Каждый новый день – правда

Глава 3

Меня бросили в это проклятое место, накачали каким-то дерьмом и оставили там на год. Будто я преступник какой-то, – Дёмин тряс над собой рукой, в которой между двух пальцев была зажата сигарета, докуренная до самого фильтра.

Это было на следующий день после знакомства Дмитрия Кошкина с Марией Антоновной. В этот день Кошкин, как и обещал сам себе, снова посетил все положенные занятия. После пар он мучился от безделья. Протирая уставшие глаза, он пялился в монитор ноутбука и раз в сорок минут выходил курить на балкон. К пяти часам вечера он поджёг последнюю сигарету и даже обрадовался поводу отправиться в магазин. Он вышел на улицу и побрёл вдоль дороги к продуктовому магазину, над которым яркими цветами светилась надпись «24/7». Было прохладно, однако чувствовалось, что это последнее дыхание зимы, на смену которой прорывалась долгожданная всеми весна. Он зашёл в магазин и открыл прилавок с сигаретами, недолго думая взял одну из самых дешёвых пачек. На кассе ему улыбнулась женщина, которая, скорее всего, в его возрасте сражала парней наповал, но в глаза всё же бросались её неровные зубы, дряблая кожа и потухший взгляд. Кошкин вышел на улицу, и лицо его вновь обжёг морозный воздух, который казался особенно холодным после тёплого магазина. Дмитрий незамедлительно вскрыл пачку сигарет и закурил прямо возле входа. Он с наслаждением почувствовал, как горький дым проникает в его лёгкие. Кошкин хотел было двигаться в сторону своего дома, но почувствовал, что сойдёт с ума, если ещё хотя бы пять минут проведёт в компании своей мрачной квартиры, поэтому он и набрал номер своего друга и отправился на родные улицы травиться алкоголем и тем, чем угостит Витя Дёмин.

Часы показывали восемь, Кошкин и не заметил, как к портовому городу подкралась зловещая и холодная тьма. Лампочка, висящая на тонком проводе из потолка, несколько раз мигала так, что друзья на мгновения оказывались в кромешной темноте. Дёмин докурил сигарету и одним движением выкинул её на тихую улицу спального района. Искра света промчалась вниз и, упав с восьмого этажа на холодный асфальт, осталась лежать там и тихонько затухать. Дёмин закрыл окно.

Оставил бы на пару минут, – сказал Кошкин. Вся комната была в дыму так, что некоторые предметы интерьера опять стали теряться из виду пьяного сознания Кошкина. – Дышать и так нечем, – но Дёмин как будто и не слышал его.

Эти таблетки, – говорил он. – Они что-то делают с твоим сознанием. Ты как будто перестаёшь принадлежать самому себе. Всё, что тебе остаётся это лежать, пускать слюни и ходить под себя. Когда я попал в это пристанище для психов, я не мог поверить, что дошёл до того, что люди считают меня сумасшедшим. Я смотрел вокруг и видел только ходячих мертвецов, которые вечно что-то бубнили себе поднос, изредка поднимая глаза, как будто искали что-то, но, не найдя, снова всматривались в пол на лужу слюней, которые стекали с их губ. Я не спал целыми сутками, понимаешь, Дима? Сутками! Днём спать было запрещено, а ночью, – он помолчал, как будто пытался что-то вспомнить. Потом посмотрел на Кошкина. В этом взгляде было что-то пугающее. – Ночью спать было невозможно из-за оглушающего крика, который доносился из каждой палаты. Психи кричали так, как будто самый страшный ночной кошмар неожиданно ожил и затаился где-то в углу палаты. Ты заперт, связан, скован по рукам и ногами. Ты обречён до первого луча солнца слышать эти крики, которые изредка прерываются на всхлипыванье и кашель. И вот тогда, именно в этот момент, ты впервые, по-настоящему чувствуешь себя сумасшедшим.

Дёмин замолчал. Он уставился на свои ноги и какое-то время не делал ни малейшего движения. Кошкину даже пришла на ум глупейшая мысль, будто Дёмин заснул, как несчастный старик на последних годах жизни, как вдруг он поднял голову.

Вить, ты как? – забеспокоился Кошкин.

Я живой, – улыбнулся Дёмин, после чего расхохотался дьявольским смехом. Он был пьян и совершенно безумен. – Вот смотри, я сделал это сегодня, – он расстегнул пуговицу на манжете своей клетчатой рубашки и засучил рукав по локоть. Среди множества старых шрамов легко можно было разглядеть один совершенно свежий порез.

Ты опять начал? – спросил Кошкин.

А я и не переставал, – ответил Дёмин. Он открыл окно и закурил ещё одну сигарету. Кошкин закурил вместе с ним.

Дёмин выглянул с окна и посмотрел куда-то в низ. Затем вдруг отвернулся и глянул на Дмитрия:

Вот боюсь высоты, но если за что-нибудь держаться, то могу на какое-то время задерживать свой взгляд.

Ты высоты боишься?

А ты не знал?

Нет.

Всегда её боялся, с самого детства.

Они оба замолчали на какое-то время.

А я темноты боюсь, – нарушил тишину Кошкин.

Да?

Ага… недавно это понял.

И как это проявляется?

Ну, как тебе сказать? Бывает такое, что выключаю свет и всё спокойно, сразу засыпаю. Особенно если хорошо устал за день, – он помолчал с секунду и продолжил. – А вот бывает, лягу спать и по полночи не могу уснуть. Всё думаю, что кто-то смотрит на меня из темноты. Бывает, не выдерживаю и поднимаюсь с кровати, осматриваю комнату, но никого не нахожу. Ложусь спать и снова чувствую на себе чей-то взгляд.

Дёмин слушал его внимательно, не перебивая. Когда Дмитрий замолчал, он сделал затяжку и, выдохнув сигаретный дым, сказал:

Я бы не решился осматривать комнату.

Почему?

А вдруг я действительно что-нибудь там найду.

В каком смысле? – Дмитрий посмотрел на него и выкинул наполовину целую сигарету в открытое окно.

Ну, ты боишься не темноты, а того, что в темноте. А что, если оно там действительно есть? Ну, знаешь, что-то такое, что не поддаётся логическому объяснению! И увидев это, ты просто, типа, сойдёшь с ума.

В следующий раз подумаю, прежде чем рассказывать тебе о своих фобиях, – рассмеялся Кошкин.

Тебя никто за язык не тянул.

Знаешь, в одной комнате с тобой я и без всяких призраков чувствую себя сумасшедшим.

Я тебя умоляю, – улыбнулся Дёмин. – В нашем мире все люди сумасшедшие. Они ничем не лучше, чем я. Просто у кого-то не хватает нервов притворяться, вот их и называют психами.

Я слышал, что если человек не отрицает того факта, что он, возможно, сумасшедший – значит он точно не сумасшедший.

Ну, каждый будет не отрицать этого факта, но в глубине души он всё равно уверен, что он-то нормальный.

Значит, ты считаешь, что все психи?

Конечно, психи! Ты только посмотри, как они живут! Чем они интересуются! Во что они верят! Эти войны, скандалы, эта зависть и их понятие Бога! Они же не в себе! Послушай, Дим, я хочу сбежать. Весь этот мир, – он на секунду задумался. – Он не слишком отличается от того мира в пределах больницы. Здесь те же психи, те же крики по ночам. Только они этого не видят.

Кто?

Пациенты! Они рождаются и живут по правилам, которые придумали задолго до них. И не в силах что-либо изменить, они принимают их. Они принимают, что должны всю жизнь работать на ненавистной работе, чтобы как-то оплачивать своё право на жизнь в бетонной коробке, в огромном муравейнике. Они не выбирают, в какой стране родиться, но родившись должны быть готовы умирать и убивать за место, в котором оказались совершенно случайно. Одни психи считают, что были созданы добрым и справедливым Всевышним, который любит их, как себя. И только их Всевышний прав, а остальные мародёры. И опять, они оказались на земле, где верят в этого Бога, совершенно случайно. А родись на другом континенте, они бы верили в того Бога, в которого верят там. Другие пациенты думают они венец природы. Сами себе боги, смеются над идеей Создателя, при этом имея наглость предъявлять ему же о том, что он несправедлив или кровожаден. Они не осознают, что являются лишь мелкими жуками-паразитами, которые не имеют права даже заикаться о собственной значимости. И в уме всевышнего разума, создавшего вселенную, могут быть иные понятия справедливости и добра.

Что ты имеешь в виду?

То, что Бог, если таковой имеется, не должен обязательно отвечать нашим нормам доброты и справедливости. За всю историю человечества было множество богов. Были добрые боги и были боги злые. Человек никогда не сможет ответить на вопрос: он создал бога или бог создал его? Но в одном я уверен на все сто процентов, – Дёмин выкинул сигарету, которая почти полностью истлела в его руках. – Всё добро, что было сделано за историю существования человека, было сделано исключительно людьми, и всё зло тоже сотворено только людьми. А то, что эти добрые и злые заслуги скидывают на какого-то Бога, лишь попытка человека сбросить с себя всю ответственность. И тут неважно атеист ты или ты веришь.

На какое-то время в комнате наступила тишина. Дмитрий думал, что ответить Дёмину, но тут его взору снова пристал свежий ножевой порез на руке Вити.

Зачем ты снова себе руки режешь? Хочешь умереть? Или хочешь, чтобы опять в психушке закрыли? – спросил Кошкин.

Вовсе нет! – вскрикнул Дёмин. – Я вовсе не хочу умирать. О суициде я уже давно не думал.

Тогда зачем тебе всё это?

Понимаешь, Дима, – он помолчал, пытаясь в голове сформулировать мысль. – Это свобода. Я чувствую себя живым и свободным.

Ты чувствуешь жизнь в смерти? – мрачно улыбнулся Кошкин.

А почему нет? Пойми, на пороге смерти перед тобой самый живой и свободный человек.

Ну, это что-то уже из Сартра. Что ты имеешь в виду под такой свободой?

Ты это и сам прекрасно понимаешь. Смотри, человек от рождения имеет право на жизнь и свободу.

Так.

Без права на жизнь нет права на свободу. Но без права на свободу в праве на жизнь нет совершенно никакого смысла. Но вот именно право на свободу рождает из себя ещё одно право.

Право на смерть, – сказал Кошкин.

Правильно, Дима, право на смерть. Это же прекрасно. Только я решаю, когда и как мне умереть. А люди в нашем сумасшедшем доме ни черта не решают. Они отдали свою свободу. Она им не нужна. Им нужен суровый диктатор, который будет им говорить, как делать нужно, а как нет. И не важно, кто это будет: Бог, царь, президент, владельцы корпораций, рекламщики, репортёры, писатели, музыканты. Им не нужно контролировать каждого, достаточно контролировать большинство. Большинство, стадо, сделает за них всю остальную работу. У людей есть две потребности: лишить себя свободы и постараться лишить свободы остальных. Стадо не выдержит, если они увидят, что кто-то обладает свободой. Таких людей они вычисляют сразу. У них в голове не рождается потребность тоже обрести свободу, но есть потребность лишить свободы. Вот смотри, у тебя есть полное право жить так, как нравится только тебе, если ты при этом не будешь мешать жизням других людей, так?

Так.

Но, если ты скажешь об этом в определённых кругах, тебя уничтожат. Ты этими своими, казалось бы, совсем нормальными желаниями отрицаешь навязанные жизненные ориентиры того самого большинства людей. И они, если надо, посвятят жизнь, чтобы доказать тебе, что ты не прав и должен жить так же, как они. Только не пытайся убедить себя в мысли: «Я же им ничего не сделал, зачем они пытаются лезть в мою жизнь?». О нет! Ты не просто «что-то сделал», ты разрушил всю их жизнь, показав им, что их крепость – это всего лишь карточный домик. Им никогда не освоить единственное, с одной стороны элементарное, с другой необычайно сложное правило: «Свобода человека заканчивается там, где начинается свобода другого».

Свобода человека заканчивается там, где начинается свобода другого, – повторил Кошкин. Эти слова запали ему в душу. Это же так логично. Самое главное – это действительно правильно. Он посмотрел на своего друга Витю Дёмина. И как же показательно общество сочло его сумасшедшим.

Уехать бы, – сказал Дёмин после затянувшейся паузы. – Но не так, что в другую страну или в город, типа Москвы. Москва – это просто более красивый и престижный сумасшедший дом, чем наш. А куда-нибудь глубоко в лес, в тайгу, где один единственный домик с одним единственным «психом». Там, где до тебя не дотянутся самовлюблённые пальцы сумасшедшей цивилизации.

Когда Кошкин посмотрел на часы, маленькая стрелка замерла между девятью и десятью вечера.

Витя, мне пора домой, – сказал Кошкин. – Если у тебя задержусь, то уже не успею на автобус, а на такси у меня денег не наберётся.

Подожди. Ты со мной не прогуляешься до человека одного? Это как раз по пути до остановки.

Хорошо, а что тебе от него нужно?

То, что поможет мне немного убить вечер, – улыбнулся Дёмин.

Витя Дёмин убивал вечера только одним способом. Принимая то, что принимать было запрещено.

Они вышли на улицу. Холодало. Друзья шли молча, где-то вдалеке, в стороне дороги лаяли собаки. Они прошли продуктовый магазин и двинулись по дорожке к детскому саду, в котором, будучи детьми, и познакомились. Забор ограждал всю территорию детского сада, а ворота закрывались на замок. Друзья перелезли через забор и вступили на территорию. Кошкин смотрел на пустые беседки и турники. Ветер поднимал с холодного асфальта листья, заставляя их плясать под ногами. Качели скрипели, ветер и их заставлял шевелиться, и было в этом ветре что-то по-настоящему зловещее.

Минув детский сад, Кошкин и Дёмин вышли на дорогу, которая проходила через школу. Около школы тоже не было ни души, и даже ветер не гулял в этом месте. Они свернули направо и подошли к грязно-розовому пятиэтажному дому, каждое окно которого горело ярким жёлтым светом.

Нам сюда, – сказал Дёмин.

Пройдя мимо нескольких подъездов, Дёмин указал на тот, который был нужен. Они открыли сломанную кодовую дверь и зашли в тёмный подъезд. На лестнице кто-то разлил банку уксуса, поэтому весь подъезд пропах мерзким кислым запахом. На втором этаже спал бомж, перегородив собой весь проход выше. Дёмин и Кошкин аккуратно перешагнули через него и поднялись выше. На третьем этаже уже не так сильно воняло уксусом, но запах мочи, исходящий от бомжа, был гораздо хуже. Вся стенка третьего этажа была чёрной от копоти. Видимо, кто-то умудрился здесь взорвать газовый баллончик.

Постой здесь, – сказал Дёмин. – Я быстро, – пообещал он и поднялся на этаж выше.

Раздался стук в дверь.

Кто? – донёсся до Кошкина приглушённый стальной дверью голос.

Витя Дёмин.

Послышался звук поворота ключа, дверь отворилась. Кошкин увидел луч света, который бил из квартиры, куда стучался Дёмин. Затем голос:

Витёк! Ты где был так долго? Проходи, – тот парень явно был рад видеть Дёмина. Дверь закрылась, и Кошкин снова очутился в полной темноте.

Стало тихо. Очень тихо. Кошкин не слышал даже сопение бомжа, который спал на этаж ниже него. Дима подошёл к окну, которое находилась на лестничном пролёте между третьим и четвёртым этажом, и открыл его. Он больше не мог терпеть невыносимую вонь, которая поглотила весь подъезд этого воистину жуткого дома. «Свобода человека заканчивается там, где начинается свобода другого», – вновь вспомнил он слова Дёмина. Интересно, можно ли считать этого беднягу, что лежит на этаж ниже свободным? Ему не нужно ходить на работу и платить за квартиру, ему не нужно выглядеть престижно или модно перед другими людьми. Он полностью свободен и не перед кем не отвечает. Кроме того, скорее всего, такой образ жизни он в той или иной мере тоже выбрал сам. Но ему нужна еда и кров. Не будь других людей, за кем бы он доедал объедки? В чьих подъездах бы спал? Выходит, он тоже зависим? Выходит, даже если ты вольный бродяга, ты, так или иначе, на поводке у более состоятельных людей. Получается парадокс: человек свободен от природы, но одновременно с этим всегда зависим от социума. Богач зависит от бедняков, которые на него работают, и бедняки зависят от богача, который даёт им работу. Тогда где же прячется свобода? Есть ли такое место на земле, где ты будешь полностью независим? «Уехать бы», – промелькнули в голове у Кошкина слова его друга. Можешь ли ты считать себя свободным, если сам добровольно отдал свою свободу? Ведь этот выбор был сделан непосредственно тобой.

Мысли Кошкина прервались, когда дверь на четвёртом этаже отворилась, и послышались голоса:

Где-то во вторник, на следующей неделе, – голос явно принадлежал Вити Дёмину. – Увидимся.

Дверь захлопнулась, Дёмин спустился по лестнице и увидел Кошкина.

Пошли, – сказал Дёмин. – Провожу тебя до остановки.

Они вышли из подъезда и отправились по тротуару к остановке. Стало ещё прохладней, а окна в домах стали светиться гораздо реже. Улицы оставались всё такими же пустыми. До остановки было десять минут пешком прямо по дороге.

Откуда ты берёшь деньги на дурь, Витя?

Ему от меня деньги не нужны. У него травы в доме достаточно для того, чтобы жить богаче нас с тобой обоих вместе взятых. А то, что он даёт мне, для него равносильно копейкам, которые ты даёшь попрошайкам на улице.

Кошкин открыл было рот, чтобы задать ещё вопрос, как вдруг Дёмин резко поднёс указательный палец к своим губам и прошипел:

Тихо! – он мотнул головой вперёд, указывая на два человеческих силуэта, которые виднелись в шагах двадцати от Кошкина и Дёмина. – Вот и санитары нашего сумасшедшего дома.

Это были полицейские, которые патрулировали ночные улицы.

Дима, дурь у меня в правом носке, – сказал Дёмин.

Кошкин выругался. Потом, оглядевшись по сторонам, сказал:

Давай направо и дворами от них.

Тебе ночью охота от ментов бегать? Просто проходим мимо и не обращаем на них внимания. Если идём мимо них, значит мы не боимся, что нас задержат.

А если остановят?

Не остановят.

Друзья почти поравнялись с полицией так, что Кошкин уже мог различать каждую деталь на их серой форме. Он слышал, как позвякивали наручники на их поясах и как стучали тяжёлые ботинки об асфальт. Они разминулись с полицейскими в полной тишине. Патруль даже не обернулся в их сторону.

Я же говорил, – прошептал Дёмин. – Это главные борцы со свободой. Свою свободу они давно уже продали, теперь охотятся за чужой.

Эй, парни, на пару слов подойдите, – вдруг окрикнул их голос сзади.

Валим! – только и крикнул Дёмин, но Кошкин всё бы понял и без слов.

Вот сучьё! – закричал полицейский.

Друзья рванули от полиции и сразу свернули с тротуара во дворы, которые знали, как свои пять пальцев. Кошкин бежал по родным улицам, не разбирая дорогу. Холодный ветер бил ему в лицо, проникая ледяным дыханием прямо в горло, скользкий снег неприятно чавкал под ногами. Они не видели и не слышали, гонятся ли за ними или нет, но оборачиваться, а тем более тормозить вовсе не собирались. Адреналин ударил в голову Кошкина, и тот нёсся со скоростью олимпийского бегуна, надеясь в темноте не налететь на что-нибудь и не упасть. Пробежав ещё несколько метров, Кошкин увидел остановку, к которой подъезжал одинокий автобус.

Прыгай туда, я домой побежал, – крикнул ему Дёмин и свернул в сторону своего дома.

Кошкин и не заметил, как нырнул в автобус. Сердце бешено колотилось, грозясь вот-вот выпрыгнуть из груди. Во рту чувствовался солёно-горький привкус крови. Автобус двинулся и поехал в сторону следующей остановки. Кошкин закашлялся, потом сел на свободное место, пытаясь не вызывать подозрения у редких пассажиров. Дима посмотрел в окно, на тёмных улицах не было видно полиции.

«Оторвались, – ликовал Кошкин. – Хватит на сегодня приключений».

Глава 4

Он открыл глаза, когда осеннее солнце уже правило над серым городом. «Проспал», – только и подумал Кошкин. Он взглянул на часы, они показывали половину двенадцатого, Кошкин не успевал даже на последнюю пару. «Твою мать», – злился он на себя. Дима собирался было лечь снова в постель, однако, внезапная мысль о том, что сегодня после пар он должен встретиться с Марией Антоновной, быстро привела его в чувства. Он снова посмотрел на часы. «Ещё успеваю», – подумал Кошкин. В ту секунду он и сам не понимал, зачем ему непременно надо с ней встретиться. Дело точно было не в ответственном подходе к своему образованию, так как он бы с удовольствием проигнорировал бы любую другую встречу с любым другим преподавателем. Но неведомая ему сила гнала его в университет. Что-то, что он пока не понимал. А, может, понимал, но не хотел себе признаваться.

Спустя полчаса он уже закрывал за собой входную дверь и со всех ног нёсся в сторону университета. Кошкин влетел в учебный корпус и направился на кафедру английского языка, где и застал Марию Антоновну. Она сидела на кафедре совершенно одна и была прекрасна, как и в тот день, когда Дмитрий увидел её в первый раз. Сегодня на ней была красная в клеточку рубашка и чёрные джинсы, волосы, как и в тот раз, были снова собраны в аккуратный хвостик, завязанный красной резинкой. Мария совсем не заметила Кошкина, она сидела безучастная ко всему и читала какую-то книгу. Глаза её в этот раз не были такими выразительными, они были полны печали. Кошкин невольно поймал себя на мысли, что любуется ей и, скорее всего, со стороны похож на ненормального. Он посмотрел на часы и удивился, почему она до сих пор здесь, когда пара закончилась ровно двадцать минут назад. Дмитрий хотел было поздороваться, но нерешительность сдавила ему горло. Он вышел обратно в коридор и несколько секунд ходил из стороны в сторону. В какой-то момент он даже захотел развернуться и пойти прочь, боясь своим присутствием ещё больше испортить ей настроение. Но потом всё же собрал свою смелость в кулак и решительно вернулся на кафедру. Мария Антоновна всё так же одиноко и печально сидела, уткнувшись в книгу.

Здравствуйте, Мария Антоновна! – громко и радостно поздоровался Кошкин.

Мария раздражительно подняла глаза, но, увидев лицо Дмитрия, как будто даже немного улыбнулась.

Дима, – сказала она.

Я думал, что вы уже давно домой ушли, – сказал Кошкин. – Почему вы тут сидите совсем одна?

А почему это вы пары опять прогуливаете? – вдруг строго вопросом на вопрос ответила она. – Я даже не думала, что вы сегодня придёте!

Простите, Мария Антоновна, я проспал. Вчера немного загулял, – виновато ответил Кошкин. – Так, а почему вы домой не идёте. Муж вас не потеряет?

«Ты, блин, ещё спроси у неё, как у них дела в постели, придурок ты конченый», – тут же злобно накричал на него внутренний голос.

Ничего с ним не случится, – как-то невесело ответила Мария, как будто не замечая интимности вопроса.

Внезапно на кафедру зашли две пожилые женщины. Это были преподавательницы с кафедры. Они бурно обсуждали какие-то задания, с которыми никак не могут справиться их студенты. На кафедре моментально стало шумно.

Здравствуй, Машенька, – поздоровалась одна из преподавательниц.

Здравствуйте, – ответила Мария.

Они переглянулись с Кошкиным.

Давайте пройдём в соседнюю аудиторию, – предложил Дмитрий. – Я видел, она была свободна.

Давайте, – улыбнулась ему Мария и стала собирать вещи. Кошкин увидел название книги, которую читала Мария Антоновна. Это был «Солярис» Станислава Лема.

Они вышли в коридор. Мария шла чуть впереди Дмитрия, и в нос ему ударил приятный аромат её духов. На их счастье, та аудитория оставалась по-прежнему свободной. Мария села за преподавательский стол, положив на него свои тетрадки и книгу, а Дмитрий расположился за первой партой, будто они были на занятии.

Ой! Чуть не забыла, – воскликнула Мария. – Вот, держите, – она дала ему вырванный тетрадный листочек, на котором красными чернилами были написаны номера упражнений для Кошкина. – Листок можете себе оставить. Консультация у меня по вторникам и пятницам. Приходите и сдавайте свои долги.

Господи, как же их много!

А вы чего хотели, Дима? Будете прогуливать, как сегодня – наберёте себе ещё больше долгов!

Да, я это понимаю, Мария Антоновна! Вы меня извините, всё будет в лучшем виде!

Передо мной можете не извиняться, Дима, – она очень тепло посмотрела ему в глаза. – Это же в ваших интересах ходить на занятия.

Затем она помолчала несколько секунд и снова обратилась к нему:

Но всё равно не смейте мне больше прогуливать пары! – она попыталась сказать это как можно строже, что, впрочем, ей не особо удалось.

Кошкин стал рассматривать бесконечный список его долгов. По количеству заданий на дом ему показалось, что он пропускал английский язык годами. А Мария тем временем не сводила с него глаз. Он показался ей милым и даже немного симпатичным, хотя при их первой встрече он вообще не произвёл на неё особого впечатления. Дмитрий поднял на неё глаза, их взгляды встретились:

Что вы смотрите?

Ничего, – немного смутилась она. – Всё понятно с заданиями?

Понятно, что я не доживу до сессии, – грустно улыбнулся Кошкин.

Мария промолчала.

Нравится книга? – спросил Кошкин, указывая на «Солярис».

Очень даже неплохая, – ответила Мария. – Вы читали?

Не читал, – ответил Кошкин. – Советуете?

Даже не знаю, – смутилась она. – Смотря, какое у вас настроение. А вообще читать любите?

Вообще? Люблю! Вот только теперь решил за учёбу взяться, так что, боюсь, времени теперь совсем не будет.

Хорошо вы за учёбу взялись, – рассмеялась она. – Почти вовремя сегодня на пару прибежали!

Кошкин обрадовался, увидев её улыбку. Он был рад, что она с ним разговорилась. По какой-то неведомой ему самому причине, Дмитрию очень хотелось наладить с ней подобие дружеских отношений.

Я просто проспал сегодня, – начал оправдываться он. – Будильник три раза звонил, а я его не слышал. Точнее слышал, но каждый раз выключал его и ложился обратно спать.

Эх вы, – улыбнулась Мария. – Как вы только до третьего курса доучились?

Для меня это такая же загадка, как и для вас.

Она посмотрела на него, как на непослушного ребёнка. Печаль, которую заметил Кошкин при встрече, совсем исчезла из её прекрасных глаз, теперь она совсем развеселилась.

Ну, так какие книги вы читаете, Дима?

Ну, разные… Классическую литературу, в основном.

А какую последнюю книгу вы читали?

«Анна Каренина», – ответил Дмитрий.

Серьёзно? – оживилась она. – И как вам Толстой?

Ну, как вам сказать? – задумался Кошкин. – Мне, вроде нравится, но как-то… скучно.

Скучно?

Местами, даже очень! Я так и не смог сопереживать героям. Может это со мной что-то не так?

Возможно, она попалась вам не в то время не в том месте. У меня так было с «Доктором Живаго». Я чуть не померла, пока его читала.

Кошкин отвёл взгляд и подумал, что теперь она сочтёт его идиотом, который совсем не разбирается в литературе. «Неужели так трудно было просто сказать, что «Анна Каренина» – лучшее, что ты читал в своей жизни?», – думал он.

Да нет… на самом деле «Анна Каренина» хороший роман, – начал было оправдываться Дмитрий.

Признавайтесь, чем он вам не нравится, – настаивала Мария.

Просто, он же удавится, если в мельчайших подробностях не расскажет нам о каждой детали интерьера в комнате, которая в продвижении сюжета вовсе не сыграет роли, – выдавил из себя Кошкин, – Или обязательно гигантская предыстория персонажа, который за всё время скажет два слова, но описывать его он будет три страницы.

А я на это особо и внимания не обращала, – ответила Мария.

Я вот только на это и обращал, – смущённо сказал Кошкин. – Показалось всё слишком медленным и размеренным.

Поверьте, эта книга точно попала к вам в руки не в тот период вашей жизни? Так бывает. Попробуйте перечитать её в другой раз.

Знать бы ещё, когда этот момент настанет, – усмехнулся Дмитрий.

Всё хорошо, Дима, – она заглянула в его глаза и подарила ему свою мягкую улыбку. – Вам не обязательно должна нравиться та или иная книга. Я же у вас не школьная учительница литературы, которая не допускает критического мышления.

Дмитрий обрадовался этой улыбке. Больше всего на свете в этот момент он боялся показаться ей слишком маленьким или глупым и необразованным.

Дима, если вам не понравился Толстой, то попробуйте прочитать его последний роман «Воскресенье».

А что там?

Там Толстой переосмысливает свою жизнь и свои взгляды. Может быть темы, поднимаемые в «Анне Карениной» вам просто сейчас не особо близки? А «Воскресенье» как поиски новых смыслов жизни. Очень хорошая книга. Попробуйте прочесть, мне будет интересно ваше мнение о ней.

А у вас её нет? Я бы почитал.

Пару минут назад вы собирались плотно взяться за учёбу, а тут уже сразу две книги читать решили, – рассмеялась Мария.

Вы меня уже заинтересовали, Мария Антоновна! – оправдывался Кошкин. – Я попробую для всего найти время.

Вот вы какой плохой ученик! Больше не буду с вами разговаривать!

Тогда и я с вами не буду разговаривать, – улыбнулся Кошкин. Их беседа всё больше напоминала скорее разговор двух хороших друзей, чем разговор студента и преподавателя.

Как вы интересно выкрутились, – сказала Мария. В этот момент Дмитрий заметил, что она не только перестала грустить, но и вовсе сияет от радости.

Так у вас есть эта книга?

Есть! Я купила её в журнальном киоске.

Что там забыла классическая литература?

Я не знаю, – смеялась она. – Там была целая куча каких-то бульварных детективов и женских романов с названиями в стиле: «Страсть под дулом пистолета». И вот среди них как-то затерялся Толстой. Не знаю, возможно, они держали его в заложниках.

Так, когда вы мне книгу дадите?

Вот если придёте на мою консультацию и сдадите мне хотя бы несколько долгов, то книга ваша!

У вас слишком суровые условия, Мария Антоновна!

Ну и не приходите, раз вы такой ленивый, – она сделала обиженный вид.

Я приду, не обижайтесь на меня.

Я не обижаюсь, Дима, – на её лице вновь засияла улыбка. – Если вы считаете, что у Толстого слишком много лишней информации, то вы ещё не читали Виктора Гюго.

Ошибаетесь, я читал!

И как вам?

Это жестокая тема, – рассмеялся Кошкин. – Пишет он, конечно, красиво… Но вот несколько глав подряд посвятить описанию архитектуры Парижа – это мощно!

Да-да, – поддержала Мария. – Или глава посвящённая книгопечатанью! Почему бы и нет?

Вы, наверное, во мне разочаруетесь, но в какой-то момент чтения, я не выдержал и стал подобную информацию просто перелистывать не читая.

Я в вас не разочаруюсь, Дима, – улыбнулась она. – Мне было стыдно, но я стала делать то же самое!

Правда? – сказал Кошкин. – Отлично! Значит нас уже двое!

Вы так любите читать. Так почему вы так не любите учиться? Неужели не интересно?

Вы даже не представляете, как не интересно. Я и в школе ничего не читал и получал тройки по литературе, потому что не мог выносить эти занятия.

Да почему же? Мне всегда нравилось учиться! – сказала Мария.

Я так и понял, – улыбнулся в ответ Кошкин. – Но меня ужасно раздражало, что на уроках литературы дела всегда обстоят так, что ты, ученик, очень туп и не можешь иметь ни малейшего понятия о том, что хотел сказать автор, а вот учитель знает. Так что слушай его. Такое ощущение, будто у школьников вообще своего мнения не может быть. Поэтому тебе и ставят двойки за сочинения, где нужно высказать своё мнение о романе, если твои мысли не совпадает с общепринятым мнением.

Да, школа этим грешит, – ответила Мария. – Вообще, школьные учителя меня тоже раздражают. Просто они преподают такую вещь как литература в стиле точных наук. Я думаю, что ведь писатели тоже были обычными людьми, как и мы с вами. И сомневаюсь, что они в каждую свою строчку пытались обязательно впихнуть кучу смыслов и отсылок. Ну и естественно, святая обязанность школьного учителя, как вы и сказали, подавлять любое личное мнение детей, – она замолчала на несколько секунд, будто пытаясь что-то вспомнить. – У меня в школе учительница литературы была ярая фанатка Маяковского, при этом она просто ненавидела Есенина. И вот однажды нам дали задание написать сочинение либо о Маяковском, либо о Есенине. Ну, вы же понимаете, что в данном случае писать на вторую тему равняется самоубийству.