Оттепель 60-х

Смерть солдата

Сначала небо было покрыто дымкой и солнце освещало восток равномерно, словно путалось лучами в утренней поволоке. Но постепенно дымка исчезла: её разогнали лучи солнца и лёгкий ветерок. Потеплело. Иней исчез. Но не везде. Он ещё прятался в канавах, в тени столбов и за казармой, серебря поверхность редкой сединой. Стояла осень. Ветерок колыхал праздничные яркие плакаты, развешанные по краям плаца в честь Октябрьской революции.

В штабе полка начался привычный, хотя и предпраздничный день. За окном в соседнем полку сквозь ограду раздавались звуки оркестра и армейская песня:

«…В путь, в путь, в путь,

А для тебя, родная,

Есть почта полевая…»

Завтра будет праздник. А сегодня в оперативном отделе майор пытается выпроводить из кабинета старшину:

– А я вам говорю, – повышает он голос, – не мешайте работать, уходите! Никакой замены вам не будет. Ясно?

– Я прошу вас, – настаивает старшина, – в любой день ставьте в наряд, только не завтра. Ведь можете же поставить другого?

– Другого? Кого другого? – Нет! Уходите! – кричал майор.

Но старшина настаивал, он не хотел завтра быть в наряде: – Как хотите, а я не приду, – отрезал он.

– Попробуйте. За невыполнение приказа знаете, что будет?..

– Знаю. Не приду, – и старшина двинулся дальше по кабинетам.

– Где капитан Васютин? – продолжал работать майор.– С этим проклятым нарядом… Посыльный!..

Другой майор, толстый «химик» (ответственный за противохимическую оборону), находился тут же и спросил у своего подотчётного писаря, что тот делает… « Так, по мелочам», – ответил писарь. Майор спросил просто так. Писарь ответил тоже просто так.

Ещё один майор, заведовавший артотделом, разыскивал своего заместителя капитана Васютина.

А за стеной у соседей раздаётся всё та же песня:

«…В путь, в путь, в путь,

А для тебя, родная…»

Капитан Васютин пришёл сам.

– Где же вы ходите? Я искал, искал вас, – спросил майор. – Командир спрашивал… С нарядом опять выяснял.

– Не могу, не могу … Я был там, – глаза у капитана красные. Он всхлипнул. – Мать совсем одна, подумать только.

– Что, мать – плачет? – спросил майор.

– Конечно. Жалко мне её. Единственный сын и такой молодой.

– Нервы у тебя, Коля, шалят.

– Да, да, не могу я видеть это, – согласился капитан, успокаиваясь.

…А дело было так.

До демобилизации этому солдату оставалось всего несколько дней. Но это выяснилось позже. А сейчас, хотя приказ министра вышел ещё в сентябре, военнослужащих держали до особого распоряжения. И поэтому все служили как обычно. Перед дембелем солдат решил подлечиться и поехал с сопровождающим в дивизионную санроту. Ехали на электричке. На одной из станций, почти у города, он вышел на перрон покурить. Вокруг кипела жизнь, свобода ждала его и манила. Ведь скоро дембель. Он зазевался. Электричка тронулась, двери вагонов закрылись. Он понял, что отстал и решил исправить положение. Бросился за электричкой. Но все двери были закрыты автоматом. Тогда он зачем-то ухватился за поручни. Полез на крышу электрички и попал в «дугу»… Потом его доставили в госпиталь. Голова, руки и грудь обгорели. Он был ещё жив. Врачи делали что могли, но тщетно.

…Завтра праздник. В соседнем полку готовились к демонстрации. Задыхался оркестр. Раздавалась песня «…А для тебя, родная, есть почта полевая…» Солдаты ходили строем и пели. А у нас в полку в клубе было тихо и много солдат. У гроба сидела мать с опухшими от слёз глазами. Солдаты чувствовали себя растерянно и робко заглядывали в гроб. Покойник не походил на себя – того дембельного солдата, которого привыкли видеть. У покойника был коричневый цвет лица со следами марганцовки и йода. Гроб поставили на машину. Мамаша села у гроба. Провожала одна рота, его рота с венком. По пути примыкало много народу. « Такой молодой, один у матери был», – говорили люди и шли за машиной с покойником. Мать рыдала исступлённо, тоскливо и одиноко: солдат было много, но погиб один, её сын.

Через час все вернулись назад без одного, погибшего. Мать тоже вернулась. Её вели под руки замполиты. Смерть была глупая. Все это знали. И мать знала. Сглупил он, погибший сын. Тем более, что до армии он окончил железнодорожный техникум. Мог предполагать о последствиях. Винить некого. И зачем винить? Смерть была глупая, но она состоялась. Человека не стало, сына не стало. Потом приехала его тётя. Не застала, опоздала на полтора часа.

Оркестр у соседей давно замолк, замолкла и песня « В путь», которую репетировали в марше. Соседи были готовы к параду.

– А-а-а! – вскрикнули женщины, завидев одна другую. – Опоздала, не дождались, не дождались! – голосила тётя. Часовой вздрогнул. Он отвык видеть слёзы.

На дворе стояла осень. Ветерок колыхал яркие праздничные плакаты, развешанные по периметру плаца. А в штабе майор дописывал рапорт на старшину:

– Всё, увольняем без пособия. Несу к командиру.

– Ему всё равно пора на пенсию, – в тон проговорил другой майор.

– Это дело его. Нельзя так. Приказ есть приказ, – подвёл черту первый майор.

Разговор двух солдат-земляков в чайной полка

Писарь: – Некоторые говорят: лучше умереть на первом году службы, чем на третьем.

Яшка – его земляк: – Кто говорит?

– Да есть такие.

– Пусть умирают.

– А ты, как думаешь?

– Мне жить охота.

– И здесь?

– Хоть где… (пауза).

– Покойника видел?

– Что ты?!

– Он у меня книгу взял… и умер (пауза).

Яшка: – Солдата по фамилии Горошко знаешь?

Писарь: – Помню, зубы у него жёлтые.

Яшка: – Он домой ездил. В отпуск. Больше месяца пробыл.

– Да ну? Везёт же людям.

– Что ты, что ты!.. Он «по-семейному» ездил.

– А где он живёт?

– На станции «Чу», я заезжал к нему. Тогда мать его замуж вышла.

– Ну и что случилось, если «по-семейному» отпуск?

Яшка: – Мать зарезали.

– Как зарезали?

– Муж, кажется, и зарезал.

– Может, липовую телеграмму дали?

– Да нет, действительно так было.

«Добровольцы» в ковычках и без…

Видно, на самом деле не хватает служивых в нашей армии. Стали призывать, точнее, забирать в действующую армию офицеров, прошедших военную кафедру в гражданских вузах. И самое невероятное то, что забирают их, не указывая срок службы, так сказать «бессрочно». К нам в часть прибыли лейтенанты, мы их называем «добровольцами» в ковычках. Не согласуясь с ними, их забрали с Сормовского завода, где они уже имели «положение» и перспективы роста. К нам поступило два офицера. Оба они были подавлены душевно, но каждый по-разному отнёсся к свершившемуся факту.

– Товарищ лейтенант, как жизнь? – спросил я одного.

– Померкла, – ответил он.

– Неужели и вам тяжко?

– Намного тяжелее, чем вам.

– Но у вас и служба легче и, наверное, есть надежда?

– Увы, напротив, надежды нет. И я бы за милую душу поменялся с вами положением.

– Почему так?

– У вас 1095 дней службы. Один день прожил – вычеркнул, второй прожил – вычеркнул, и так далее – срок уменьшается. Мы же не знаем, когда служба кончится. Хотя военным стать, я никогда не планировал.

Этот лейтенант, чувствовалось, никак не хочет служить, считает всё это нелепым и бессмысленным.

Второй «доброволец» оказался более сдержанным.

Я: – Товарищ лейтенант, как служба?

Он: – Что поделаешь.

Я: – Да тут один говорил, что всё бессмыслица.

Он: – Знаю кто.

Я: – Ну и…?

Он: – Хорошо не кончит.

Я: – А не кажется ли вам, что всё это так и надо?

Он: – Как, то есть?

Я: – Что всё это и есть смысл жизни. Яснее: что надо пережить все неожиданности и трудные перемены?

Он: – Непременно. Иначе для чего жить?

…Появились в полку ещё одни добровольцы, но уже «без ковычек». Это девушки, которые откликнулись на призыв военкоматов и пожелали добровольно служить в армии. Таких добровольцев у нас было четверо. Одну из них – Женю – направили в штаб в оперативную часть. Она оканчивала строительный техникум и, видимо, работа в городе не очень её устраивала. К тому же молодая девушка, как и другие её спутницы, захотела попасть в среду парней, чтобы в дальнейшем найти свою половинку.

Всех их переодели в форму. Специально для них были получены обувь и женская военная одежда. Сначала как-то непривычно было видеть в строю на плацу вместе с нами девушек, особенно забавно было наблюдать за старшинами, которым приходилось перевоплощаться при обращении с новым, неудобным для них пополнением. Но постепенно всё утряслось. Распорядок службы у девушек был, как у сверхсрочников-старшин.

Женю посадили за стол напротив меня, и я должен был стажировать её. Отношения у нас сложились дружеские, доверчивые. Если бы я не был женатым, возможно, они переросли бы в более тёплые. Но я тогда был фанатически верен жене, так же как и Родине, и наши отношения не переходили за рамки нормально-деловых, хотя иногда наши беседы происходили в игривом тоне. Например, когда Женя прослужила месяца полтора, я спросил её:

– Тебя тянет сюда, когда ты не здесь?

– Не знаю, – ответила она.

– Или напротив – не хочется идти?

– Нет, такого пока нет, я же ещё ничего не знаю.

– А всё-таки?

– Вообще, да.

– Почему это?

– Ну, например, тебя увидеть.

– Да, что ты? Почему меня-то?

– С тобой интересно.

– Ну, тогда, Женя, возьми меня с собой на твои занятия.

– На занятия? Тебя же не пустят.

– А взяла бы?

– Взяла.

– А ты возьми так. Пусть не пускают.

– Как?

– А так: без меня – забери меня с собой.

– Ах, понятно, ха-ха, – возьму.

– А на какой урок ты меня возьмёшь?

– На какой же?.. На литературу?

– На тот, когда можно разговаривать.

– Тогда на черчение возьму тебя.

– И будешь думать обо мне?

– Ага.

– Правда?

– Да.

Так мы выясняли свои отношения, но дальше шутливого взаимного уважения они не выходили. Вернее, я их не доводил.

Благодаря Жене – она уже могла меня подменить в штабе, – мне довелось дважды побывать за пределами расположения части в составе военнослужащих, направляемых в помощь сельскому хозяйству страны.

Отдельные персонажи

Комиссованный

1

Не знаю, откуда он в нашу часть поступил, как с луны свалился. А попал он к нам уже «комиссованный», то есть его документы были отправлены на комиссию по досрочной демобилизации, и его, видимо, из госпиталя направили в ближайшую часть – нашу, до окончательного выяснения пригодности к военной службе. Предполагалось, что у него «не все дома». Говорят, что там, где это устанавливают, больше половины «сачков», то есть тех, которые грамотно прикидываются «дурочками». В общем-то, из армии можно комиссоваться, только надо быть наглым и настырным и гнуть свою линию до конца. Именно таким образом претендент «достаёт» всех, и эти «все» рады от него отвязаться, признавая его не совсем нормальным. Ведь им всё равно, что с тобой будет в дальнейшем, коли ты сам себя подписал на неполноценность. «Сачок» не ведает, куда его поведёт судьба с такой «справкой». Он не думает о том, что его не возьмут на работу по охране объектов, не дадут прав на вождение автомобилем, все секретные предприятия для него будут навсегда закрыты, так же как и педагогические учреждения.

И вот теперь он у нас: громадный, сутулый, волосатый, не сдерживающий своих эмоций субъект. Он иногда с улыбкой на всю казарму кричит: « Тоска-а-а!», отлично зная, что ему это сойдёт.

Диалог в столовой

Дежурный « комиссованному»: – Ты опять первым прорвался в столовую, чёрт? Ты опять выгреб из каши масло?

Он: – А как же. Да, а как же.

– А зачем ты это сделал?

Он: – А как же. Надо же перед отъездом диетой попитаться.

– Когда едешь?

– Не спешу.

– Правильно. Куда теперь спешить. Документы подписаны, значит уедешь.

– Вот и пожираю у вас масло. Там-то всяко придётся, а здесь, точно, накормят, да ещё диетой.

– А как старшина теперь к тебе относится?

– Да как?.. Всё предлагает работу.

– Куда это вы ходили с ним?

– Через плац?

– Да.

– Это он в санчасть меня водил, можно, говорит, ему пыль стряхивать с кроватей?

– А врач?

– Вообще-то, говорит, он освобождён от всех работ, но ты, говорит он мне, уже совсем обнаглел, «комиссованный».

– Дело в принципе, – отвечаю ему я.

2

Крепкий, среднего роста с национальными усиками грузин. Глаза быстрые, смеющиеся.

– А если бы меня не комиссовали, – говорит он, – всё равно толку мало: через полмесяца я опять попал бы в госпиталь.

– А сколько ты служил? – спрашиваю я.

– Десять месяцев.

– Был дома?

– Шесть дней.

– А вдруг опять призовут?..

– Врач сказал, призовут только в случае войны.

– С чем комиссовался?

– Экзема на половом органе.

* * *

Байка:

Один солдат, сильно размахивая руками, отвечает на политзанятиях на вопрос, каким должен быть солдат:

– Солдат должен быть честным, правдивым, уважать старшину и старших по званию, не ругаться…

Другой солдат: – Не маши руками, и так холодно.

Шофёр

Когда он сидел на политзанятиях, казалось, что все разговоры не касаются его. Он был непроницаем, а внешний вид его словно говорил: «Всё, что вы тут излагаете, я знаю, и могу так же и об этом же читать лекции, но я не верю вам и мне это неинтересно».

Он всегда был опрятен: как солдат за внешний вид мог занять первое место. Окончил Суворовское училище, попал в военное училище, передумал стать военным и теперь уже призвался на действительную службу.

На политзанятиях отвечал отлично, но никогда ему «отлично» не ставили. Знали его, и то, что он не захотел стать военным. В тетради рядом с темой записывал выдержки. Причём и то и другое записывал очень аккуратно. Вот, например, одна из выдержек:

«…Сурова жизнь,

Коль молодость в шинели,

А юность перетянута ремнём…»

М. Лермонтов

А вот другая:

«Не тот прав, кто действительно прав,

А тот прав, у кого больше прав».

Портрет: Волос каштановый, глаза несколько выпуклы и под плёнкой. Любит говорить размеренно, но… всё сводится к разговору вокруг алкоголя.

Диалог о другом солдате

Шофёр: – В комсомол вступает, – кивнул он на солдата.

Я: – Это от того, что в партию надумал.

Комсорг: – Что тут такого, пусть себе дорогу пробивает.

Шофёр: – Дорогу? Вот и беда, что себе её пробивает.

…Сейчас шофёр служит в автороте полка.

Байка:

Один солдат решил строго жить по уставу. Идёт комсомольское собрание.

– Сейчас личное время? – спрашивает он у комсорга.

– Да, – отвечает тот.

– Тогда я пошёл отдыхать.

Бодрый солдат рядовой Манич

– Откуда ты родом, Манич?

– Кунцево знаешь?

– Нет, но это, должно быть, второй Париж.

– Теперь уже Москва.

– И как там?

– О, мы живём тихо. Без забастовок. С воровством тоже покончили.

– В ногу, значит, шагаете с коммунистическими бригадами?

– Ещё бы, «Нет большего счастья, чем строить коммунизм!» – написано у

нас при въезде в город.

– Рвёшься, наверно, туда?

– «Но чтоб не затонуть в тиши, любимую деревню покидаю…»

Да неужели ты там не был?

– И даже не слышал.

Циник

– Хочу тебя предупредить, – говорил мне при первом знакомстве солдат, прибывший в наш полк из другой части. Я знал о нём лишь то, что по образованию он фармацевт.

– Я – циник и к тому же морально неустойчивый парень. Не знаю, может, это молодость, но мне так хочется. От этих разных идей я в стороне. Я бы хотел плыть и плыть по волнам. Я не хочу быть ни чьей опорой. Я хочу опереться сам, так это… беспечно и надёжно.

На что я ему ответил: – Цинизм, по-моему, не достоинство, которым можно гордиться. Настоящий циник, пожалуй, не знает, что он циник, ему кажется, что он очень развит, остроумен и умён… А как ты при своём «цинизме» смотришь на дальнейшее образование?

– Положительно. Буду учиться.

– Ну вот, а это говорит о том, что ты не собираешься плыть по волнам. Ты этого только желаешь, вернее, хотел бы. Слушай, а жене своей ты изменяешь без зазрения совести?

– Без всякого, – констатировал он. – Я это оправдываю так: жизнь длинная, с женой наживусь ещё, а молодость одна.

– А ещё мне кажется, что ты способен хоть кого обмануть, правда это или нет?

– Без сомнения.

– Почему?

– Мне даже представляется, если я удачно обману, то намного умней тех, кого обманул.

– А там, на гражданке, ты как работал? Оклад-то у фармацевтов маловат.

– О, я противник этих учрежденческих занятий. Единственное, что я приветствую, так это сидеть в ресторане не важно, за чей счёт – её или мой. И потом, я не против дать взятку при поступлении в Вуз.

– Даже так? Пожалуй, ты действительно вполне сознательно определил свой путь. Что ж, посмотрим, а пока… будем здоровы.

Два Васи, один из которых Валера

Они всегда были вместе, если позволяли обстоятельства. Их разлучали только наряды и караулы, и то, когда направляли в разные места. Другим они представлялись братьями и на вопрос, как зовут? – Вася, – отвечал первый, который был выше ростом и крепче телосложением. – А тебя? – Тоже Вася, – отвечал второй, который был сухощавый и чуть ниже среднего роста. – Как же так, вы братья, а зовут вас и того, и другого Вася? – А мы двоюродные братья, – отвечали они, хотя второго Васю на самом деле звали Валерой.

До армии они жили в одном московском районе и занимались акробатикой. У них даже было несколько совместных акробатических номеров, которые они теперь демонстрировали на сцене солдатского клуба в праздничные дни.

В армии они с самого начала держались вместе, и это было разумно: никто их не рискнул обижать, а когда они стали старослужащими – об этом и вовсе не могло быть и речи.

С Васей, который на самом деле Валера, я впервые встретился, находясь в карауле. После того, как отстоишь два часа на опорном посту, наступает время «бодрствования» в караульном помещении. Там ты не имеешь права спать, но можешь читать и общаться с другими солдатами. Тогда я и обратил внимание на Валеру Саблукова. Он безотрывно читал газеты, которые вынимал из разных карманов своей одежды. Это удивило меня, так как я не замечал, чтобы солдаты так зачитывались каждодневной периодикой. Оказывается, Саблуков ставил во главу угла осведомлённость о текущей жизни. О газетах он вообще говорил со страстью. С интересом их изучал и утверждал, что толстые книги уже отжили своё время, особенно произведения классиков, о которых, как он выразился, «мы достаточно наслушались в школе».

У меня с собой была книга с названием « Л.Н. Толстой о литературе». По чистой случайности, перелистывая страницы, я наткнулся на мысли писателя как раз о том, что волновало Саблукова, только взгляды их абсолютно расходились. « Я ненавижу газеты и журналы… – писал Толстой. – Если же газета или журнал избирает своей целью интерес минуты – и практический, – то такая деятельность отстоит на миллионы вёрст от настоящей умственной и художественной деятельности и относится к делу поэзии и мысли, как писание вывесок относится к живописи…»

Сопоставив два мнения: одно исходило от «коренного» москвича (Васи-Валеры), а москвичи, как считают в армии – «самые умные» ( хотя и в ковычках), а второе – от признанного всем миром классика Л.Н. Толстого – я понял, что, уважая толстые тома классиков, следует читать также газеты и журналы. Об этом мы и беседовали с Саблуковым в карауле.

Через некоторое время наступил праздник – День Советской Армии. На сцене нашего клуба выступали, как всегда, самодеятельные артисты. Дети работников химзавода лихо спели довоенный шлягер «Три танкиста – три весёлых друга» и несколько военно-патриотических песен.

После детского хора вышел на сцену солдат-кавказец и исполнил песенку про то, как хорошо быть генералом. А когда игриво завершал куплет словами: «Буду я точно генералом, стану я точно генералом, если капрала переживу», стоявший у стены старшина Шмалько, наверно, вообразив себя капралом, хитро улыбнулся. Старшина Дикий, напротив, сохранял невозмутимый вид. Зато старшина Горох очень серьёзно сочувствовал солдату, которому нелегко будет достичь своей цели.

Завершил концерт, как всегда, дуэт «двух Вась». Ведущий так и объявил: « Сейчас исполнит акробатический этюд «дуэт двух Вась». Кульминационный момент наступил тогда, когда Вася-малый отжался на руках ногами вверх на поднятых руках Васи-большого. Спускался Вася-малый красиво и грациозно, и после ловко выполненного сальто оказался перед Васей-большим. После чего они одновременно развели руки в стороны и сделали театральный поклон публике. Концерт прошёл, по меркам местных зрителей, удачно.