Птица счастья

ЧАСТЬ IV

Сережа проснулся без будильника, мысленно поздравил Васю с тридцатилетием, прикурил сигарету и напустил дыма по квартире, проходя в ванную комнату. Мама появлялась тут редко, хотя регулярно приезжала в Москву на какие-то обучающие курсы по мировой художественной культуре. Похудела и сделала стильную короткую стрижку. Сережа себя вел распущенно и неряшливо. После утреннего моциона и завтрака он накинул на себя бекешу, которая была уже не по сезону, с одной оторванной на хлястике пуговицей, спрятал выбритую голову под париком и покинул дом.

Стоя на столичной улице в костюме Пушкина, уже не первый месяц он раздавал листовки прохожим, зазывая перешедших в основной своей массе на электронные издания граждан почувствовать на руках тепло бумаги. Конечно, когда его принимали на работу, никто не заметил сходства. Других карьерных вариантов у него не было. Это было частью политики унижения после отказа сотрудничать с Мининым. Ему оплачивали заказные убогие книги для Васи, но большую часть денег с этого заработка Сережа отдавал на благотворительность или просто не тратил.

Он сегодня был нетерпелив и особенно грубо настаивал, чтобы листовки у него забирали, задирая прохожих. Наблюдение за людьми помогало ему в писательстве. Краем глаза Сережа заметил, как мимо проходившая девушка остановилась. Он знал таких: они обычно из жалости брали листовку, чтобы «этот бедный человек свой хлеб отработал», еще они котят спасали, и бомжей, и всеми иными способами старались снизойти до слабых мира сего, чтобы проявить свою значимость. Он приготовился вручить ей две листовки сразу, бонусом, но знакомый голос смутил его…

– Здравствуй, Сережа.

– Л… Лена? – в попытке улыбнуться ответил Сережа.

– Да, Сереж.

– Здравствуй.

Она изменилась. За десять лет с ее лица сошла подростковая мягкость, коса рассыпалась в каре по плечи, и взгляд стал острее. Они молча переглянулись и одновременно проговорили.

– Как дела? – опять молчание.

– Ну, мне пора бежать, позвони мне, если будет время, номер не поменялся, – она взяла из его рук листовку, в которую Сережа вцепился, и скрылась в потоке пешеходов.

***

Сережа молчал неделю и, наконец, набрал номер, который хранил.

Они встретились. Его одиночество выдавали не сбритые волоски на голом затылке, и он неловко пошутил:

– Ты представляешь, они мне парик выдали, бакенбарды и нос, чтоб похож был. Чтобы быть собой, мне приходится носить это все. Но с носом я их послал, от него прыщи.

– Может, если бы не парик, я бы тебя и не узнала.

Им обоим было неловко. Чаепитие превращалось в терзания. С одной стороны, обоим хотелось что-то обсудить, а с другой – обойти те острые моменты, что угрожающе нависли над разговором, готовые вспороть плохо закрепленные заплатки памяти.

– Да… А почему. Тогда … – он отвернулся от Лены.–Почему ты пропала?

Спокойствию Лены и умению выдержать паузу могли позавидовать опытные политики. За секунды ожидания ответа на Сережу обрушились все им придуманные за годы ответы на этот вопрос.

– Я была девочкой, Сережа, запутавшейся и влюбленной. А влюбленные девочки делают глупости, уходят, например.

– Но что я сделал не так?

– Ничего, не ты… Ты просто не знал ничего.

– Не знал чего?

– Это уже не важно.

– Как не важно?

– Не важно, потому что время прошло.

– Почему же тогда ты тут?

– Что ты хочешь услышать? Я не хотела тебя ранить, я хотела, чтобы стало легче мне. Просто эгоизм. Я струсила и сбежала. Я не разбиралась в своих чувствах.

– Я ждал.

– Я не могла вернуться. Мы стали продолжением сотни историй печального несовпадения, которое одних учит отпускать, а других хоронит под своим грузом.

Официантка попыталась забрать чайник со стола, распугав интимные откровения момента, как мотыльков от раскаленной лампы.

– А вы совсем не забирайте чайничек, вы кипяток добавьте или еще один заварите, – остановил ее Сережа, а потом обратился к Лене. – Ты мне пока не рассказала, чем закончилось твое «голожопое дауншифтерство» на островах и как ты стала врачом. И какая у тебя птица. А я не раскрыл тебе ни одной государственной тайны. Так что разговор мы только начинаем.

***

Они таяли медленно, как кусочки сливочного масла при комнатной температуре, пока не слились воедино. Лена трудилась в больнице, а Сережа писал статьи в журналы по заказу Кальмана, с которым вел исключительно виртуальные беседы от лица Васи. Конечно, ему приходилось писать книги от имени брата. Парик пылился на верхней полке в шкафу, бекешу Сережа сдал обратно в магазин, на ее месте появилась Ленина верхняя одежда. Похожи они были и в том, что птиц у них на содержании не было по причине постоянной занятости.

Лена вновь отпустила косу, вечерами играла с Сережей в приставку, любила булочки с корицей, которые он от скуки и любопытства научился готовить. Их простое совместное счастье было совсем юным, когда жизнь решила напомнить о своей быстротечности, – во время очередного возвращения в Москву Мария Петровна объявила, что больна. Настал момент, когда скрывать болезнь не было сил, и она переехала обратно в столицу, а после на дачу, чтобы последние свои месяцы провести на природе и по возможности с семьей.

В тот год яблони были усыпаны плодами и гнулись под их тяжестью. Она умерла после яблочного Спаса. За месяц до кончины она перебралась на второй этаж дома, под самую крышу, где ветви деревьев скребли металлические листы кровли. Там было спокойнее, теплее, дальше… Может, там смерть не заметила бы ее– в детстве во время игры в прятки ее никогда не находили тут, наверху. За стеной у кровати пылились сложенные отрезы тканей, рядом на столе бисер и пяльцы, которые она не позволяла никому убирать, в надежде вернуться к вышивке. И везде стоял запах яблок. Только в комнате внизу, куда ее перенесли потом, когда ей стало совсем плохо, пахло наркотиками и больным телом. Тогда яблони напоминали о себе гулкими ударами от падающих плодов – они как дождь сыпались на крышу. Деревья плакали: быть может, о Марии Петровне, быть может, об уходящем лете – с них столько не сняли, они столько не отдали… Не успели. Но они не смотрели так, как смотрела она в свои последние дни. Они не могли ее понять, ведь они знали, что с приходом весны возродятся… Лишь чьи-то заблудившиеся неприметные серые птицы садились на кроны и скрашивали печальные вечера тихими колыбельными. Дурман от наркотиков, боль от пожирающей заживо болезни и приближающаяся неизвестность поселили в ее взгляде отчаяние загнанного животного.

Сколько часов она пролежала без сознания – никто не знает. Нашел ее Сережа. На скорой ее забрали. Благодаря Минину, братьев допустили к матери, но она не приходила в себя.

Тишина поселилась в старой квартире Александровых, пока Василий в своей беспечности заливался алкоголем на вечеринке, не допуская в мыслях, что его мать может умереть. Он лежал в беспамятстве в одежде на кровати, когда вошел Петя и сказал, что ночью Марии Петровны не стало.

Сережа с Леной все эти дни ожидания улучшения наблюдали, как к подъезду стекались бабки. С момента, как мать привезли в больницу, новость разошлась по интернету и телеканалам, и птицам. Те, кто проклинал ее, когда она родила клонов, кто видел в этом дьявольское начало, – все приезжали к подъезду. И даже те, кто видел в ней святую. Они несли свечи, клеили фотографии и молитвы на стенку. В день ее смерти кто-то заметил удивительный по форме подтек характерного желтого цвета на стене дома, и, не расследуя природу его происхождения, его приняли за нерукотворный лик. Тогда молитвы за здравие сменились молитвами за упокой и паломничеством на поклон к новой святыне: шли женщины, что не могли понести, и несчетное количество старух. Все они вереницей тянулись к дому, периодически волновались из-за несоблюдения очереди и давали интервью телеканалам и нескончаемым блогерам, которые стремились за контентом.

У дома стояла охрана: не пускали толпу и не выпускали Сережу. Чтобы его не заметили, еду заказывали на дом. Приехал Валера со вкусностями от Агаты в день смерти матери.

– Валер, а ты как меня из этого дурдома на похороны вывезешь?

– А никак, Серег.

– В смысле?

– А тебе нельзя на похороны. Там только Вася будет.

– Я не понял, – Сережа продолжал сверлить Валеру. Из спальни вышла Леночка и застыла у дверного проема кухни.

– Минины запретили тебе появляться. Будет общенациональная трансляция. Если тебя узнают, скандал выйдет.

– То есть ты ко мне приехал, чтобы удержать здесь?

– В квартире я сидеть не буду, но дом и подъезд под наблюдением.

– Да вы совсем, суки, умом тронулись там?! – Сережа кинулся на посланника Минина и толкнул его. От неожиданности и силы ярости до Валеры дошло, что это уже давно не мальчик, а мужчина. И он задвинул силовика за кухонные шкафчики. Посуда загремела.

– Сережа, не надо… – прошептала Лена.

Валера не сопротивлялся. Вспышка ярости прошла.

– Уходи.

– Пройдет, Сере…

– Уходи… – не дал договорить ему Сережа.

Лена тихонько передала Валере найденные документы и вещи, необходимые для подготовки похорон.

***

– Я пойду с тобой, – Лена потеряла самообладание и четверть часа твердила одно и тоже. Когда она осознала свой детский каприз, подошла к Сереже и помогла ему начисто выбрить шею и затылок:

– Обещай мне, что будешь себя беречь, я тебя очень прошу, – Лена вскользь чмокнула его в голову.

– У тебя в руках бритва, мне бесполезно с тобой спорить, милая.

– Это совсем не смешно, – с силой стряхнула упавший волосок с его пиджака.

– А я и не смеюсь, а трепещу. Попрощаюсь с матерью и вернусь.

– Вот и возвращайся.

Сережа поменялся одеждой с курьером по доставке еды и беспрепятственно покинул дом в яркой униформе. Курьер при этом заработал неплохую сумму и должен был просидеть на кухне под присмотром Лены еще несколько часов в ожидании своей одежды.

Верный Сережин сообщник в тот день дождь шел стеной и, объединившись со своим вечным антагонистом зонтом, надежно скрывал фигуру спешащего на похороны молодого мужчины.

Сережа выехал с большим запасом времени до начала церемонии и добрался необычайно быстро, незваным гостем он прождал у церкви, где должны были отпевать мать, больше часа, прежде чем приехал похоронный кортеж. Минин-старший не присутствовал на церемонии прощания – в новостях сообщили, что он принес соболезнования Василию Александрову, оценив вклад его матери в благосостояние нашей страны. У церковной ограды остановился катафалк и еще несколько машин, где ехал Василий, охрана, съемочная группа. На всех изгородях и крестах церквей сидели птицы. Цветные, разных размеров, они мокли под дождем, удерживаемые искренним любопытством и поручением хозяев принести новость с места закрытых похорон. Чуть в стороне сидели птицы неприметные, серые, многие из которых жили на кладбищах у забытых могил.

Сережа притаился поблизости. К церкви стали стекаться люди, выходя из микроавтобусов и личных авто. Стоя на крыльце, поправляла свой платок Кристина, а Петя отдавал поклоны. Показной характер их скорби нервировал Сережу. Все они не соответствовали его представлению о том, какими до́лжно быть рядом с его матерью. Вася не поддавался какому-либо внятному описанию: оболочка человека, оболочка из пластика или силикона еще более мертвая, чем тело в гробу. Вася не был пьян, но, очевидно, его состояние походило на измененное.

Сережа перешел дорогу и направился к церкви, но на его пути из ниоткуда выросла фигура и вместе с ней появились давление и боль в солнечном сплетении, отчего он обессилел в полуобмороке. Сережа обмяк на руках подоспевших охранников. Его прикрыли зонтом и поволокли прочь. Особо наблюдательным зевакам ответили, что парень просто переволновался. Вернувшись в сознание, он обнаружил себя в распахнутых дверях машины охраны.

Торжественный и надменный, в черном пальто, всей своей фигурой похожий на сейф, подошел Петя.

– Ты мог бы не устраивать тут шоу?

– Пусти меня! – шипел Сережа.

– Ты за себя не отвечаешь, мы это уже давно поняли, но есть люди, которые отвечают. Сиди тут под зонтичком и не шуми. На людях вам вдвоем нельзя, ты же знаешь правила, – Сережа молчал, косые капли дождя падали ему на голову, – уйдут все – сходишь на могилку. Вот, лучше сходи маме цветов купи, пока взрослые делами занимаются.

Сережа вскочил и ринулся на Петю. Пока проносили гроб из катафалка в церковь, Кристина не спускала глаз с Васи, стоя рядом. Но в момент Сережиной попытки атаковать Петю она обернулась в сторону мужа и наблюдала необычную для нее сцену, как молодой лысый мужчина с очень знакомым лицом отмахивается от охраны и в отчаянной злобе трясет Петра за ворот пальто. Будучи ростом сильно ниже Минина, он умудрился пошатнуть ее мужа, но вынужденно отступил под натиском охраны. Поскольку ситуация была явно под контролем и быстро исчерпала себя, Крис вернула свое внимание к Василию, который никак не мог прикурить сигарету.

– Что произошло? Кто тот мужчина? -спросила она, когда Петя вернулся.

– Ничего стоящего твоего внимания.

– Лицо какое-то знакомое.

– Да он с Марией Петровной в больнице познакомился. После химии тоже, видишь, какой слабый, плохо ему стало, посидит пока там.

Сережу отпустили через несколько часов, когда все разъехались, подвели к могиле матери и оставили, наконец, одного. Дождь стих, прояснилось и потеплело. Шаркая ногами к брату, подошел Василий:

Сережа достал одной рукой сигарету, прикурил и отошел на пару шагов из клубов дыма. В другой руке он сжимал землю с могилы.

– Я не знал, что ты куришь, угостишь?

Продолжая молчать, Сережа одной рукой достал пачку и подбросил вперед над головой. Вася поймал ее.

– Я не мог ничего сделать, брат, – продолжил Вася.

Сережа докурил, вернул горсть земли, бережно приложил ладонь к могильной насыпи, и собрался уходить. Вася преградил ему дорогу.

– Что ты хочешь, ну?

– Пусти.

Вася не давал пройти. На размокшей и растоптанной дороге Сережа попытался обойти брата и поскользнулся. Вася поддержал его, но Сережа одернул руку. Закурил еще одну сигарету.

– Я не буду тебя жалеть…

– Ну просто побудь здесь.

– Мне противно быть рядом с тобой

– Ты всегда нуждался в маминой заботе и ее присутствии, а я всегда ревновал, потому что ты был ее «Сереженькой». Сережу раздражало нарочито трагичное поведение брата. Ему хотелось избить его по щекам и вернуть в реальность. Туда, где нет места высокопарным размышлениям, а есть грязь под ногами, труп матери под двумя метрами земли и хладнокровный цинизм происходящей ситуации.

– А ты знаешь, Вася, что у вас там происходит?

– У кого?

– У тебя под носом. Этот говнюк… Петя.

– Я как никто знаю, что он говнюк.

Вокруг на деревьях неприметные серые птицы сидели недвижимо после дождя, обсыхая.

– Они продают детей-клонов. Свои «просто» дети никому теперь не интересны. Нужны гении. А тебя как обезьянку-образец возят.

– Пересмотрел ты, братан, фильмов про «клонов» и донорские органы…

– Не-е-е-т, это еще не все… Он делает дополнительных клонов, на деньги основных заказчиков, и за спиной излишки производства на аукционах продает.

Василий, помолчав с минуту, подумал, что ответить брату на данность своего бытия.

– Мы – выструганные марионетки, – заключил он в итоге, –тонко сделанные куклы, которых дергают за ниточки при необходимости.

– Корону сними. Я видел детей, десятки детей, когда ездил открывать якобы «медицинский центр».

– И я видел, как Петя собирает вот таких вот серых неприметных птиц и стаями у себя в ангаре расстреливает, и что теперь? Меня это не касается.

Вася пошатываясь изобразил отстрел сидящих.

– Да, не касается, тебя ничего не касается, ты же полубог… Не замечаешь в своем сиянии… Как чудесно разные вещества меняют свою структуру, не находишь, брат…

Сережа продолжал, не дожидаясь ответа.

– Песок можно расплавить в стекло, лед растопить в воду, а ты… Ты превратился в откровенное говно без особых усилий.

– Я медийный человек, мой образ отличается от того, кто я на самом деле.

– А кто ты? Сам помнишь?

– Брат, ну ты же знаешь меня…

– Нет, я не знаю, как ты сам с собой уживаешься. Как ты можешь говорить о любви к женщине и об отношениях или дружбе, когда ты большую часть жизни разговариваешь с птицей своей, а не с живыми людьми? Они не существуют в твоем личном опыте и в опыте твоих фанатов. Ты – иллюзия. Ты якобы помогаешь собакам в приютах и пенсионерам в домах престарелых, а при этом твоя мать умирала от рака все лето, и тебя не было рядом. Как ты можешь говорить о любви к матери, когда ты пробухал ее смерть?

– Заткнись. Это индустрия, на мне держится много проектов, я не могу во все погружаться, я – работа.

– Я не могу тебя судить, каждое твое действие объяснимо, но я не вижу в тебе и капли ответственности, я думал, как и ты, что есть в тебе скрытая глубина. Но нет. И ты сам это знаешь. Ты, как алкоголик, которому каждое утро стыдно за прошедший день, но вместо того, чтобы взять себя в руки, он опять заливает глаза водкой, чтобы не чувствовать эту гнетущую обязанность жить. Так и ты со своей «медийностью».

– А ты – книжный раб и раздаешь листовки и трахаешься по расписанию.

– Мне все равно, как ты зарабатываешь деньги, и не стыжусь, как я их зарабатывал. Хоть кирпичи грузи, но честно. Я не вру самому себе. Попробуй позаботиться о ком-нибудь живом аккуратно, ненавязчиво и с искренней любовью, – и произойдет чудо преображения тебя самого. Но ты слишком горделив и самовлюблен. Ты повесил всю ответственность за свое поведение на свою работу, а на самом деле променял тепло на «лайки», добро – на «смайлики», а счастье – на разговоры с птицей.

– Да иди ты… – Вася попытался пройти мимо Сережи и, задев его плечом, оступился, поскользнулся и завалился на соседнюю оградку. Отдернул руку, отказавшись от Сережиной помощи. Встал, отряхнулся, поднял упавшие сигареты и прикурил.

Возникла та пауза, по истечении которой идут на мировую или уходят, кинув спичку на мосты из хорошо просушенного дерева.

Я часто думаю, что было бы, если бы на моем месте оказался ты, Сережа. И понимаю, что ты бы просто на нем никогда не оказался. Ты – слабак.

– Конечно, силой сейчас считается другое, – Сережа подошел к Васе, похлопал его по плечу, – ну, ты бывай, Вась. Меня теперь, скорее всего, сошлют куда-нибудь, не буду я больше смуту наводить.

Сережа пошел прочь по аллее.

– Ты сигареты забыл, – кинул ему вслед пачку, и она осталась нетронутой в грязи кладбищенской дорожки.

***

Кристинин беспокойный ум сохранил лицо лысого молодого человека в безоблачных хранилищах памяти как драгоценную булавку, колкую и потому заметную. Досуг госпожи Мининой и ее профессиональная жизнь изобиловали событиями, как утренний смузи витаминами. Ничто не могло помешать Кристининым воспоминаниям забыть взгляд отчаявшегося молодого мужчины с похорон: ни плотность рабочего графика, ни дружеские встречи, ни шопинг, ни даже рутинное супружеское соитие. Спросить у мужа она не находила возможным, так как «похолодание» нависло над семьей Мининых, как затяжной циклон. В серости будней проносились порывистые ветры разговоров о детях, сдавливая удушливой влагой слез и выпитого алкоголя, а воронка из претензий закручивала в себя, набирая обороты с эпицентром на просторной дизайнерской кухне.

По воспоминаниям Кристины, молодой мужчина выглядел вполне здоровым, вопреки словам Петра о болезни. А черты лица ей были знакомы. Как слово, которое вертится на языке, но никак не вспоминается. И мужчина этот был искренне расстроен и очевидно, что не первый раз встречал Петра. Так, госпожа Минина начала самое крупное расследование в своей жизни, стоившее ей семейного благополучия. Она просматривала фотохроники похорон и видеозаписи в надежде обнаружить любые зацепки, но безрезультатно. Она даже просила свою птицу опросить тех, что были у кладбища, но, как всем известно, птичья память была коротка…

В надежде разузнать от мужа любые детали Кристина стала уделять больше внимания Петру. Попробовала подавать завтраки, хотя готовка не входила в список ее достоинств и любимых занятий. Как ни странно, Петр оценил порыв супруги, подыграл ей и несколько недель участвовал в новой семейной традиции.

Когда, по мнению Кристины, прошло достаточно времени и взаимоотношения их вернулись в русло доверительных, она подошла к интересующему ее вопросу с деликатным заходом, начав разговор про свою новую прическу и докрутив его до темы раннего облысения, словно невзначай напомнила про человека с похорон.

– Он не лысый, а бритый.

– Откуда ты знаешь?

– Я тебе уже объяснял.

– Неправдоподобное объяснение какое-то вышло, – продолжала Крис и спрятала глаза, глядя в черноту утреннего кофе.

– К чему этот разговор за завтраком?

– В другое время мы с тобой не видимся.

– Не начинай, – Петя стал разбрасываться приборами по столу.

– Не буду, но ответь мне про парня.

– Да что ты «докопалась» до меня, я и так из-за завтраков этих опаздываю вечно.

Кристина молча встала из-за стола и ушла с кухни. Петр посмотрел на свою недоеденную глазунью, проглотил ее одним махом и отправился на работу.

Однозначно, Петя что-то скрывал, и теперь выведать через него получится не скоро. Информацией для расследования Кристины могла обладать охрана. Ей предстояло запросить расписание того месяца и побеседовать со всей сменой. План в голове сложился, и теперь, успокоившись, Кристина могла вернуться на кухню доесть завтрак с удовольствием и в одиночестве и продолжить день.

За ближайшую неделю госпожа Минина изучила списки охраны и расписание смен. Практически не встретив сопротивления, спокойно используя свою власть и авторитет, она получила на руки все нужные документы. Внимательно их прочитав, она выявила нескольких человек, с кем беседа была бы содержательной и не отслеженной мужем.

Кристина испытывала удовольствие, расследуя обстоятельства похорон Марии Петровны. Из-под светских привычек пробивался давно забытый журналистский инстинкт. Ей были недоступны занятия большинства обычных женщин – ни третья волна феминизма, ни права меньшинств, ни спасение планеты от гибели. А объективная журналистика и мастерство хранить тайны пробуждали в Кристине страсть к жизни. Настоящие кладоискатели смогли бы разделить захватывающие чувства от стремления найти и обнаружения истины. Госпожа Минина жаждала пережить эти эмоции.

В предвкушении успешного расследования она направилась на встречу с Василием и косметологам. После маникюра и прочих процедур по уходу следовал массаж и омоложение лица. Вася попивал шампанское и констатировал вслух, что Кристина постарела, пощекотав свои нервы ее гневом.

На Васю надели ободок, предохраняющий волосы и бакенбарды от попадания крема, и он повернулся к Крис. В это мгновение ей открылась тайна лица молодого человека с кладбища: Он был похож на Александрова. Нос, губы, только Васин взгляд горел холодным огнем, а тот парень обладал глазами цвета «Рублевского голубца». Кристина сконцентрировалась и смотрела на Васю, как на призрака.

– Ты, чего Крис?

– Я так… Ничего…

– Или эти новые процедуры все-таки омолаживающим эффектом обладают?

– Не надейся. Я просто на лицо твою смотрю светлое.

– Не заигрывай со мной, я и так знаю, что ты меня любишь.

– Дурачок ты, Александров.

– Ну а что, я бы вот, может, и женился на тебе…

– Милый, ты женат на своем эго и на своей работе. Даже если ты меня и полюбишь, то развестись с самим собой ты никогда не сможешь.

– Очень серьезные разговоры для воскресного дня, – парировал Вася.

– Сам завел разговор. Ты мог жениться на мне еще десять лет назад, если бы захотел.

– Туше. Скажи, что я пустой и никчемный…

– Милый, мне неинтересно твое задетое самолюбие, и ты даже не представляешь, о чем я сейчас думаю.

– Да не дай Бог!

– Все. Не мешаем друг другу. Сегодня мы что-то с тобой не в синхроне.

– Ну, вот то-то же, женщина. Ой, прости, в наши дни принято говорить «личность».

Василий поправил съехавшую на брови повязку, звучно выдохнул и закрыл глаза, предвкушая прикосновение нежных и горячих рук массажистки.

Кристина продолжала наблюдать за Василием, взгляд ее непроизвольно соскользнул с лица и пошел по руке с выступившей веной, пока тот поглаживал свой обнаженный торс. Необъяснимая привлекательность его с годами только крепла. Наконец к госпоже Мининой также подошла массажистка и отвлекла ее внимание от тела, пробуждающего глубинные желания.

– Вася, а давай мы с тобой поужинаем на неделе, расскажешь мне, как тебе живется, может, мне стоит про тебя написать книгу?

– Да их уже сотни написаны, даже комиксы есть.

– Ну, давай мы с тобой вместе сделаем. Настоящую, прямо про тебя, переживания твои. Под запись расскажешь.

– А какие у меня могут быть переживания, дорогая. Посмотри, как мы живем.

– Ну добавим психологизма в твой образ.

Нарциссизм не позволил Василию распознать скрытый интерес в Кристинином желании: за эти годы он так привык к ее присутствию в своей жизни, что не стал отказывать подруге в ее стремлении.

– Договорились. Следующий вторник. Через неделю срок. Тогда и поужинаем.

После ссоры с мужем Кристина была настроена категорично. Минин продолжал вести себя отстраненно и всегда был чем-то занят. Под струнные квартеты Гайдна Кристина в думы погружалась продолжительные. Интуиция подсказывала, что это не просто семейный кризис отношений. Тайна мужа была, скорее всего, проста, как и все мужские секреты, но если бы он посвятил в нее жену, вся жизнь Петра моментально обесценилась бы.

Наступил вечер встречи с Василем, и сотрудники ресторана, где обычно бывала Крис, заметили не свойственные ей признаки беспокойства и нервозности. Ее взгляд рассеянно блуждал по знакомому интерьеру и проваливался в глубину теней зала. В одной из этих теней ожидал Василий.

Приглушенный свет придавал ржавый оттенок его коже, и Кристине почудилось что-то печальное и демоническое во всем Васином облике, вдобавок он владел секретом, пленявшим светлую голову девицы. С возрастом она стала ловко и мягко обходиться с людьми для достижения своих целей и в своем новом качестве обрела привлекательность для Василия. Он смыл с себя привычную клоунаду крепкими напитками, остался гол душой и мыслями и рассказал вещи интимные и трогательные, невзирая на запись под диктофон. Про смерть матери, про плен своих обязательств. Кристина не отставала в распитии воды огненной – сначала чтобы расслабиться, потом – чтобы выдержать меланхоличную болтовню собеседника, и в итоге впала в душевную задумчивость сама. Она словно перенеслась в исторический фильм. Теперь состоятельная успешная женщина высшего сословия находилась в обществе уникального мужчины и искренне им восхищалась, одарив его образ в своем воображении чувствительностью, ранимостью и глубиной. Василий настоял на продолжении интервью у себя в апартаментах. Повестка встречи спряталась где-то в памяти Кристины, уступив место желанию близости. Чтобы решиться, ей однозначно нужно было выпить еще, и она согласилась.

– Я – вагиноид, Крис, я имел бесчисленное количество женщин, странных и не очень. И я не знаю, чем я руководствовался в своем выборе. И я пресытился настолько, что однажды в процессе засунул палец одной из них в ноздрю.

– Кому ей? – Кристина потеряла нить разговора в попытке выключить запись на телефоне

– Бабе какой-то…

Василий медленно потянулся пальцем к лицу Крис. Она отмахнулась и приподнялась на диване, поправив черные локоны.

– Я не чувствую больше ничего… – подытожил он.

– Я не скажу тебе, что ты просто не был с Настоящей Женщиной, и что от меня ты точно не заскучаешь. Этот мастерский прием соблазнения оставлю жрицам любви.

– Восхищаюсь я твоим интеллектом, – Вася допил виски.

– Эй, а мне, – она неловко потянулась за бутылкой. Вася свободной рукой поправил траекторию движения порядком захмелевшей собутыльницы и притянул к себе.

– Я замужем!

– Да меня знобит от вас.

– Выпей аспирин.

– С твоей свадьбы селфи ни у кого нет, а когда селфи нет – значит, и свадьбы не было. А я бы женился на тебе еще раз. Будешь Александровой. Будет у нас фирма с трема А. «А-А-А».

– Почему вдруг три «А»?!

– Потому…

Сияющие голубые радужки глаз на фоне мутных, залитых алкоголем белков приблизились к Кристине. Он понюхал ее волосы, покачиваясь.

– Ну почему три «А», Вась?

– Вкусная ты… Потому что брат у меня есть, он добрый, не то что твой Петька. Работали бы втроем. Да и он знает, где счастье найти.

В этот момент находившийся в комнате Селезень очнулся от дремы, расправил крылья и застучал ими по воздуху, громко вскрикнул и уснул вновь.

Невозмутимая госпожа Минина испугалась, обхватив Василия за руку, а Александров от неожиданной выходки птицы рассмеялся, но тут же понял, что приблизилось к нему удовольствие желанное, и крепко обнял Кристинину. И не слышала она больше разговора, а закружилась в ощущениях плотских и дурманящих и очнулась только на следующий день.

Василий был рядом. Спал. Первое, что захотелось сделать Кристине, – встать и бежать, но ви́ски из крови еще не вышел, отяжелил ее и придавил обратно к матрацу. Произошедшее ночью полностью противоречило ее идеально выверенной модели поведения и морали. Это выходило за рамки допустимых действий и не позволяло отныне также категорично оценивать и упорядочивать жизнь свою и людей вокруг себя. И пока ее сознание не вывернулось и не придумало убедительное оправдание произошедшему, Кристина молчала, оказавшись тем, кто предает свой выбор, изменив мужу. И мир для нее открылся всей своей неоднозначностью. Она была на территории, правил поведения на которой она не знала. И здесь жило чувство к Василию. Кристина не хотела называть его одним словом, оно затаилось в ожидании своего часа на десятки лет, но теперь вырвалось на свободу. А еще булавка, ее сокровище, ее воспоминание о лысом молодом человеке с похорон, наконец-то, перестала пульсировать в месте укола.

– Брат… У него есть брат.

Тайна существования еще одного «клона» мастерски подстраховывалась тайной измены. Нежно, почти не касаясь, она провела пальцами по губам спящего Александрова. Тот не шелохнулся. Сегодня она хотела, могла и разрешала себе прикасаться к нему. И не собиралась останавливаться, заблуждаясь в том, что сумеет остановиться, когда захочет.

***

Третий десяток двадцать первого века преодолел свой экватор. Минин крепко стоял у власти и повсеместно ужесточал контроль. По приятному стечению обстоятельств или по тонкому расчету Петра для российской делегации Александрова запланировали долгое путешествие по Азии – местная аристократия неожиданно живо прореагировала на уникальный генный продукт. А сын президента получил возможность благополучно избежать встреч с отцом в неспокойный предвыборный период. Василий являлся обязательным демонстрационным приложением на презентациях и также отправился в путешествие.