерадиокомпании заходили в «Юность комсомола» со стороны отдельного зала для небольших компаний. Там за безопасным входом горел красками закусок праздничный стол, зал освещала музыка, шум предновогодних бесед прерывался импозантными тостами.

– Сегодня, когда главвред не может запретить нам веселье, я хочу выпить бокал за всех нас, за талантливых ребят, составляющих основу информационного вещания города, – примерно так исполнил свой первый тост Павшин.

Талант журналистов маленького нефтяного города заключался в точном приготовлении информационных блюд по вкусам власти, о чем говорили благодарственные письма и почетные грамоты Хамовского, грамоты и дипломы от структур, репутация которых зависела от положительных сюжетов.

Журналисты соревновались не в совершенствовании мастерства в творческих направлениях, выгодных населению, а в направлениях, выгодных власти, которая объявляла конкурсы, загоняя журналистов в стойла освещения выгодных тематик, например: «Урал промышленный – Урал полярный», или «Моя милиция меня бережет»…

Приглушенный звон наполненного стекла возвестил о единодушии, а если не о единодушии, так о желании выпить. Работал принцип праздника: слово-алкоголь-слово. К этому коктейлю иногда добавляются танцы, драки, любовь.

Когда Задрин и Павшин решили поговорить по душам, разум большинства собравшихся за столом стал схож с ледовым катком, на котором катаются инстинкты. Мысли внутри голов покатились, как дамы на входе в «Юность комсомола».

– Никто не вечен за рулем! – громко сказал Павшин, резко мотнув головой, словно сбрасывая туман с глаз. – Увидишь, скоро я стану редактором.

– А кто сомневается? – хитро прищурился Задрин. – Алик уже задрал. Следит, вынюхивает, не доверяет. Я честно работаю, а он: где, да что делаю? Какое его дело?

– Он больной, – определил Павшин, налегая грудью на стол, – я точно знаю. В телевидении без году неделя, а все туда же – учить. Золотое перо! Пусть его в зад вставит и летит. Деньги только хапает.

– Денег он немало срывает, – согласился Задрин, смакуя каждый звук. – Интересно, какова у него зарплата?

– Не меньше ста тысяч, а то и больше, – предположил Павшин, откинувшись на спинку стула и разведя ладони в стороны примерно так, как это делают рыбаки, представляя богатый улов, – нашел злачное поле: с телевидения косить. Мы тут упираемся, от мониторов глаза слепнут, по ночам снятся отсмотренные в раскадровочной картинки, а он сливки снимает.

– Ты сколько получаешь? – вкрадчиво спросил Задрин…

Мозг схож с сетью, чем мельче ячея, тем быстрее заполняется невод, но его содержимое обычно не вызывает восхищения, чем крупнее ячея, тем меньше человек сосредотачивается на мелочах, тем крупнее его добыча. Мозговой невод Задрина собирал все до жучков и пиявок.

– Я надавил на шефа, и он полторы ставки мне платит, – властно-пренебрежительно сообщил Павшин. – Подошел, говорю, если не заплатишь, то ищи человека, все, что не входит в мои обязанности, делать не буду.

Авторитет, что серебро – не будешь начищать, скоро потускнеет. Без героизации прошлого Павшин не мог обойтись: реальность унижала его. То, что добавку к его зарплате выхлопотала его бывшая жена Валер, он старательно забыл, что, потому что, вспоминая действительность, ощущал себя слабее, чем о себе мыслил, поэтому корректировал не только тексты, но и свое прошлое.

– И получилось? – спросил Задрин.

– А куда ему деваться? – произнес Павшин, горделиво приподняв подбородок. – Ты тоже зайди и потребуй, а то они деньги между собой делят, а главные на телевидении – это не начальник с бухгалтерией, а мы: те, кто его делает. Ну, давай выпьем за это....

– Выпьем за то, чтобы ни одна власть не могла ухудшить нашу жизнь! – крикнул он в зал, залпом выпил полную рюмку водки и опять принялся громко рассказывать про то, как в недалеком прошлом он служил майором комитета государственной безопасности и разрабатывал план захвата Афганистана.

Это было обычное для Павшина явление, и никто не отвлекался, чтобы выслушать его пьяные байки про никогда не существовавшие подвиги. Такова натура отчаявшегося в поисках величия журналиста, взращенная на благодатной почве маленького нефтяного города.

Зов души жителя маленького нефтяного города требовал выхода из таежной глуши, и он несся, подгоняемый северными ветрами по улицам, кое-где превращался в вой, кое-где в трепетное шуршание, кое-где в собачий лай, но везде в нем слышался шепот самовозвеличивания, без которого жизнь в маленьком нефтяном городе казалась

медленно наступающей смертью. И эта мистификация событий и собственной значимости одолевала маленький нефтяной город, словно грипп. Ею заболевали все от мала до велика.

Дети, из-за высоких заработков родителей, безумно верили в собственную значимость и гордились списанными из Интернета научными работами.

Взрослые приписывали своим скромным деяниям эпитеты «значительный», «лучший в округе», «лучший в России».

До самого великого еще не доходило, но это был лишь вопрос времени, как понимал Алик. А в его коллективе, наиболее выдающимся специалистом по самовосхвалению и был, несомненно, Павшин и как лидер творческой группы, он сеял этот пример среди остальных. Задрина, жена Жоры Задрина, была ягода с того же волчьего куста.