Знак свыше. Современные были

Вместо предисловия

Отношение читателей к моим рассказам – самое разное.

«…Тебя тут один читатель ругает, – пишет мне подруга: – “Как она смеет выставлять напоказ мою личную жизнь в своем рассказе?”» – «Успокой его. Мы в жизни не встречались. Прототип у меня совсем другой человек – наш прихожанин». – «Он успокоиться не может. Высказывает мне претензии: “Каким образом эта мужененавистница описала все мои три брака? Только имя почему-то другое поставила…”»

«Сними с сайта этот мерзкий рассказ! Имей совесть! – пишет мне в чате читательница. – Не позорь Грузию». – «Во-первых, решение о публикации принимает редактор, а во‐вторых, все описанное – чистая правда». – «Тебе что, больше всех надо? Что скажут русские, когда такое прочтут. У нас и так прерваны дипломатические отношения. А вдруг из-за тебя война начнется? Я тебя предупредила! О Грузии надо писать либо хорошее и культурное, либо ничего». – «Но Грузия пока еще не покойник». – «Не дождетесь!»

И на экране появляется разъяренный смайлик.

– Слушай, как ты можешь писать такое о священнике? Из-за тебя люди будут плохо думать о всей Церкви, – возмущается наш прихожанин. – Пиши лучше о птичках или природе, чтоб никого не обидеть.

– Но я не Есенин и не Пришвин.

– Надо учиться у великих. И вообще, «жена в храме да молчит».

– Но я не в храме.

– Не занимайся демагогией. Святые отцы говорят: «Благоразумное молчание – золото».

– Спасибо, я исправлюсь…

Часть первая
Из цикла «Рассказы про Варвару»

В автобусе

Был час пик, и потому в автобус набились, как сельди в бочке. Варвара, зажатая в проходе, пробиралась к дверям. Полезла в карман за лапатником¹ и – о ужас! – его нету. Денег в нем было пять лар, на это еще можно было плюнуть. Но там лежала очень ценная вещь – иконочка Божией Матери «Всецарица». Отец Вячеслав из храма Александра Невского² подарил ее в тот последний визит к нему, незадолго до смерти. Только и сказал:

– Ты ведь по ночам ходишь. Пусть Матерь Божия тебя хранит.

И откуда только узнал дорогой батюшка про ее, Варварины, ночные походы? Ему неуемная трещотка такие мелочи не рассказывала.

Это было еще в 1998 году, при Шеварднадзе. Варвара очень дорожила памятным подарком, не расставалась с иконой, прикладывалась к ней время от времени – и вот на тебе, посеяла-таки.

Варвара резко повернулась и заметила: за ней какой-то парень трется, подозрительный. «Он и потянул!» – мелькнуло в голове.

– Эй, давай мой кошелек! – заорала Варвара и вцепилась в руку парня этакой разъяренной бульдожкой. Причем самой страшно: вдруг на профессионала-карманника нарвалась, а он и бритвой полоснуть может.

– Гижиа³! – отбивался парень.

– Там икона!!!!

Подозреваемый вдруг поменялся в лице, сунул Варваре ее бумажник, словно он обжег ему руку, извинился и выскочил в открывшиеся двери.

Варвара так и онемела. Не ждала ни от карманника такой реакции, ни от себя, трусихи, такой смелости.

Может, это и есть – грудью на амбразуру, защищая святое?..

Освященное яйцо

…Разговляться на Пасху 1998 года у Елены собралось неожиданно много народа. Молчун Семен, завязавший криминал Гоча с семьей, беспоместная княгиня Нино со чадом, хранительница общих денег Элисо и Варвара собственной персоной.

Сели за стол, на котором высились центральные символы праздника: двухкилограммовые куличи, сыр из козьего молока и, конечно, крашеные яйца – частично от Елениных кур, частично принесенные из города.

Среди разговоров и тостов хозяйка подкинула собравшимся такую идею.

– Давайте прошлогоднее освященное яйцо разрежем и попробуем. Оно должно быть съедобное.

– Да что от того годичного яйца осталось? Пыль одна, наверное, – фыркнула Варвара.

Остальные присутствующие как-то замялись. Догма догмой, а законы естества никто не отменял.

– Вот сейчас и посмотрим, – Елена тут же достала из святого угла слегка запыленную куриную «визитку».

Вся честная компания сгрудилась и стала внимательно наблюдать за процессом удаления скорлупы.

Яйцо разрезали по числу присутствующих на части.

– Вот попробуйте! – Елена раздала всем по кусочку. – Ну. Христос воскресе!

– Воистину воскресе! – ответили гости на автопилоте, опасливо поглядывая на предложенное угощение.

– А мы, того, не траванемся? – забеспокоилась Варвара.

– Нет, – и хозяйка отправила в рот свою мизерную порцию. Гости последовали ее примеру.

Годичное освященное яйцо и на вкус оказалось свежайшим.

Королевский дог

Шли как-то Елена с Варварой вдвоем по проселочной дороге. Вокруг ни души. Вдруг на перекрестке, видят, летит на них во весь опор черный королевский дог, захлебываясь лаем. Хозяина не видно. Наверное, выпустил собаку побегать, а сам сидит где-то в тени. Внутри у Варвары все оборвалось. Бежать бессмысленно, прятаться негде.

– Не бойся, – сказала ей Елена и перекрестила собаку, которая уже была в трех метрах от них: – Во имя Отца и Сына и Святого Духа! Остановись!

Собака стала, как вкопанная, и замолчала.

Деньги списали!!!

Варвара шла к Невской⁴ в редком благодушном настроении. Но на полпути встретила Назико Кутаисскую. (Назико – студентка, вся в зубрежке и конспектах, а между лекциями по церквям ходит.) Глаза заплаканные, вид отключенный. Сразу видно, человек в скорбях, как в шелках. Как тут не полезть с сочувственными расспросами.

– Что случилось?

Назико разрыдалась по новой и кое-как поведала возмутительное:

– У меня только что в церкви деньги украли… Сто долларов. Мама с маршруточником как раз сегодня передала за квартиру заплатить. Я зашла помолиться, а сумку с деньгами на скамейке в притворе оставила…

Благодушное настроение у Варвары моментально испарилось. А раздражение родное, оно тут как тут.

– Да кто ж деньги в сумке носит?! Вот смотри, как я. Все в карманах. Никакой щипач не подберется!

Назико, всхлипывая, продолжала:

– Пока все иконы любимые обошла, свечки тут, там зажгла. Вернулась, полезла за мелочью, смотрю – нет сотки.

И опять в слезы.

– Я и представить не могла такое-е-е… В святом месте…

Ясно было, что человек не просто из-за денег убивается. Крушение идеала церковного братства ее добивает.

– Короче, – перебила ее Варвара, не любительница мокроты. – Как ты действовала?

– Я… я… Подождала, пока служба закончится. Подошла к мальчику в стихаре, попросила позвать батюшку, сказала про кражу. Батюшка после службы был занят, еще не кушал. Потом все прихожане разошлись, а батюшку на отпевание увезли.

– Ооо! – застонала Варвара от такой классической бестолковости. – Надо было оба выхода заблокировать и всех обыскать. Выпускать по одному. Ведь дело принципа! Твою сотку не козел с улицы списал, а свои верующие потянули.

Назико молча хлопала бесхитростными глазами.

– Так ведь служба шла. Как блокировать?

– Э, да что говорить, – распсиховалась Варвара. – И почему вы, верующие, все такие пыльным мешком из-за угла битые – недобитые? – И, не прощаясь, зашагала в церковь в испорченном донельзя настроении. Зло повтыкала несколько свечей в подсвечники и помчалась на гору к Елене излить свой праведный гнев на всех и вся.

Это не первый раз такое. Как что в церкви случится, Варвара бегом к Елене – возмущение свое высказывать. И к борьбе призывать. К конкретным действиям.

И на этот раз Елена выслушала горячечную обличительную речь без эмоций. Только перекрестилась, как обычно.

– Помоги Господи! Утешь рабу Твою Назибролу. Видишь, уязвил враг кого-то. Бывает.

– Овчарку надо было по горячим следам привезти – след взять! – не унималась Варвара, вся кипя от такого всепрощения.

– Куда собаку? В храм? – переспросила Елена. – Да его же заново освящать надо будет. Думай, что говоришь. За своими грехами лучше смотри…

Пришлось Варваре, пыхтя и негодуя, сменить пластинку…

Истории, говорят, свойственно повторяться. Прошло несколько лет. Варвара позвонила Зине – всемирной обличительнице – узнать церковные новости.

Уж на что Зинаида боевая (день-деньской всем вокруг замечания раздает), а тут в ответ на простой вопрос замялась и голос понизила:

– Неприятность в церкви вышла… Только смотри, никому не говори…

Варвара после такого вступления, само собой, пристала к ней пиявкой, не желая успокаиваться, пока все не вызнала.

– Наши бабки деньги батюшке собрали, на день ангела. Галина при свидетелях их алтарнику вручила. Потом через два дня спросила, передал ли он батюшке. А тот отрекся: «Какие деньги? Понятия не имею».

Гале чуть с сердцем плохо не стало. До того она всегда сборы делала, честнейший человек. А теперь говорит: «Я больше не возьмусь за это дело».

– А вы что?

– Ничего. Разошлись. Господь все видит.

– Почему вы к настоятелю не пошли? Надо было вывести этого типа на чистую воду. Дело принципа!

– Глупости не говори. Человек не сегодня-завтра священником станет, а мы тут с этим. Какое наше дело? Ты смотри не сболтни никому. И так люди от церкви отходят. Смущение одно. Лучше молчать.

Варвара только хмыкнула. Спорить не стала. Поумнела, стало быть. Только подивилась: люди разные, и церкви разные, а реакция у потерпевших одна и та же.

Вспомнила, что говорила ей Елена, цитируя святых отцов: алчешь чужого – потеряешь свое. Но ведь и преподобный Амвросий Оптинский говаривал: «Никто как Бог, да сам не будь плох»…

Ложка дегтя в бочке меда

Странную закономерность подсекла как-то скудоумная Варвара: хочу, как лучше, стараюсь изо всех сил сделать хорошее, а выходит не пойми что и сверху бантик…

…Засиделась однажды Варвара вечерком у своей соседки Нино за чаем. Распивали ее любимый – из сушеного инжира.

Нино, княжна – крестьянка по совместительству, возьми и поделись своей головной болью:

– Так хочется помочь Гии Илуридзе! Он золотой человек. Всегда мне помогает: и за пчелами моими присматривает, когда я в городе, и виноградник опрыскивает за компанию. Пропала б я без него! Не знаю, как отблагодарить. Бедняга в этом году не знает, куда свой мед продать. Наши деревенские не возьмут, а в Тбилиси везти – времени нет. Работы невпроворот.

Варвара тут же включила мозги на максимальную мыслительную мощность и предложила блистательную комбинацию:

– Я Семену предложу оптом пятьсот килограммов. Он всегда при деньгах. У него они напрасно лежат. Семьи нет. А капитал не должен простаивать. И потом он весь год потихоньку будет мед реализовывать среди своих сотрудников. За двойную цену. В итоге все в выигрыше.

Нино возликовала и бросилась душить в объятиях тщедушного генератора идей.

На другой же день Варвара выловила в церкви Семена – мойщика офисных стекол – и в красках разрисовала ему план сказочного обогащения.

– Сперва возьмешь первые полтонны. За три месяца продашь с наценкой. Потом вторые полтонны. Деньги некуда будет складывать. Божье дело! Это скольким бабкам можно будет помочь! Аж дух захватывает!

Осмотрительный Семен сперва запросил баночку на пробу. Потом, еще раз все взвесив, заказал начальные две бочки сладкого золота.

На автовокзал встречать маршрутку и Нино с драгоценным грузом Семен с Варварой пришли за полчаса. Непризнанная миром финансистка, чтоб не терять времени даром, стала изливать на молчуна-заказчика дальнейшие радужные перспективы:

– …А потом ты еще прополис закажи. Этак килограммов десять. Нет, лучше сразу двадцать. Тоже выгодное дело. С руками оторвут. Нино еще из прополиса мази умеет делать – эффект потрясающий…

Тут подъехала маршрутка, и Нино с трудом выгрузила неподъемные бочки на разбитый асфальт.

И тут Семен разлепил наконец-то уста, впервые за все утро:

– Нино, я… это самое… ну …короче… Возьму только одну бочку… Пока…

Нино хлопнула себя по бокам:

– Как одну?! Мы же договорились! А вторую куда я дену?

Обороняющаяся сторона после непродолжительного мычания с трудом сформулировала причину:

– Я не уверен, что смогу продать… Вот чувствую так… Меня Ангел предупреждает…

Нино широко перекрестилась и призвала Варвару в свидетели нарушения договора:

– Видишь, что делается!

Семен стоял перед ней, как провинившийся школьник, не отрывая глаз от собственных туфель.

– Это нечестно! – Нино дала волю справедливому гневу. – Это не по-христиански!

У Семена уши стали цвета знамени победившего пролетариата. Он позорно молчал.

Варвара чувствовала себя очень неловко. Именно она на днях пела хвалебные оды Семеновой пунктуальности.

Через неделю новый владелец бочки отозвал Варвару после службы в уголок и сказал убитым голосом:

– Что мне делать? Я предлагал и на работе, и здесь, нашим. Никто не берет. Кто-то сказал, что там сахар. Фальшивка.

Было от чего схватиться за голову.

По церкви тем временем пополз слух. Семена, честнейшего трудолюбивого человека, аферистка Варвара кинула в деньгах – всучила негодный мед. Причем интерпретации множились и обрастали новыми подробностями. (Про Нино и производителя Гию никто ничего не говорил, так как их в церкви никто не знал, а балаболка Варвара была тут, у всех на виду.)

Нино, со своей стороны, по вечерам клялась и божилась, по сотому разу осеняя себя крестным знамением, что ее сосед Гия – олицетворение порядочности и мед продал «чистый, как слеза ребенка».

Если есть такой бес национализма, то он тут же стал плести новые сети.

Семен, пытаясь сбагрить товар, выдал Варваре при встрече новое умозаключение:

– Грузины все такие. Так и норовят бедного армянина обставить.

Нино, как ни странно, тоже стала синхронно рассуждать в подобном ключе:

– Видишь, какой Семен непорядочный. Армяне все аферисты. Не надо было с ним связываться!

Варвара на другой день понеслась на гору к Елене – изливать израненную душу.

Отшельница поневоле, выслушав всю эту эпопею, только уточнила:

– А вы на это дело благословение брали или нет?

Возмутительница покоя уставилась на нее, как в детской игре «замри-отомри»:

– Н-нет, а что?

– Вот враг и подложил вам свинью. Надо было с батюшки начинать…

Варвара с тех пор избегала посредничества в чем бы то ни было. Семен еще долго мыкался со злосчастной бочкой, а потом пожертвовал ее в детдом.

Хоть там его успокоили:

– Наши все сметут. Не проблема! Если что, несите еще…

Если вам захочется в монастырь

Весна 1997 года. Елена прочитала доставленное из рук в руки письмо со слезами на глазах и бросилась к красному углу, крестясь на Спаса Нерукотворного.

– Благодарю Тебя, Господи мой, за утешение! – и только потом обернулась к Варваре: – Антонина из монастыря на побывку едет!

Варвара знала Антонину по рассказам. Дескать, была такая тбилисская девчонка, ходила вместе с Еленой в церковь Иоанна Богослова. В начале 90-х годов уехала в Москву поступать в институт, затем резко с первого курса ушла послушницей в Свято-Успенский женский монастырь в Александрове. Провела там шесть или семь лет, и теперь она инокиня с каким-то мудреным именем из Римской эпохи. В общем, живая легенда в Варварином представлении. Вот бы познакомиться поближе!

В один прекрасный солнечный день Антонина появилась у Елены на даче. Высокая, голубоглазая, с типичным русским лицом, одетая в простое темное платье до пят и подпоясанная широким ремнем, она показалась Варваре неземной красавицей.

– Ты классно выглядишь! – бухнула Варвара с порога, увидев долгожданную «легенду» за столом.

Антонина несказанно удивилась, а Елена, знакомя их, объяснила любознайке:

– Это просто монастырская благодать на ней. Там все матушки такие. Сейчас сиди тихо и не мешай вопросами. Антонина через неделю уезжает.

И инокиня продолжила прерванный рассказ о том, как ездила на богомолье в Саров, на Валаам, в Мурманск, называла местночтимых святых, рассказывала о послушаниях и еще многое другое, чего так жаждала Елена и что для Варвары было занятной диковинкой.

– Неужели домой, в тепло не тянет? – не утерпела-таки Варвара. – От одного снега там у вас одуреть можно.

– Тянет, как нет! – простодушно отозвалась Антонина, перебирая четки. – Родина есть родина. Очень тоскую по фруктам и солнцу. Но я борюсь с унынием.

– Когда снова приедешь? – поинтересовалась Елена.

– У-у, нескоро. Я и сейчас неожиданно приехала. Меня после пострига позвала игуменья и сказала: «Езжай, повидай родню!» Это впервые за все годы. А может, и вообще не вернусь.

«Каникулы Бонифация» пролетели у Антонины как один день. Перед отъездом пошли они с Варварой побродить по базару. Шли через толпу, и Варвара то и дело ловила удивленно-уважительные взгляды прохожих, провожающих глазами статную фигуру Антонины.

– Странно, – удивлялась Варвара, зная специфику базара, – час уже ходим, а никто не пристал.

– А, – отмахнулась инокиня, занятая своими мыслями. – Одежда на мне благословленная, вот и не цепляются.

Варвара с интересом оглядела ее простенькое платье, но так для себя ничего и не уяснила.

Не знали ни та, ни другая, что пройдет всего несколько часов и скромное платье в незаметную крапинку перевернет жизнь молодой инокини ровно на 180 градусов…

В воскресенье Варвара с верной приятельницей Элисо, груженые, как два ишака, мешками с хлебом, поднялись на гору к Елене и застали такую картину.

Елена, бросив на столе неубранную посуду, коленопреклоненная, плакала у красного угла и шептала:

– Вразуми их, Господи, настави на путь истины.

Обернувшись к вошедшим, она сказала, казалось, несусветное:

– Девочки! Антонину украли!

– Как? Кто?

– В день отъезда к ней пришли попрощаться ее одноклассники, а среди них Тенгиз – ее первая любовь. Поднялся шум, кутерьма. Подруги-неверующие заладили: «Да сними ты это убожество! Что ты как бабка старая!» Антонина поддалась на уговоры, сняла платок, переоделась в мирское и… все. Подступил к ней лукавый. Тенгизу, видно, тоже бабахнули по мозгам давно забытые чувства. Он тут же где-то достал машину, посадил в нее Антонину и увез к себе. Потом ночью она позвонила своим домой: «Сдавайте билет, я остаюсь!» Что же она наделала! – и Елена горько заплакала. – Ей же никак нельзя замуж выходить…

Элисо так и осела на грубо сколоченный табурет и захлопала глазами.

– Что ж теперь делать? Вот грех какой!

– Мне надо обязательно ее увидеть, – занервничала Елена, – и уговорить вернуться. Еще не поздно! Потом замолит. Игуменья уже знает, звонит в Тбилиси. Она в ужасе…

– Думает, небось, абрек на коне с кинжалом в зубах, – влезла Варвара не к месту, – увез ее монахиню в горы да в сванскую башню на цепь заковал. Позвоните человеку, успокойте, что дело тут полюбовное. Это не «украл», а «укралась» называется.

Елена не слушала раздражающую трескотню Варвары и продолжала свое.

– Побудьте с моей мамой, пока я в город спущусь и увижу Антонину. Ее спасать надо! Я себе места не нахожу. Вон за ночь как поседела!

И правда, с ее лба свисала седая прядь, которой еще на днях не было. Кто бы тут отказался подменить человека около болящей?

Посеревшая Елена вернулась под вечер с невеселыми новостями. Нецерковная семья жениха, хоть и не в восторге от русской невесты, тем не менее, уважая выбор Тенгиза, вручила ей официальные подарки, причитающееся количество золотых колец и спешно готовится к свадьбе.

В церкви, узнав последние новости, все выражали единодушное осуждение.

– Как она могла?

– Это все равно, что Христа предать!

– Как посмел этот негодяй взять то, что принадлежит Богу?!

Что именно произошло в ту ночь с Антониной, реально сказать никто не мог. Может, затмила разум старая любовь. Ведь Тенго за ней еще со школы ухаживал. Она столько лет была в монастыре, он знал это, но почему-то не женился. И сама инокиня вовсе не была безответственным человеком, чтобы вот так вдруг разом забыть обо всем. Так и осталось это решение неразрешимой загадкой для наблюдателей со стороны. Но уж точно учудила она подобное не из-за теплого климата или обилия фруктов. Это можно было сказать наверняка.

Зато Варвара протестовала, как могла. Вот уж раздолье для обличения и тренировки ораторских способностей. Прямо-таки бескрайние просторы.

– Ну не смогла она больше в монастыре! Там тяжело! Полюбил человек. Что же она – робот железобетонный, чтоб постоянно в себе гайки завинчивать? Господь ведь – само милосердие!

И так далее, очень эмоционально и не менее громко.

Понятное дело, трещотку никто всерьез не слушал. Все знают, какая из нее верующая. Так, соблазн ходячий и много шума из ничего. Варвара потому защищала беглую инокиню с пеной у рта, что хорошо представляла себя на ее месте. Сама, не успев еще освоиться в церкви, подумывала: «А что, если мне рвануть в послушницы?» Но побывав разок в Ольгинском монастыре⁵, поняла, что это место не для нее. Да, тихо, хорошо, воздух какой-то особенный, но она бы тут и неделю не продержалась. И хорошо, что идея усохла на корню, а то и ее бы все так же презирали.

И еще был настоящий шок у неуемной Варвары. Даже любвеобильный отец Филарет отказался разговаривать с Антониной на исповеди, когда та к нему подошла спустя месяц после своего замужества.

Ну, а Варваре, конечно, больше всех надо, она и полезла за объяснениями:

– Как это так, отец Филарет, почему вы Антонину не принимаете? Ее же жалко. Что делать, ошибся человек. Типа того, как неправильную специальность выбрал. С кем не бывает. У нее депрессия будет от такой дискриминации. Вы же сама любовь. Вы даже убийц принимаете… – (Тут надо отметить, что про убийц Варвара не с потолка взяла. Был такой факт. Впрочем, это к повествованию не относится.)

– Ты пойми, – объяснял ей батюшка терпеливо, – ну не могу я ее принять. Я сам монах. Я ее когда вижу, мне очень плохо. Ты все равно этого не поймешь. Убийца – это совсем другое. Пусть идет к другому священнику, но только не ко мне. Не должна она была замуж выходить!

(Долго отец Филарет этого решения придерживался, потом все-таки оттаял. Допустил. Что послужило тому причиной, Варвара так и не выяснила, хотя и не очень-то копала.)

Прошло два-три месяца.

Елена получила весточку от Антонины, где говорилось, что семейная жизнь не для нее и она очень хочет вернуться в монастырь, несмотря на беременность.

Само собой, Елена тут же развернула бурную деятельность: не жалея денег, звонила в Россию, обговаривала, как лучше доставить обратно заблудшую овцу.

Варвара скептически наблюдала всю эту суету, обильно сдобренную молитвами, и слегка посмеивалась:

– Давайте спорить, что Антонина здесь останется. Зря только энергию тратите!

Чем и довела Елену до белого каления.

Вскоре из Троице-Сергиевой Лавры с большими приключениями и пересадками приехал духовник Антонины отец Димитрий, чтобы забрать свое чадо в родные пенаты.

На решающей встрече перед отъездом собрались все участники этой истории, чтобы решить вопрос: быть или не быть.

Тенгиз, узнав причину приезда отца Димитрия, очень удивился, а потом сказал:

– Я не держу тебя, Антонина. Хочешь, вернись в монастырь. Любовь невозможно ни купить, ни удержать силой. Я и не знал, что ты не имела права выходить замуж.

Антонина долго думала и… решила остаться. Увидев красноречивые лица представителей потерпевшей стороны, Тенгиз церемонно обратился к несостоявшемуся «похитителю» его жены:

– Отец Димитрий! Мы приглашаем вас к нам на обед! Не обижайте нас отказом!

И тут же, перейдя на грузинский, стал торопить Антонину домой – готовить для гостя сациви.

Антонина возразила, что монах не будет есть мясо. Но Тенгиз, по-прежнему игнорируя русский язык, поставил точку в обсуждении меню:

– Я не разбираюсь в обычаях монахов, но знаю законы гостеприимства. Нельзя человека, который проехал из-за тебя две тысячи километров, отпустить на голом «до свиданья». Наше дело накрыть стол. Тем более что отец Димитрий в Грузии впервые…

Так что не вышло ничего с возвращением в монастырь.

Почему Антонина сама же намутила воду, а потом решила остаться, тоже никакой логике не поддается. Видно, была у нее какая-то особая причина оставаться с безработным мужем и знать наперед, что ничего хорошего в ее жизни не предвидится. Элементарно деньги на хлеб будут или нет – и то под вопросом.

Жизнь продолжалась.

На Антонину было жалко смотреть, когда она с большим животом проходила по церкви, пряча глаза от давнишних знакомых. Варвара видела это и обличала в своей типичной манере Элисо, Елену и всех близстоящих.

– Нет у вас никакой любви! Одни ваши косые взгляды чего стоят! Бедная девчонка так может и к иеговистам двинуть!

Но, как показало время, ни в какие иеговисты Антонина не двинула, а продолжала с завидным упорством по возможности ходить на службы и выстаивать в притворе.

У, какие страсти тогда кипели! Как такое забудешь…

На Пасху 1998 года у Антонины родился сын. Через год – второй.

Увидела ее как-то Варвара на автобусной остановке и не узнала. Вроде те же голубые глаза, нос и улыбка. Но что-то неуловимо прекрасное исчезло. Не было больше той небесной красавицы. Перед Варварой стояла обыкновенная молодая симпатичная женщина, которых тысячи.

– Поздравляю тебя! – бросилась к ней Варвара. – Как здорово! Уже два сына!

– Эх, – безразлично отмахнулась молодая мама, – ты просто не знаешь, как мне тошно. У меня постоянная депрессия. Монастырь по ночам вижу… Настоящая жизнь была там, а здесь что… – и отвернулась.

– Тенгиз у тебя хороший, интеллигентный парень, – лезла Варвара со своими успокоениями. – А дети! Это же такое счастье!

– Тенгиз, да, неплохой, – вяло согласилась Антонина, – любит меня и детей… С работой у него не ладится. Мы очень нуждаемся. Господь, видно, наказывает нас за мой грех. И от вторых родов все никак в себя прийти не могу. Очень тяжело было. Это мне так и надо…

– Да ладно тебе! – пихала ее в бок Варвара. – С родами – это просто совпало так. И финансы тоже у всех поют романсы. Вся Грузия без работы сидит. Время такое. Ничего. Прорвемся!

Антонина только вздыхала:

– Не поймешь ты меня. Мне ничто не в радость. Туда тянет. – Потом слегка улыбнулась: – Тенгиз из-за меня стал посты держать… Венчались мы с ним недавно в грузинской церкви. Эх, не то это все, не то…

– Может, вы, ну, того… не подходите друг другу? – высказалась Варвара, напичканная информацией из сомнительных газетенок.

Антонина только посмотрела на нее долгим тоскливым взглядом, каким обычно удостаивают непроходимых тупиц, и явственно выговорила, как точку поставила:

– Мне оно сто лет не нужно. Не до того. Э-э, все равно на разных языках говорим, тошно мне, очень тошно… Не могу описать.

Хотела Варвара ей для поднятия тонуса анекдот рассказать, да та и слушать не стала. По жизни, значит, человек без настроения. Но тут очередная блестящая идея пришла великой комбинаторше в светлую голову:

– Давай, я тебя с моей Верой познакомлю. Она прикольная типша. Посидим, поболтаем. Хоть немного развеселишься. А то тебе, наверное, и общаться не с кем. Верующие – тяжелые люди.

Антонина, поколебавшись, согласилась на предложенное культурное мероприятие.

Вера, маявшаяся от скуки у телевизора, обрадовалась Антонине с детьми, как новой развлекухе. Она уже была в курсе от Варвары про неудавшийся визит и тут же, расставляя посуду на столе, принялась метать искры справедливого гнева:

– С этими фанатиками не то что в разведку, на дискотеку в ТАУ⁶ нельзя сходить. Ты, Антонина, не бери в голову их фортели. Если чего надо, я тут. Меня, знаешь, как здесь, в убане⁷ уважают? – Вера на секунду запнулась, но тут же нашла точное определение: – Ну почти как вора в законе.

Антонина, ободренная неожиданным высоким покровительством, смущаясь, попросила:

– Мне б двадцать лар у кого-нибудь одолжить. За детский сад нечем платить в этом месяце.

И Вера царственным жестом тут же выдала просимое, отмахиваясь от лишних благодарностей.

Короче говоря, хорошо так посидели и расстались с приятным чувством открывающихся новых горизонтов дружбы и взаимопонимания.

Проводив Антонину с детьми, местный авторитет тут же перенесла внимание на Варвару:

– Во человек, не теряется в этой жизни! Насколько младше тебя, а уже двоих имеет. А ты сидишь тут, мух ловишь. Часики-то тикают!

– Отстань, мне нужен христианский брак, – отрезала Варвара, уже понимая, куда подул знакомый ветер.

– Щас нарисуют тебе два сразу! – Веру всегда злило такое противостояние. Человеку от души добра хочешь, а он носом крутит. И начала с удвоенной энергией: – Мозги имела, давно бы от Нодара-гвардейца родила. Или от Алеко, моего соседа. Ничего бы от их жен не убыло. А я тебе хоть сейчас тысячу долларов на роды и все такое дам. И два года до сада содержать буду. Вон, экспериментируйте у меня, какие проблемы. Подруга я тебе или нет?

Но Варвара, продолжая крутить свою пластинку, уже возилась с собачкой замка. Надо было смываться.

– Ну и дура, – несся ей вслед давно поставленный диагноз. – Пожалеешь потом, да поздно будет.

Спор этот потомственные подруги вели давно, и всегда он оставлял тошнотворный осадок. Слова «участия», как ржавые гвозди, застревали у Варвары в мозгах. Потому и заявилась горе-омбудсменша на другой день к Елене туча тучей, забыв сказать при входе: «Отрицаюсь тебе, сатана…»

Елена только глянула на нее – сразу за святой водой потянулась. Уточнила только:

– Опять в клоаку эту ходила?

– Я хотела Антонину развлечь, поддержку оказать, – неохотно пояснила Варвара, вытирая капли воды.

– Блажен муж, иже не иде на совет нечестивых…⁸ Чего вас обеих туда понесло, а? – И Елена постучала легонько пальцем по лбу генератора идей. – Газеты эти развратные читать, грехи новые набирать. Поди, церковь все осуждали, две трещотки! – Потом пообещала: – Погодите, будут вам обеим за это шишки.

Варвара не стерпела подобного прогноза и разоралась, забыв о всяких возрастных приличиях:

– Это какой еще шишкопад вы мне пророчите? Моя Вера со СПИД-инфо, как вы говорите, Антонине уважение сделала, стол накрыла, деньги дала! А вы с понтом «сестры во Христе» даже и не знаете, как эта бедняга прожила этот год! Ах, жалость какая, вы не видели, как ее мальчишки пережаренные пирожки наворачивали! Что так смотрите? Не знаете, что они голодают?! Ее муж в лучшем случае в день три лара делает – на базробе⁹ железяки какие-то продает.

– Я молюсь за нее, – Елена заговорила тихо, не реагируя на обидные слова. – Значит, такая у нее епитимья от Господа. Никто не гнал ее из монастыря. Я предупреждала, что ничего хорошего в этом замужестве ее не ждет. Пусть терпит и кается. Не бойся, не умрут ее дети голодной смертью…

(Как уж там Антонина каялась и какие искушения очистительные претерпевала, Варвара сказать не могла. Покаяние – не картошка, на весы не положишь и пальцем не поковыряешь. Только со временем выводы можно делать.)

Шишки, обещанные Еленой, посыпались довольно скоро, причем перекрыли путь в Верины апартаменты нерушимой стеной.

Через месяц Варваре пришлось отвечать на риторический вопрос:

– Где мои двадцать лар, что твоя верующая курица утянула?

– Ну, в ауте она сейчас, – засуетилась поручительница. – Отдаст, куда денется. Ну хочешь, я тебе по частям соберу и за нее отдам.