Грехи отцов

***

Игнатий Чихачов смотрел на него, вытаращив глаза и, похоже, напрочь утратив божественный словесный дар. Поскольку ответа так и не последовало, Алексей нетерпеливо повторил:

– Мне нужно уйти после ужина. Ты же знаешь, как это сделать, чтоб не заловили. Поможешь?

– Ну ты даёшь… – выдохнул, наконец, Игнатий и покрутил коротко стриженной белобрысой головой. – Я бы раньше поверил, что Фриц Тизенгаузен сжёг карты и засел за учебники, нежели что ты́ отправишься в самоволку!

Алексей хмуро смотрел на камрада⁸.

Игнатий вздохнул.

– Хорошо. Пойдём, как сыграют отбой.

Вниз спустились по верёвке из окна второго этажа. После тапты – сигнала отбоя – выйти во двор можно было только с разрешения дежурного офицера и через главное крыльцо, что Алексею вовсе не улыбалось. Стараясь не пересекать открытое пространство и держаться поближе к стенам, они очутились на задворках. Зло и заливисто забрехал цепной кобель.

– Тише, Жук, не шуми! – Игнатий посвистал.

Лай прекратился, и под ноги им, звеня цепью, выкатился лохматый чёрный ком.

Игнатий вытащил из кармана заветренную серую горбушку и, сунув псу половину, повернулся к Алексею.

– Запомни, Ладыженский, это главный пособник любого самовольщика. С ним надобно дружить. – Он протянул Алексею второй кусок. – На, угости его.

Алексей скормил Жуку подношение, и мохнатый мздолюбец запрыгал вокруг, крутя хвостом и норовя поставить на грудь передние лапы.

К Неве пробирались задворками. Возле устоев наплавного Исаакиевского моста, несмотря на поздний час, ещё стояла пара извозчиков, поджидая седоков.

Игнатий обернулся.

– Удачи тебе в твоих авантюрствах. – В глазах его прыгали искорки. – Постарайся воротиться до побудки. На самый крайний случай – к семи часам. Если молитву пропустишь, ещё, может, и не заметят, но коли не явишься к началу занятий – точно засекут. Первым часом латынь. Иогашка Цетлер всегда списки фискальные составляет. Дотошный, немчура…

– Спасибо тебе. – Алексей неловко пожал ему руку и вскочил в розвальни.

Извозчик зацокал, погоняя коня, и сани заскользили по свежему снегу в сторону Нижней набережной.

***

Домик на Нижней набережной против лавки английского купца встретил тёмными негостеприимными окнами. И Алексей почувствовал себя ребёнком, получившим в подарок вместо оловянных солдатиков пару стоптанных башмаков. Лишь где-то на самом донышке души шевельнулось едва ощутимое облегчение.

Он нерешительно поднялся на крыльцо и стукнул в дверь. Не надо было отпускать извозчика… Теперь придётся возвращаться пешком.

Створка отворилась бесшумно и раньше, чем он успел опустить руку, точно тот, кто её открыл, стоял там и ждал, и Алексей даже отступил от неожиданности. Перехватило горло, и он замер на пороге, не в силах произнести ни звука.

– Пожалуйте записку, – прошелестела тень, возникшая в дверях. Пальцы дрожали, никак не могли нащупать за обшлагом клочок бумаги, и он испугался, что потерял его. Наконец, записка была извлечена.

Тень с поклоном отступила внутрь, жестом предлагая войти, и Алексей шагнул в чернильную темноту таинственного дома.

Провожатый открыл перед ним ещё одну дверь, и Алексей очутился в комнате, тонувшей во мраке. Где-то в глубине тускло горела одинокая свеча, её слабый свет делал тьму вокруг ещё гуще. Но ничего рассмотреть он не успел.

Нежные руки обвили шею, и на Алексея обрушился шквал поцелуев и ласк. Последнее, что он видел, опускаясь за податливой тонкой фигуркой в густой мех разбросанных по полу звериных шкур, была матовая белизна совершенного, словно греческая статуя, тела. После чего тусклый огонёк мигнул и погас, и навалившаяся темнота целомудренно укрыла чёрным бархатом две сплетённые в объятии фигуры.

***

За две недели до поединка…

– Что вам угодно? Вы явились меня оскорблять? – Она старалась смотреть холодно и спокойно, но чувствовала, что получается неважно.

– Я явился требовать, чтобы вы оставили в покое моего сына.

Когда-то взгляд этих глаз согревал её, ласкал, обливал нежностью… Теперь в нём искрились все льды Чукотского моря, открытого недавно Берингом.

– Требовать? Вы? У меня? – Она рассмеялась нервно. – Да кто вы такой, чтобы требовать?!

– Вы правы – никто. И блудни ваши мне безынтересны. Не льститесь, что мне есть до вас дело, – сказал, будто плюнул, и губы покривились презрительно. – Коли возжелаете, можете весь кадетский корпус поселить в своей спальне – воля ваша. Но если вы ещё хоть раз приблизитесь к Алексею, ваш муж узнает много интересного. Вся коллекция ваших амурных трофеев мне вряд ли ведома, но и тех непотребств, что знаю, включая рыжего курляндца, с коим вы путаетесь нынче, будет довольно.

Если бы взгляд мог убивать, этот человек, что стоял перед ней, заложив за спину руки, просы́пался бы на ковёр кучкой серого пепла. Жаль, что испепелить взглядом на самом деле нельзя – она с удовольствием посмотрела бы, как он корчится в огне. Виде́ние было таким живым и ярким, что она даже улыбнулась.

– Вы меня поняли, сударыня? – Льды Арктики потушили инквизиторский костёр в её мечтах, вернув в гостиную, к человеку, стоявшему напротив.

Не мигая он глядел ей в глаза. Из всех мужчин, что были в её жизни, он один умел так смотреть – точно бабочку булавкой прикалывал.

– Вы поняли меня? – Он повторил почти по слогам.

– Я вас ненавижу!

– Это как вам будет угодно. – Он пожал плечами. – Прекратите морочить Алёшке голову и можете развлекаться дальше в своё полное удовольствие – боле меня не увидите. Вам всё ясно?

Не в силах извлечь из себя ни звука и прилагая все старания, чтобы удержать закипавшие в глазах слёзы ярости, она кивнула.

– Тогда не стану утомлять вас присутствием.

Он склонился галантно, будто на полонез приглашал, и, круто обернувшись на каблуках, вышел, почти не хромая.

Скулы горели, точно он надавал ей пощёчин. Пальцы сами схватили с конфетного столика изящную вазочку мейсенского фарфора. Прелестная вещица, словно живая, выпорхнула из рук и, пролетев через комнату, ударилась о дверь. Брызнула во все стороны сотней мелких осколков…

***

Накануне поединка…

– Не дури! – Игнатий схватил его за локоть. – Куда ты пойдёшь? Будто не знаешь, что Раден по три раза за ночь в комнаты заглядывает.

– Мне очень надо, Игнат! – Алексей смотрел умоляюще. Кажется, когда-то он был гордым и независимым. И никогда никого ни о чём не просил. Кажется, да…

Уже две недели он не видел Её. Домик на Нижней набережной стоял закрытым, письма оставались без ответа…

– Куда надо-то? Нешто совсем головой оскорбел?!

Игнатий злился, белёсые брови сошлись над переносьем.

– В Летний сад. Там маскарад нынче.

– И как ты на тот берег переберёшься? С Ладоги льды идут, зажорины⁹ круго́м. Никто ночью даже за рубль не повезёт. Жизнь дороже…

Алексей заговорил быстрым горячечным полушёпотом, сердце трепыхалось, как пойманная кошкой мышь:

– Я там лодку присмотрел, сам управлюсь. Ничего… Ты только от Радена меня прикрой. А к утру я вернусь.

– Да как прикрыть-то, коли он ходит и проверяет?! – едва не заорал Игнатий, и пробегавший мимо кадет из третьей роты покосился на них с интересом.

– Скатай мою епанчу, на топчан брось и сверху одеялом прикрой – может, и не заметит ничего…

– Что за нужда тебе за три дня до экзамена так рисковать?! Аттестуешься и гуляй хоть целые сутки.

– Мне нынче нужно, Игнат… пожалуйста… Что тебе, сложно?

– Да не сложно! В бешеном доме тебе место… Из-за блажи так будущим рисковать. Ведь засекут – в матросы спишут…

Но взглянув в запавшие, тоскливые, как у больной собаки глаза, Игнатий болезненно сморщился и сквозь зубы процедил:

– Неистовец полоумный…

И Алексей понял, что уговорил.

***

За час до поединка

На туалетном столике в беспорядке громоздились мушечницы, баночки для румян, душистая французская пудра, искрами мерцавшая на волосах. Лежали раскрытый веер и футляр с ожерельем. За спиной в безропотном ожидании замерла фигура горничной.

Женщина сидела перед зеркалом, и могло показаться, что она придирчиво рассматривает своё отражение. Но это было не так…

Глаза глядели в пустоту – туда, в дымчатое зазеркалье, где память являла совсем другие картины. Там барышня с застывшим от отчаяния лицом говорила своему собеседнику жестокие слова. Уста произносили, а умоляющие глаза твердили: «Не верь! Посмотри на меня! Услышь то, чего я сказать не могу!»

Не услышал.

Зажатое в ладони тоненькое колечко холодило руку. Тогда, много лет назад, все сокровища Алмазной палаты не стоили этой вещицы…

Женщина резко выпрямилась. Хватит! Сегодня день окончательного расчёта. Наконец, она станет свободна!

Дрогнувшие пальцы потянули золочёную ручку. В ящичке орехового секретера лежал целый ворох бумаг. Но это письмо она могла бы найти на ощупь – оно обжигало пальцы.

Как получилось, что любовь, широкая и солнечная, будто июльское небо, обратилась в бездонную и тёмную, словно колодец, ненависть? Впрочем, неважно…

Много лет назад этот клочок бумаги нанёс ей смертельную рану. Сегодня он послужит орудием возмездия…

***

Пять часов спустя…

– Он мёртв. – Мужчина пристально смотрел в глаза собеседницы, готовясь заметить малейшее изменение в точёных чертах её лица.

Но нет, ни боли, ни тоски лицо не отразило. Не дрогнуло пышное опахало страусовых перьев, судорожно сжатое побелевшими пальцами, не приподнялись от тяжёлого вздоха обнажённые плечи в ореоле дорогих кружев. Всё тем же победительным самовлюблённым блеском полыхали в свете жирандолей¹⁰ бриллианты на нежной шее.

Из-за прикрытой двери библиотеки неслись визгливые звуки виол. Отчего-то они раздражали, как комариный надоедливый писк над самым ухом.

– Бедный мальчик… Он сильно мучился? – В голосе печаль и ничего большего.

Мужчина беззвучно выдохнул, разжав судорожно сжатые в кулаки пальцы.

– Нет. Всё случилось мгновенно. Когда я подошёл к нему, он уже не дышал.

– Нелепая судьба…

– Вам его жалко?

– Конечно, ведь молоденький совсем, дурачок… И потом, во всём случившемся есть и моя вина – если бы я не пригласила его танцевать, он не возомнил бы невесть чего, не стал бы преследовать меня, писать послания, следить…

– Он свою нелепую судьбу сам нашёл. Я не мог оставить его так: он видел слишком много, а если бы болтать начал?

– Теперь он болтать не станет. – Она вздохнула устало.

– Не станет. И нам ничего больше не угрожает. Вы же понимаете, что так гораздо лучше?

Женщина повернулась к окну, опять хищно полыхнули бриллианты, переливчатая волна прошла по высокой груди, и он невольно залюбовался тонким изящным профилем. Как всегда, когда смотрел на неё, слишком рьяное воображение отмело всё лишнее и дорисовало недостающее. В голову ударила тёмная жаркая волна, и сбилось дыхание.

– Беда в том, что теперь нам грозит опасность во сто крат серьёзнее.

– Что вы имеете в виду? – На него словно вылился ушат холодной воды, он даже головой потряс.

– Ко мне приходил отец мальчика. И угрожал…

– Объяснитесь, сударыня! Я что-то утерял суть гиштории: при чём здесь кадетов отец, с какой стати и чем он вам угрожал? – Мужчина нахмурился, взгляд вновь потяжелел.

– Это давняя история, барон. Когда-то этот человек был в меня влюблён, а я предпочла другого.

– Даже так? Занятно. То есть кадет испытывал к вам потомственное влечение? Унаследовал от батюшки? Род семейного безумия?

– Ваше зубоскальство неуместно, сударь! – Кажется, он задел её – щёки вдруг залились румянцем, а глаза метнули молнию. – Откуда-то Фёдор узнал, что сын преследует меня своим вниманием, явился и потребовал, чтобы я пресекла ухаживания. Кажется, он следил за мной и узнал про нашу с вами связь.

Отчего-то слово «связь» покоробило мужчину, и он перебил язвительно:

– Как?! И этот тоже? Тоже за вами следил? Сударыня, вы просто героиня романа – все за вами следят!

– Вы зря тешитесь, сударь! Этот человек грозился рассказать про нас мужу. Он много лет мечтал отомстить и теперь легко может это сделать.

«Есть такие женщины, – мельком подумалось мужчине, – которые смотрятся тем более невинными, чем более они порочны…»

– Сдаётся, сударыня, вы поёте мне завиральные баллады! С чего бы папаше полошиться, если это юнец был влюблён в вас, а не наоборот? Признайтесь, вы сами щенку авансы раздавали?!

– Я? – Она рассмеялась безо всякой натянутости. – Помилуйте, на что мне мальчишка?

Он сказал на что и даже дополнил слова жестами для пущей ясности. От таких объяснений покраснела бы и полковая маркитантка, но дама и бровью не повела, лишь поморщилась слегка:

– Оставьте вашу мавританскую ревность, сударь, лучше поразмыслите, что теперь делать. Когда Фёдор узнает о смерти сына, он тут же поймёт, что виной тому именно я, и отомстит.

– Вы предлагаете и его вызвать на дуэль?

– Нет, конечно. – Она подарила мужчине нежную улыбку. – Но однажды, ещё в Митаве, вы избавились от некого опасного господина лишь посредством бумаги и пера…

Мужчина отступил, глядя почти со страхом.

– Откуда вы знаете?

– Это неважно, мой милый Густав. – Она вновь улыбнулась, на сей раз насмешливо. – У нас, женщин, своя политика, свои конфиденты и своё оружие. Поверьте, сударь, я знаю о вас гораздо больше, нежели вы полагаете.

Он помолчал, глядя мимо. Иногда он жалел, что повстречал её, яркую, роскошную, страстную. Порочную и невинную одновременно. Должно быть, такой была Ева…

– Хорошо. Я сделаю, как вы хотите.

Книга первая. Грехи отцов

Глава 1. Встреча

Через грязное оконце кареты едва проникал свет. В сером сумраке пахло плесенью, пылью и ещё почему-то мышами. Филиппу казалось, что на душе у него так же – сумрачно, пыльно и душно. Напряжение, нараставшее всю долгую дорогу по мере приближения к дому, на последних верстах стало почти невыносимым, и от него тоненько звенело в ушах.

Эх, скакать бы сейчас по лесу, вдыхая вкусный, прохладный весенний воздух, приправленный острым запахом конского пота, чувствовать под коленями живое тепло крутых лошадиных боков, тогда и дорога не была бы такой мучительной и долгой. Зря он не настоял на том, чтобы ехать верхо́м.

Карету очередной раз тряхнуло. Дорога на всём пути из Лейдена была отвратительной, но после того как съехали с Нарвского тракта, стала просто ужасной. Местами, в низинках, весенняя распутица превратила её грязное кочковатое месиво, в котором колёса вязли на треть высоты, и Данила на козлах вздыхал и охал, понукая уставших лошадей. Впрочем, там, где снег уже стаял, и дорога просохла, её тоже нельзя было назвать ни хорошей, ни даже сносной – кочки и ямы, чередовавшиеся друг за другом, делали просёлок похожим на ребристую доску, о которую бабы трут при стирке бельё.

Обычно, чтобы не сидеть в духоте и одиночестве, Филипп забирался на козлы рядом с Данилой, и путешествие становилось гораздо приятнее. Положение мужика при Филиппе называлось «дядька¹¹», сам себя тщеславный Данила именовал камердинером, а по сути был един во множестве лиц – и камердинер, и кучер, и лакей, а порой и повар. Человека ближе у Филиппа не было.

Но сейчас он не мог видеть даже Данилу, а обычное ворчание вместо улыбки вызывало лишь нараставшее с каждым часом раздражение.

Внезапно экипаж тряхнуло так, что Филипп ударился головой о потолок. Раздался противный скрежет, карета накренилась вправо и остановилась. Снаружи послышалось невнятное бормотание.

– Ну что там ещё?! – Шишка на макушке настроения не улучшила, зато дала, наконец, повод выплеснуть накопившееся раздражение.

Бормотание усилилось, перейдя в причитания. Перечисление святых угодников стало напоминать цитату из церковного служебника. Очевидно, по-мужицки основательный Данила решил заручиться содействием как можно большего числа небесных помощников. Филипп с некоторым усилием распахнул норовившую захлопнуться дверцу и выбрался наружу.

Разминая затёкшие от долгого «комфорта» руки и ноги, он с наслаждением потянулся и двинулся вокруг экипажа. Данила, обнаружился через несколько секунд. Он скорбно взирал на перекошенную карету и лежавшее рядом колесо.

– Что тут у тебя за катастрофия? – Филипп зябко поёжился – весенний ветер оказался слишком свеж – и с удовольствием вдохнул полной грудью пахнущий лесом воздух.

– Ось поломалась, – деловито пояснил Данила, прекративший по пустякам беспокоить святых отцов. – Приехали, княжич…

Он попинал сапогом обломок оси и уныло махнул рукой.

– И что делать станем? – Филипп тоже попинал несчастную карету.

– А что поделаешь? – философски пожал плечами дядька. – Сейчас выпрягу коней, багажею соберу и дале поедем, а колымагу тут бросим. Только б в сторонку её своло́чь, чтоб не мешала никому.

С большим трудом путешественники откатили на обочину повреждённый экипаж и выпрягли лошадей. Споро навьючивая на них немудрящие Филипповы пожитки, Данила продолжал сетовать:

– Вот уж напасть! Вёрст двадцать всего не доехали до дома-то. Сколь времени потеряли… Уже б подъезжали. Тепереча засветло не управимся…

Рассеянно слушавший его бормотание Филипп только вздохнул. Он был бы не прочь дальше идти пешком и задержаться не на пару часов, а на пару дней. Да и вообще заблудиться в лесу…

Наконец всё было готово к дальнейшему путешествию. Филипп вскочил в седло. С колдобистого проезжего тракта, встреча с которым оказалась для бывалой, пожившей сполна кареты роковой, он следом за Данилой свернул на узкую тропу между деревьев.

После сумрака и духоты свежий воздух пьянил, и Филипп, всегда любивший быструю езду, нёсся по лесу так, что дядька сзади лишь охал да творил крестное знаменье.

Вылетев галопом на небольшую полянку, Филипп резко натянул поводья – шагах в десяти на земле неподвижно лежал человек.

– Данила!

– Еду, княжич, – послышалось из-за кустов.

Не дожидаясь слугу, Филипп соскочил с лошади и бросился к лежащему, осторожно перевернул. Человек был без сознания, но дышал. Вся одежда с левой стороны под рёбрами намокла и потемнела от крови, лицо же было бледным до прозрачности и оттого казалось совсем юным.

– Ох ты господи… – сдавленно охнул сзади Данила. Бормотание из растерянного стало испуганным.

– Надо кровь остановить. – Филипп поднялся с колен, его подташнивало. – Достань рубашку, раздери на полосы и перевяжи.

Он огляделся. В полусажени от незнакомца валялась шпага, Филипп подобрал её. Чуть дальше на траве лежали кафтан, епанча и треуголка.

– Пособите-ка, Филипп Андреич, один не управлюсь, – позвал Данила.

Кое-как вдвоём они приподняли тяжёлое неподатливое тело, разрезали камзол, рубаху и, как смогли, перетянули рану полосами разорванной Филипповой сорочки. Раненый дёрнулся, застонал и приоткрыл затянутые мутной пеленой глаза.

– Что с вами стряслось, сударь? – Филипп склонился к его лицу, ловя ускользающий взгляд.

– Я должен вернуться… – прошелестел тот. Кажется, Филиппа он не видел. – До тапты… – И дальше уж вовсе невразумительное, должно быть, в бреду. – Fleur de chardon… Où est-elle¹²?

На этом силы незнакомца иссякли – глаза закрылись, и он вновь провалился в беспамятство.

Филипп растерянно взглянул на слугу:

– Что с ним делать-то? Надо же как-то довезти его хоть до батюшкиного дома.

Он окинул взглядом коней, что мирно щипали едва проклюнувшуюся траву, покачал головой – нет, на лошадь не усадить, даже пытаться не стоит… Не кулём же поперёк седла его громоздить, этак точно живым не довезёшь…

Филипп вздохнул.

– Эх, кабы не колесо… Ну хоть телегу надо… Ты же здесь всё знаешь. Давай, поезжай за подмогой.

Данила вскинулся:

– Да как же я вас одного в лесу-то брошу?!

– Ну, стало быть, я поеду. Рассказывай, как до ближайшей деревни добраться.

Дядька всполошился окончательно, даже руками заплескал:

– Куда вы, сокол мой? А ну как и на вас лиходейцы наскочут? Не пущу!

Филипп рассердился:

– Данила! Не дури! Мы время теряем! Пока ты рядишься, он душу Богу вернёт! Решай, кто едет.

Данила заметался, круглое бородатое лицо вытянулось и сделалось жалобным. Но выхода никакого не было. Наконец, решив, должно быть, что ехать менее опасно, чем оставаться на поляне, где за каждым кустом могут таиться неведомые душегубцы, дядька начал объяснять, как добраться до ближайшей деревни.

Филипп вскочил в седло и мельком улыбнулся быстро перекрестившему его Даниле.

– Не тревожься, я смогу отпор дать, если что. – Он похлопал по седельной сумке с пистолетом.

Данила покачал головой с явным сомнением.

– Ну да… Этот, небось, тоже так полагал, а теперь лежит тут, не то живой, не то мёртвый…

Не вступая в очередной виток препирательств, Филипп дал коню шенкеля.

***

Как только свернули с Нарвского тракта, началось сущее мучение. Граф Сиверс и барон Корф уже не первый год вели тяжбу, решая, кому из них надлежит обихаживать проезжий тракт, проходивший как раз по границе их земель. Оттого на дороге не было не то что песка, а даже и фашины¹³ все ушли в разбухшую от распутицы землю.

Трясло экипаж немилосердно. И Лиза уже через четверть часа почувствовала дурноту – её всегда укачивало в пути.

Элен и Соню такая езда ничуть не утомляла. Обе были довольны и румяны, а каждый новый толчок, от которого они валились друг на друга, вызывал у них лишь взрыв весёлого смеха.

Едва карета выехала из ворот монастыря, где Лиза с сестрой провели последние два месяца, как Элен впала в эйфорию, граничащую с буйством. Она пела, смеялась, тормошила Лизу с Соней и вообще вела себя, точно дитя.

Сейчас, в конце длинного и утомительного путешествия, Элен заметно поутихла, но по-прежнему пребывала в отличном настроении. Тосковать и скучать она не умела и даже в обители находила силы и время для милых проказ. Причём монашки отчего-то не сердились на неё, а только улыбались грустно и немного устало.

Отсутствие кислого лица фрау Шмулер тоже добавляло прелести поездке. Лиза искренне старалась посочувствовать гувернантке, отравившейся солёными груздями, но отчего-то сочувствие получалось ненастоящим, как оловянная ложка, покрытая серебром.

Путешествовать в компании дворовой девушки Сони было куда как приятнее: Лиза чувствовала себя взрослой дамой в сопровождении камеристки, а не девчонкой под надзором воспитательницы. Элен же, казалось, и вовсе ни о чём таком не задумывалась, просто радовалась неожиданной свободе, весне, солнечной погоде и возвращению домой.

Внезапно карета дёрнулась, вызвав у Лизы очередной приступ головокружения, и остановилась. Снаружи послышались голоса. Мигом перестав смеяться, Элен испуганно взглянула на сестру. Хоть в этих местах и не слыхали о разбойниках уж лет десять, случиться могло всякое. Впрочем, рассудив, что при нападении шума было бы гораздо больше, Лиза успокоилась и выглянула в окно.

Лес вдоль дороги чуть шевелил ветвями, словно ёжился от свежего ветра. Деревья стояли покрытые той едва уловимой зеленоватой дымкой, будто разлитой в воздухе, когда каждая отдельная веточка ещё голая и тёмная, а все вместе они словно укрыты прозрачной изумрудной мантильей.

– Прошу вас! – совсем близко проговорил взволнованный мужской голос. – Пожалуйста, помогите!

Кучер Демьян прогудел в ответ суровым басом. Тон его был извиняющимся, но непреклонным:

– И не просите, барин. Доберёмся до мызы, пришлём к вам дворовых в подмогу.

– Да не могу я ждать! – закричал незнакомец, в тоне его звучало отчаяние. – Говорю же тебе – там человек умирает!

Девицы в карете притихли, точно мыши в буфете, только таращили на Лизу испуганно-восторженные глаза.

– Что случилось, Демьян? – решительно крикнула Лиза. В конце концов, хоть и на полчаса всего, но она старшая.

Спустя мгновение к окну подъехал всадник на гнедой лошади. Увидев Лизу, он спешился, снял шляпу и поклонился. Лиза отметила тонкие черты лица и взгляд чуть свысока, безошибочно выдававший человека благородного происхождения.

Ему было лет двадцать, оценила про себя Лиза. Довольно высок и широкоплеч. Кафтан, запылённый и не слишком новый, сидел на молодом человеке так, что тот казался стоя́щим не посреди лесной дороги, а на паркете бального зала. Густые, немного вьющиеся тёмно-каштановые волосы в косых лучах закатного солнца отливали золотом. В кофейных глазах, отороченных частоколом очень густых и коротких чёрных ресниц, Лизе почудилась затаённая тоска.

Лицо незнакомца было озабоченным, даже расстроенным, и он смотрел на Лизу умоляюще.

– Князь Филипп Андреевич Порецкий к вашим услугам, сударыни. – Он мельком скользнул глазами по Элен, что с опаской выглядывала из-за Лизиного плеча, и вновь обернулся к Лизе, признав за ней главенство. – Простите мою бесцеремонность, но вас сам Бог послал! Мне очень нужна помощь! Вернее, не мне… – Он смешался и заговорил быстро, точно боялся, что барышни не дослушают и уедут. – Здесь в лесу раненый, он без сознания и не может ехать верхо́м. Будьте милосердны, позвольте довезти его в вашей карете. Хотя бы часть пути – до ближайшей деревни или мызы.

– Ну конечно же, сударь, – отозвалась Лиза. – Вам нужна помощь, чтобы донести его до кареты? Прохор, помоги его сиятельству.

– Барышня! – возопил с козел Демьян. – А что скажет ваша маменька? Мы барыней в охранение вам дадены, и беспорядство этакое она б уж точно не одобрила!

– Какое беспорядство? – не поняла Лиза.

– А такое! Чтобы чужие господа с молодыми девицами в одной колымаге разъезжали!

– Что ты говоришь?! – От возмущения у Лизы загорелись скулы. – Матушка отказала бы в помощи умирающему человеку? Ты в уме ли, Демьян? Прохор, ступай, тебе сказано!

Она метнула сердитый взгляд и в лакея. Тот, впрочем, не возражал и на безнравие не сетовал – стоял, помалкивал, а получив приказание, соскочил с лошади и отправился вслед за князем.

На козлах, похожий на большого сердитого ежа, возмущённо пыхтел Демьян, категорически не одобрявший хозяйского легкомыслия.