Последний день. Преломление

Отстранив местного солдафона, безуспешно пытающегося оттащить от назареянина молодую иудейку, Валлий деловито взяв огромной пятернёй и намотав на руку нежные шелковистые волосы, легко приподнял, часто задышавшую и запрокинувшую голову от боли, женщину и потащил её к Матери. Нет!, не туда!, не туда! В голове сотника зашумело всплывшее из чрева возбуждение. Утащить её за периметр, за ближайший выступ горы. Одним рывком могучих рук разорвать на ней одежду и овладеть ею сильно и яростно. Заставить её стонать, плакать и извиваться под мощными толчками вбивающими, вминающими её в каменистую землю… Сотник потряс головой, прогоняя наваждение. Швырнул иудейку к остальным сторонникам назареянина. Оглянулся отходя и оторопел чуть не открыв от изумления рот. Молодая красавица смотрела на него не с ненавистью… Нет… С жалостью! Она смотрела на него так, как смотрит мать на своего маленького сына, который только что нанес сам себе серьёзное неизлечимое увечье.

Глоток 23.

Назареянин из последних сил подтянулся на веревках, сжимая в кулаки непослушные пальцы. Поднял лицо к небу, глядя на него сквозь прилипшие к лицу волосы, хрипло вдохнул и мягким спокойным голосом произнес несколько слов. И тут же поник, опал как проткнутый кинжалом мех, из которого выплеснулось сразу всё вино. Обе женщины пискнули и судорожно сжали друг друга в объятиях.

Из медленно надвигающейся, чёрной как африканская ночь, тучи, вырос никогда доселе не видываемый Валлием гигантский куст молнии. Ослеплённые небесным светом люди зажмурились. Громовой удар небесного молота встряхнул землю, насродни медному листу по которому с размаху, со всей дури врезал жестянщик. «Эй, жрец!» – окликнул сотник Каифу, «по ходу этот назареянин и в самом деле был вашим Богом. Богом служащим нашему Юпитеру, так же как и вы находитесь в рабстве у Рима. И ваше решение убить своего Бога разгневало Юпитера».

Каифа только открыл рот, чтобы возразить Валлию, как его перебил старый жрец: «Сотник видел ли ты когда-нибудь старуху попрошайку у восточных ворот Дворца?»

 Валлий сморщился от внезапно подступившей тошноты. Омерзительная нищенка неведомо откуда появлявшаяся и потом исчезавшая; скрюченная параличом, здоровой у неё была только правая рука; смердевшая как зловонная яма, на склоне этой горы, в которую сбрасывались трупы казнённых, достала сотника уже давно. Валлия, иногда проходившего или проезжавшего мимо неё, каждый раз взбешивал пристальный, ненавидящий весь мир, взгляд бельмовато-белесых глаз старухи.  Но посылаемые сотником, прибить и оттащить нищенку подальше от дворца, солдаты каждый раз возвращались, ни с чем. Старая мразь будто под землю проваливалась.

Валлий утвердительно кивнул.

Голосом старого козла, надсаженным многолетними молитвами, жрец замекал: «А теперь представь себе, что ты такой молодой, здоровый и красивый вдруг стал этой старухой?»

Правой рукой сотник наполовину вытянул короткий меч из ножен.

«Нет, нет, я совсем не хотел оскорбить тебя. А как умному человеку дал тебе пример для сравнения. Много лет наше сословие служит Господу: Совершенному, Всечистому и Всеблагому, для которого даже знаменитейший царь Соломон и даже его отец царь Давид особо любимый Им, не более чем зловонные куски мерзкого мяса. Как я могу поверить в то, что мой Бог мог вселиться в тело одной из этих потаскух, и, родившись в мерзком грехе, вместо служения в Храме, таскаться по помойкам с мытарями и нищетой, развлекая их фокусами? Будь этот назареянин, даже самую малость, угоден моему Богу, он не умер бы здесь и сейчас, такой позорной смертью.  Это присмертное знамение лишь говорит о Гневе Господнем на этого богохульствующего самозванца».

Старик резко развернулся и пошел вниз, к кучке рабов присматривающими за ослами жрецов. Его свита поспешила за ним.

Спешившийся внизу гонец, быстро разминувшись со жрецами, подбежал к Валлию. Вытянувшись и ударив себя правым кулаком в грудь, легионер отчеканил: «Проконсул центуриону: Получено известие. Завтра в северо-западные казармы прибывают на передислокацию три центурии следующие конным ходом из Рима в Александрию для пополнения Четвёртого Африканского легиона. Следовательно, охрана трупа назареянина не представляется необходимой. Всех казнённых сбросить в яму на горе».

Глоток 24.

Валлий облегченно вздохнул. Три сотни римских всадников, ветераны которых разбавлены свежей кровью хорошо обученных и натренированных новобранцев, вместе с гвардией его сотни, сила способная за полдня стереть в порошок этот гнусный городишко.

Заговорщики, готовящие бунт узнают о прибывающем подкреплении в самое ближайшее время. Их доносчики наверняка есть в резиденции прокуратора. И, как бы не были, хитры и наглы, они не самоубийцы, как вздёрнувшийся этой ночью фанатик, ученик назареянина, и не решатся на заранее проигранное дело.

Иуда метался по Городу: "Я!, Я так верил Ему! Сколько раз Он, Сам Себя называл Царём Царей! Сколько раз говорил, что Сам Господь Отец Ему! Я же был всё время рядом с Ним, Я видел, ЧТО!, Он может совершать! Ведь Я тогда, когда Он вложил в уста мои пропитанный вином хлеб, своими глазами ясно видел, переливающуюся всеми красками, Славу Божию, исходящую из Него!"

"Иуда, Иуда, потерпи. Потерпи до окончания Праздника. Совсем, совсем немного ещё осталось. Потерпи. Не предавай меня."

"Сколько раз Я, вместе с Апполинарием разбирая, собранные им за много лет, свитки, которые начертаны за много лет до времени сего и много месяцев пути отсюда, снова и снова убеждался, что это Он! Что Ироду не удалось его злодеяние! Сколько раз Я, видя творимые Им чудеса, задыхаясь от восторга, говорил сам себе! Да!!! Это Он!!! Могущественный Кесарь, который приведет все народы к Престолу Господа!"

"Иуда, Иуда, потерпи…, потерпи…"

Иуда выбежал за Город: "Почему здесь так холодно?! Ведь днём стояла невыносимая жара! Конечно, Пустыня остывает ночью, но не также сильно! Ведь Время Холодов прошло! И как хочется пить! И почему Он, когда Я привел Храмовников, чтобы Он поразил их и они бы попадали к Его ногам, и когда Я, будучи вне себя от радости поцеловал Его, сказал эти странные слова?!!!"

"Иуда, Иуда, потерпи…"

"Нет, нет, нет!", Иуда бился головой об покрытый инеем ствол, засохшей до каменной твёрдости, смоковницы, "ведь он же сам Меня послал, сам сказал Мне иди и делай что задумал…, он предал Меня, Я ему так верил, так верил…"

"Иуда…"

Всё стихло…

"Почему здесь так темно?… И так холодно?… И одновременно нестерпимо жарко?… И горло забито ледяным песком?… Почему не видно даже звёзд?!… Почему такая тишина, не слышно ни звука?…, где Я?…, кто Я?…"

Иуда ловко как обезьяна на ощупь вскарабкался на Дерево, развязал пояс, быстро-быстро сделал петлю.

Всхрапнул, высохший до каменной крепости, сук смоковницы. Тело забилось в петле, как вырванная из Воды Рыба. Стихло. Стекая по босым ногам Предателя, на иссохшую землю закапала моча.

Валлий подошел к переводчику, задумчиво глядящему вслед жрецам: «Старый козёл…»

«Нет! Скорее старый шакал!» – взрыкнул в ответ иудей. Они обменялись понимающими взглядами. Именно так: как облезлый, обделавшийся старый шакал выглядел этот жрец тогда на ночном суде у прокуратора. Когда Пилат, внимательно заслушав доклады переводчика, палача и казначея, вынес вердикт: что если старый жрец ещё раз устроит со своими дружками свою ежегодную кровавую оргию; во время которой, они пожрав сырое с кровью сердце, украденного у бедняков младенца, потом озверев, насиловали связанных блудных девок, у которых было ежемесячное кровотечение, перерезая им горло при наступлении оргазма; то наместник лично будет присутствовать при их казни, когда вот он; палач согласно кивнул головой; забьет им в задницы острые деревянные колья. Сотник вспомнил горящие бешеной яростью глаза казначея инициировавшего это расследование. Римский стервятник готов был немедля разорвать иудейского шакала. Ну, ещё бы!, этот никак не мог потерпеть никаких действий наносящих хоть малейший урон римской казне.

Глоток 25.

«Закругляемся!» – кивнул Валлий палачу. Тот согласно и одобрительно хмыкнул, взял молот и пошел перебивать голени у распинаемых. Взвыли и забились в агонии, прибитые к крестам разбойники. Подойдя к назареянину, палач вопросительно посмотрел на сотника. Валлий оглянулся назад, поймав глазами умоляющий взгляд матери, согласно-виновато кивнул головой. «Корнилий,» – скомандовал он легионеру, «проверь». Корнилий легко и изящно ткнул копьём между рёбрами. Отскочив от хлынувшей жидкости, доложил: «Готов!»

Палач, отдав молот подмастерье, скомандовал ему: «Всё. Готовь инструмент для  окончания дела».

Переводчик подвел к Валлию, невесть откуда взявшегося маленького иудея. Глядя на огромный лысоватый лоб, выпученные навыкате глаза и большой горбатый нос, у сотника создалось впечатление, что огромный великан схватил этого иудея за подбородок и затылок и сильно сдавил. И нажми он ещё чуть сильнее, глаза маленького иудея выскочат из глазниц.

«Вот» – сказал переводчик, «говорит, что его ученик», махнул рукой в сторону назареянина, «готов забрать и захоронить тело. У него для этого есть всё необходимое. Здесь. Для приготовления к захоронению». Переводчик показал рукой вниз. Невдалеке от места казни стояли две повозки в сопровождении трех дюжих, чёрных как смоль, африканских рабов.

«Только вот он просит» – продолжал переводчик, «продать ему все вещи имеющие отношение к казни его учителя. Говорит они будут дороги ему как память о нём». Пучеглазый согласно кивал.

«Что-то староват он для ученика» – иронично-злобно проговорил Валлий, «да и вон все сопровождавшие этого назареянина смотрят на него как на незнакомца».

«Он говорит, что всегда был его тайным почитателем. Боялся гнева жрецов Храма. А выкуп он предлагает…» – переводчик назвал сумму. Стоявший рядом Корнилий присвистнул, палач удивленно почесал затылок: «Что-то у них накануне праздника какое-то массовое сумасшествие. Да  за такую кучу золота пусть забирает всё, похрен тайный он или явный…»

Валлий согласно кивнул головой, повернувшись к гонцу, отчеканил донесение прокуратору. Потом обратился к палачу и переводчику: «Ответа ждать не будем. Действуем. Вон уже скоро ливанёт. Золото, полученное у него» – кивнул в сторону маленького иудея, «сами отдадите казначею и решите, как там всё оформить… Корнилий, бегом проверь место захоронения, на предмет пригодности к охранению. Осмотришь подходы, есть ли место для отдыха караула… Да что тебе объяснять. Давай. Пошел».

Пучеглазый, увидев что Корнилий собрался уходить, что-то быстро затараторил, дергая переводчика за рукав.

«Чего ему надо?» – надменно спросил Корнилий.

«Хочет твоё копьё, за золото конечно».

«А в глаз моим копьём он не хочет?!»

Пучеглазый почувствовав угрозу, юркнул за спину переводчика и протянул оттуда мешочек. Корнилий рывком взял протягиваемый ему узелок, развязал, заглянул внутрь: «Пойдет! Пусть забирает!»

Легко подбросив копьё вверх, метнул его в сторону распятия. Глубоко воткнувшееся в табличку с приговором, копьё с гудением задрожало. Корнилий подмигнул подошедшему Ювентусу, отдал ему золото, хлопнул его по плечу: «На эти деньги мы славно порезвимся в здешнем борделе. А то что-то совсем скучновато в последнее время от безденежья. Как говорится: *The lack of money—flour unbearable!*(анг.)».

Ловко увернувшись от метнувшегося к нему переводчика, убежал к ожидавшему его конному разъезду.

Глоток 26.

Перерывчик пятый. 

Стоял в храме, смотрел, как мамочки с детками готовятся к причастию и думал: как же это Славно, что Господь наибольшую милость являет наибольшим грешникам, к Еве, которая согрешив первой, увлекла за собой Адама, к её дочерям, успешно повторяющим дело своей прародительницы. Ведь женщине для спасения, по великой милости Господа Нашего Иисуса Христа, знающего их немощность в противостоянии ко греху, нужно всего лишь родить ребенка, любить его и пронести эту материнскую любовь через всю жизнь. И это покроет все её грехи. И откроет ей двери в Царство Небесное. Конечно при вере в Спасителя… Материнство же с верой христианской и делами добрыми означает, что кроме спасения женщина награду на Небесах получит. А мужчина спасается только через Покаяние, которое без веры в Христа невозможно. Но вырвать Покаянием свою грешную душу из когтей и зубов Дракона, отрешиться от рабства Дьявола, выпутаться из сетей Сатаны, это только начало спасения. Надо ещё свою искалеченную, истекающую кровью, омертвелую от боли душу исцелить принятием искупительной жертвы Христа. Принять внутрь себя Любовь Отца изливаемую через Духа Святого Животворящего. И возродиться новым человеком, подданым Царя Царей, состоящим на службе у Первосвященника, братом Церкви Сына Божия Иисуса Христа. И звание это, одевшись в броню праведности, нести до конца земного пути.

Да уж… Сказанул, так сказанул… Значит им всего лишь родить, всего лишь любить, и в Христа верить… А нам вот бедняжкам, вон сколько всего сделать надо. Ну, ну. Сейчас мне любая мамочка так, уперев руки в боки, вопросить имеет право: "Так! Во-первых: А ты, с какого это перепугу решил, что мы все более грешные, чем вы все?! Во-вторых: А ты беременный ходил?! А у тебя ребенок через чресла…?! А грудью его кормил?! А…" Всё, всё, всё, всё. Извините, простите. Простите меня дурака! Не знаю, не пробовал! Да и попробовал, не получилось бы!

Убежал в мастерскую.

Думаю уж и не надо объяснять, где это. Короче. Смотрю. На себя естественно любимого и дорогого. Постройка то добротная: стены такие бревенчатые из лиственницы дальневосточной, фундамент основательный, печка ух, такая, что почти Якутские морозы выдержала, крыша прочная крепкая шифером толстенным ещё советского производства крытая. Родители, в общем, постарались, Царство им Небесное. Но вот внутри… Без слёз не взглянешь… Печь топил таким мусором, что еле-еле греет…, засажилась… Про чердак вообще молчу, такого туда напихал, мама дорогая! Ладно, хоть сейчас немного начал там порядок наводить. Голуби чаще стали залетать. Гули-гули. Так хорошо… А то раньше всё больше нетопыри гнездились. Да так много! С каким трудом пришлось изгонять их! Как всего искусали и изгадили! Всё не могу! Пойду проблююсь. Потом рот прополощу, зубы почищу как следует, и за дело.

Глоток 27.

Сухими, как пески пустыни, глазами Мать смотрела на своего Первенца. Женских слез не хватило на продолжавшееся уже вторые сутки горе. Сколько непередаваемой радости и сколько боли он ей принес. Да и не мудрено, ведь Он же не только Первый, но и Единственный рожденный ею по плоти. Всех остальных она родила сердцем.  Она вспомнила его рождение. Как они вместе с тетей тогда ошиблись в подсчете срока родов, она до сих пор не могла понять. Не будучи точно уверенной, что в запасе есть ещё две недели, Мария никогда бы, не смогла уговорить мужа на эту поездку. Воды отошли сразу же, как они тронулись в обратный путь и выехали из городка. Мария, не предполагавшая этого, терпела до последнего, успокаивая встревоженного мужа, что просто часто писает от холода. Схватки начались, когда возвращаться назад было уже поздно. Иосиф потащил осла с сидящей на нём, часто и судорожно дышащей женой к ближайшей гостинице.

«Как же так, побойся Бога, ты же видишь у меня жена рожает, на улице холодно, ночь».

«Ну и сидели бы дома, чего шастать в таком положении» – здоровенный пузатый хозяин гостиницы был неумолим.

«Ты же знаешь, что мы не по своей воле пришли сюда. Хорошо, возьми тогда в придачу к деньгам осла».

«Иосиф» – жалобно простонала Мария.

«Кстати, об ослах, за свои гроши можете переночевать вон в той моей пещере, вместе с пастухами».

Иосиф отдал деньги и побрел к костру, горящему у входа в пещеру. Он жестоко укорял себя за то, что не взял с собой больше денег, они с Марией рассчитывали к утру быть дома.

У входа в пещеру, греясь у костра, сидели двое пастухов.

«Шалом» – поздоровался с ними Иосиф. Те согласно закивали в ответ: «Шалом, шалом».

Проведя осла вместе с сидящей на нем женой в пещеру, помогая постанывающей Марии слезть с него, услышал за спиной: «Помогай ей, а мы расседлаем животное и согреем воду».

Иосиф отвел жену в закуток около кормушек, где лежало немного соломы и было почище.

Уложил. Спросил, удобно ли ей. Мария согласно закивала заплаканным лицом. Быстро скинув с себя верхнюю одежду, снял, и, разорвав на две половины, отдал жене нательную рубаху: «Положи пока к себе поближе к телу, чтобы не остыла. В одну запеленаем малыша, а вторая для остановки кровотечения».

Одновременно замерзшая и вся покрытая липким потом, Мария облегченно запрокинула голову и вздохнула полной грудью.

«Это мальчик!» – голос Иосифа дрожал от радости.

«Дай его мне!» – вскинулась Мария.

«Подожди…, потерпи немного…»

Иосиф перевязал и отрезал пуповину. Быстро завернул младенца в свой нижний кафтан и положил в стоящие рядом кормушки. Помог жене избавиться от последа и убрал его в пустой курдюк из-под воды, чтобы по прибытию домой поступить с ним согласно закону. Вытянув из под одежды Марии одну из половин своей рубахи, оторвал от неё небольшой кусок, намочив в принесенной пастухами теплой воде омыл жену и приложил свернутый оставшийся кусок для остановки кровотечения. Затем взяв младенца на колени, насколько возможно быстро омыл его и запеленал. Отдал в руки напряженно ждущей Марии: «Он, почему то не плачет…, молчит…, когда только принял его, испугался, показалось, что не дышит, хотел шлепнуть, а он посмотрел на меня и улыбнулся…, я чуть не выронил его из рук…»

«Я его покормлю».

Иосиф закивал: «Да, да, конечно. Займусь пока поклажей и умоюсь.» И быстро завернув замерзшие ноги Марии своим кафтаном, отошел. Поблагодарив одобрительно закивавших ему пастухов, Иосиф быстро разобрал поклажу, уложив её поближе к предстоящему ночлегу. Присев поближе к жене опершись спиной на снятые с осла узлы, засунул заледеневшие ноги Марии к себе спереди между бёдер, и, обняв руками её колени положил на них свою голову. «Ну?… Как ты?» – спросил он измученную жену. Мария придерживая правой рукой насытившегося и уснувшего Первенца, левой погладила мужа по голове: «Я ничего, ничего…, всё хорошо, получше уже…»

Иосиф поцеловав руку жены, убрал её под одежды: «Береги тепло. Ночь впереди длинная и холодная».

Ох, Иосиф, Иосиф! Как же он её любил, какое у него было сердце! Тогда когда он радостный ввел её в свой дом, и Мария рассказала ему всё… Всё… Ничего не утаивая. Как он смог это выдержать?! Он не вскинулся на неё, не разгневался…, а лишь сидел поникший от её слов как от ударов острием топора. Потом, не поднимая головы, еле слышно просипел: «Да, Мария…, хорошо…, я тебе верю…, и любя тебя не стану выставлять на позор. Завтра ты вернешься в родительский дом. А потом мы решим, как быть дальше».

А наутро вернувшись к ней, проплакавшей всю ночь, взял в ладони её лицо и заглянув, в её, опухшие от слёз, своими налитыми кровью от бессонной ночи глазами: «Я не могу тебя отпустить. Без тебя, без твоей любви мне нет жизни. Согласен. Пусть будет, так как нам предначертано Господом».

И сдержал своё обещание. Никогда, за все прожитые вместе годы, неисчислимое количество раз деля во время ночлега ложе, они так и не познали друг друга как мужчина и женщина.

Мария приоткрыла лицо мирно посапывающего Первенца. Любуясь на младенца, заметила подсохшие кровинки на лицевых складочках. "Вот таким же окровавленным будет Его лицо, когда ты будешь готовить Его к погребению." От ужаса, медной ледяной змеёй стиснувшей её сердце, Мария вздрогнула всем телом. «Тсссс, тихо, тихо, тихо, всё хорошо…» – Иосиф сильнее стиснул жену в объятиях и погладил по голеням.

Согревшаяся и разомлевшая Мария задремала.

Снаружи послышался гвалт голосов, замерцали огоньки факелов. К пещере приближалась толпа людей. Насмерть перепуганная Мария, поплотнее прикрыла Первенца одеждами и притиснула к себе. Пробудившийся Иосиф встал, и взяв в руки тяжелый, прочный суковатый посох, заслонил их собой от входа.

В пещеру ввалились трое странно одетых стариков с длинными белыми бородами, сопровождаемые до зубов вооруженными слугами и молодым иудеем переводчиком. Держа перед собой отделанные золотом шкатулки, они направились к Иосифу. Муж чуть присев весь напрягся, стискивая посох в побелевших от напряжения кулаках.

«Шалом» – обратился молодой иудей к Иосифу, «не бойтесь. Мы не причиним вам зла. Просто эти знаменитые маги утверждают, что где-то здесь, только что, родился Царь царей, самый величайший Кесарь всех времен. А хозяин гостиницы сказал, что твоя жена рожает… Вижу, уже родила… Так что они просто глянут на твоего», молодой иудей ухмыльнулся, «Наследника, и убедившись в своей ошибке, пойдут искать дальше».

Иосиф нехотя немного посторонился. Мария приоткрыла лицо Первенца. Проснувшийся младенец, улыбаясь, смотрел на длиннобородых стариков сквозь мутноватую родильную плёночку.

Внимательно, затаив дыхание рассмотрев Первенца, старики радостно загалдели, и повалились прямо в перемешанную со скотским дерьмом грязь, ниц перед Марией, вытянув перед собой шкатулки.

Как же помогли тогда эти сокровища в спасении их жизней, когда им пришлось бежать в Египет, спасаясь от безумной, бессмысленной бойни устроенной Иродом.

Глоток 28.

Женщины работали быстро. Без суеты. Их кроткие осунувшиеся лица были предельно сосредоточены. Летучими ласковыми движениями, легко и сноровисто переворачивая безжизненное тело, они омыли Спасителя. Быстро раскатали ткань и перевалили на неё тело. Нанеся ладонями благовония, расчесали волосы головы и бороду. Аккуратно приложив на затылок сорванную терновым венцом кожу, обмотали голову небольшим лоскутом дорогой тонкой ткани. Затем быстрыми массирующими движениями нанесли благовония на тело. Раскатав от ног к голове вторую половину холста, накрыли тело спереди, завернув ткань за голову. Перевязали тонкими шнурами тело: на шее, щиколотках и по поясу.

 Валлий наблюдал внимательно: "Удивительный народ. Где ещё есть такие женщины, способные не сломаться от пережитого горя, не впасть в истерику или отупение, и с неизвестно откуда взявшимися силами покорно исполнять свои обязанности, полностью сосредоточившись на любимом человеке… Нет во все времена мира, ни в каком другом народе, мужчина не найдет себе жены лучше жен рождаемых женщинами этого народа."

Вернувшийся от предполагаемого захоронения Корнилий, подойдя сзади к сотнику, доложил говоря ему через плечо: «Годится. Лучшего места не найти».

Повернувшись к подошедшим к нему палачу и переводчику, облегчённо: «Ну вот, хвала Юпитеру, всё и закончилось. Без происшествий». Ухмыльнувшись: «Великий Иудейский Царь тихо и спокойно умер. Благополучно закончился Последний День этого Человека».

Глоток 29.

Начавшийся в притихшем вечере дождь зажег над Городом райскую арку радуги. "Я так хотел научиться у Него всему! А Он ушел! Я ничего не успел!", Иоанн смотрел на заходящее, ещё не закрытое тучей солнце, сквозь слёзы и плавно падающие капли дождя. "И я никогда не смогу повторить ничего из того, что умел Он! Не смогу ничего! Я никто! Вся моя жизнь отныне пуста! После тех светлых высот на которые Он меня поднимал, мне всю жизнь придется ползать в темноте и холоде! И мне ничего не остается другого, как только смириться с этим! Как и Он смирился с той неизбежностью, которая произошла с Ним! Покориться воле Создателя! Да не моя воля будет Господи, а Твоя!"

Внутри Иоанна хрустнув сломалась и рассыпалась в прах ледяная ветка Гордыни. И хлынул свет Любви, осветивший и согревший замерзающее Сердце. Чистый, белый свет преломившись на рассыпавшихся льдинках переливался в душе Иоанна всеми цветами Радуги: Сын Божий, Учитель, Жених, Целитель, Садовник, Первосвященник, Царь!

Иоанн рассмеявшись, поднял руки ладонями вверх: «Да вы правы сегодня последний день этого человека, но послезавтра мы увидим его снова! Мы все увидим его того же самого, но Нового Человека! И сломавшийся на Нём и через Него старый мир, станет Новым Миром!»

Валлий толкнул стоящего рядом Корнилия: «Рот закрой, чего ты так на него вылупился?!»

«Брррр!» – потряс головой Корнилий, «мне почудилось, что это тот назареянин стоит и говорит, а ведь они не похожи совсем. Вот уж действительно *Le Roi est mort, vive le Roi!*(фр.). А ещё говорят, что сумасшествие не заразно…»

«А это, ты на каком сейчас сказал?!» – подпрыгнул к нему переводчик.

«Да не знаю я! Само вырвалось опять».

«Всё! Выдвигаемся! Пока нас дождём отсюда не смыло» – Валлий коротко рубанув рукой, дал сигнал к отправлению, «Корнилий, веди. Я дам указания конным и догоню».