Каждый новый день – правда

Глава 1

Очертания комнаты потихоньку пропадали из его сознания. Кроме того, вся комната уже потерялась в клубах дыма, и небольшая форточка, откуда ещё была возможность глотнуть свежего воздуха, потеряла всякую надежду как-то проветрить помещение. Дмитрий Кошкин уже совсем привык к дыму и почти не чувствовал его сладкий, но от того не менее отвратительный запах. Он слышал какие-то голоса, очевидно, что его друзья продолжали спорить, периодически прерываясь на истерический хохот. Он уже не знал причину спора, за последние три часа они сменили сотню тем разговора. Кошкин посмотрел на свои руки, в глазах двоилось. «Всё, – подумал он, – на сегодня точно хватит». Тот, что был справа от него, встал и с жаром стал что-то доказывать тому, что слева. Дима уже не разбирал и не помнил, кто из его друзей где сидит. Он даже не мог понять, открыты у него глаза или нет. Голова сильно болела, в ушах то и дело нарастало и затихало какое-то жужжание. Ноги затекли и начали ныть, по-видимому, он сидел в одной и той же позе уже долгое время. Он попытался подняться, но тело отказывалось его слушать. Он попробовал поднять руки, и, на удивление, у него получилось. Руками он облокотился о жёсткий диван, на котором сидел, и, сделав усилие, всё-таки умудрился привстать, однако, потеряв равновесие, тут же рухнулся с дивана, на колючий, запылившийся ковёр. Он упал лицом в низ, и падение, по-видимому, должно было быть болезненным, однако боли он не почувствовал. Количество выпитого и скуренного абсолютно притупило все его нервные окончания. Тем не менее, падение вызвало не только дикий лошадиный хохот его друзей, но и неожиданно привело его в сознание. Но тело его не слушалось, он так и лежал, скрючившись на колючем ковре. Мелкий мусор и жёсткая ткань как будто иголками царапали ему лицо. Наконец-то друзья отсмеялись вдоволь и сочли нужным поднять своего товарища. Кошкина усадили на его прежнее место, теперь он мог снова видеть всю комнату и двух своих друзей. Его падение развеселило их и без того примитивный под действием наркотиков и алкоголя мозг так, что они совершенно забыли о чём спорили ещё буквально минуту назад. Они продолжали смеяться какое-то время. Дима молчал, однако сознание, которое пришло к нему после падения, возвысило его над самим собой, и он как будто увидел своё комичное падение со стороны. Внезапно он сам разразился неудержимым хохотом. Дёмин встал закрыть форточку и открыть окно.

Виктор Дёмин, так звали одного из друзей Димитрия Кошкина. У него дома и находилась сейчас вся компания. С ним Кошкин познакомился ещё до того как успел пойти в первый класс, с тех пор минуло пятнадцать лет. Дёмин был, пожалуй, самый удивительный из всех присутствующих. Вообще Кошкин многое отдал бы за возможность хоть на секунду заглянуть в его голову. Потому что то, что там творилось, одному Богу было известно. Витя был ребёнком из неблагополучной семьи. Воспитывался он у своей бабушки, которая была ему вовсе не родной, а лишь мачехой его отца. А отца своего за всю жизнь он так и не встретил, тот бросил мать Дёмина ещё до того, как стало известно, что она беременна. Об этом рассказала ему сама мама, которую он видел лишь раз, за год до описываемых событий. Она отыскала своего сына после того, как узнала, что неизлечима больна. Особых чувств к матери Витя Дёмин не испытал, и на данный момент даже не знал, жива она до сих пор или нет. Дёмину было пятнадцать лет, когда он в первый раз совершил попытку покончить с собой. Его нашли лежащим в луже собственной крови, бледным, с порезанной рукой. К двадцати годам обе его руки от запястья до локтя украшали многочисленные шрамы и порезы. «Когда я чувствую боль и вижу кровь, текущую по моим рукам, только тогда я чувствую себя по-настоящему живым», – однажды сказал он Кошкину. После первой попытки суицида прошло полтора года, после чего он повторил этот опыт снова. Его удалось спасти, но в этот раз он угодил в дом для душевно больных, в котором провёл одиннадцать месяцев. Врачи поставили ему какой-то диагноз, но о нём он никогда не рассказывал друзьям. С тех пор он какое-то время больше не предпринимал серьёзных попыток покончить с собой, однако периодически резал себе руки кухонным ножом, скорее всего только для того, чтоб привлечь к себе внимание. Дёмин не оканчивал школу и даже не думал о поступлении в университет. Мысль о работе и вовсе была для него смерти подобна. Своей бабушке он сильно не мешал, она его вообще как будто и не замечала. Он выходил из своей комнаты лишь за едой и если собирался куда-то уходить. Ел он немного, мог носить одну и ту же одежду хоть целую вечность, и в каких-либо гулянках совершенно не нуждался. Алкоголем его обычно угощали его же друзья, а он взамен угощал их травкой, которую доставал, скорее всего, у местных барыг, с которыми ему посчастливилось учиться в одном классе. Он жил, опираясь на какую-то лишь ему известную философию, которую, кроме него, пожалуй, больше никто не понимал. Но в двух словах её можно было описать как: «Пошли к чёрту! И не лезьте ко мне со своей жизнью!».

Выглядел Дёмин странно, а для незнакомого с ним человека и вовсе, наверное, пугающе. Бритую наголо голову покрывали мелкие точки родинок и угрей, большие голубые глаза, всегда одинаково безразлично смотрели на любую ситуацию через толстые линзы очков в чёрной оправе. Это безразличный взгляд настораживал даже Кошкина, который знал его всю свою сознательную жизнь. Дёмин с одинаковым цинизмом будет наблюдать за милыми котятами, играющими в цветочной клумбе, и за тем, как этих самых котят будут потрошить мясным топором где-то на грязном столе. Ни один мускул не дрогнет на лице у Вити Дёмина. У него был широкий нос и пухлые губы, которые выглядели немного смешно, на его худощавом лице. Шею его, как и руки, украшали мелкие порезы и один особенно большой шрам, покрывающий почти всю правую половину. Его Дёмин получил, когда провёл лезвием бритвы по шее, пытаясь достать до сонной артерии, по крайней мере, так он это рассказал друзьям.

Как сам, браток? – спросил Дёмин, смотря на Кошкина и пытаясь понять, в сознании тот или нет.

Больше мне этого дерьма не давать! – воскликнул Кошкин. – Откуда ты её взял?

Ты же знаешь, – сказал Дёмин, пытаясь поджечь наполовину скуренную потухшую сигарету. – Это должно быть тайной для всех.

Зажигалка у него в руках сыпала искрами, однако пламя предательски не хотело показываться.

Так вот, – сказал третий член компании, Эдик Шеин, продолжая разговор, прерванный, по-видимому, нелепым падением Кошкина. – О чём я там тебе говорил?

Про бабу свою байку рассказывал, – ответил Дёмин.

Точно! Прикинь, я, значит, держу её и начинаю стягивать лифчик, как вдруг эта дура передумала мне давать!

Ты это уже сказал! Почему она передумала?

Сказала, что первый раз должен быть другим!

А ты чё?

А я чё, туда просто так пришёл? – заулыбался Шеин, почёсывая заросший подбородок. – Схватил и повалил на кровать. Так себе вечер провёл, она всё там залила своей кровью! Понимаешь, всё, блин, в крови было! Одеяло в крови, подушка в крови, я сам весь красным измазан! Понимаешь, как на скотобойню сходил, мать её!

Первый раз должен быть волшебным, – промямлил Кошкин.

Да говно этот «первый раз», – воскликнул Шеин. – Хуже не придумаешь.

Он тоже достал из пачки сигарету с ментолом, раздался хруст лопнувшей капсулы. Шеин закурил.

А сколько ей лет? – спросил Дёмин.

Шестнадцать… а может пятнадцать, – равнодушно ответил Шеин.

И что ты дальше с ней делать собираешься? – поинтересовался Кошкин.

Ничего. Буду скрываться от неё! Ещё мне не хватало её подростковые загоны терпеть.

Эдик Шеин встал и попытался отряхнуться от кошачьей шерсти, которая ураганом носилась по всей комнате и оставалась на одежде каждого, кто имел удовольствие посетить скромное жилище Вити Дёмина. Эдуард Шеин, или Шея, как его называли друзья, был самым младшим в компании своих друзей, но выглядел года на три старше Вити Дёмина и, тем более, старше Димы Кошкина, который в двадцать лет продолжал быть похожим скорее на ученика одиннадцатого класса. Лицо Шеина покрывала густая чёрная борода, голова была подстрижена под короткий, аккуратный ёжик. Эдик специально стригся коротко, чтобы волосы не завивались в кудри. Его карие глаза никогда не были серьёзными. В них отсутствовала та циничность, как у Дёмина, зато присутствовала вечная ирония. При разговоре с Шеином было тяжело понять, относится он к тебе серьёзно или же просто смеётся над тобой в душе. В нём была какая-то притягательная противоречивость. Его можно было заметить одетого по последней моде в элитных заведениях города Владивостока в компании его многочисленных мажорных друзей, которых он знал неизвестно откуда. А уже на следующий день вы найдёте его сидя на лестничном пролёте с самым дешёвым пивом в руках, которое на вкус будет скорее напоминать спирт, разбавленный водой. Он был своим в любой компании. Одним из тех людей, которого хочется угостить, даже если у самого едва хватает денег на кусок хлеба. У Шеина тоже была своя философия жизни, но, в отличие от Дёмина, всем вполне понятная. Он никогда не стыдился ни за какие поступки в своей жизни, плевал на мнения о себе других людей и старался жить только так, как ему было удобно.

– Дима, ты вообще в универе появляешься? – спросил Дёмин.

Кошкин тоже потянулся за сигаретой, в горле было сухо, как в пустыне.

Появляюсь, – уверенно ответил он, но затем добавил: – Иногда. Может и чаще бывал на парах, если бы вообще знал на кой чёрт я там учусь.

А на кой чёрт ты там учишься? – подхватил Шеин.

Чтоб видимость деятельности создать, а то отец совсем расклеится и, наверное, погонит самому зарабатывать на квартиру.

А, ну тогда, типа, мотивация есть, чувак, – Шеин почесал чёрную бороду.

Вот не скажи, блин, – вступил Дёмин. – Жид везде свою выгоду ищет. Такая себе практическая польза от этого дерьма? Я бы в это царство лицемерия и шагу бы не вступил.

Какое ещё царство лицемерия? – удивился Кошкин.

Учебки ваши, Дима, сечёшь? Одни притворяются, что учатся, а другие, что учат. Зубришь, даёшь на лапу преподам, а потом получаешь картонку о том, что ты теперь, типа, умный. Я вам так скажу, ребята, я уж повыше этого буду.

А что ты, мать твою, мне ещё предлагаешь делать? – затараторил Кошкин.

Ага, мужик, ты вообще у стариков на шее сидишь. Ты в курсе об этом? – Шеин своими словами нарушил негласное правило: не упоминать жизнь Дёмина всуе, чем и вызвал праведный гнев хозяина квартиры.

Ты, жидок, мне ещё про мою жизнь расскажи, ага! Я ни у кого на шее не сижу! Меня ваще тут даже не замечают! Уж простите, что я не могу через себя переступить и отправится лизать задницы начальникам или вымогателям-преподам, чтобы вписаться в серьёзный взрослый мир, мать его. Может мне ещё, сука, в офис потом устроится, бумажки продавать? – гремел его пьяный голос.

Всё, всё, всё, чувак, остынь! – перебивали друг друга Шеин и Кошкин, дабы успокоить покрасневшего от злости Дёмина.

Я понял, в курсе? – выставил перед собой ладони Эдик Шеин. – Ты босс, мужик.

Ей богу, я будто с дебилами общаюсь, – успокаивался Дёмин. – Мне, блин, каждый раз вам всё на пальцах объяснять? Дай закурить.

Кошкин протянул другу сигарету, затем одобрительно закивал головой:

Правильно ты, Витя, говоришь! Так оно и есть. Всё ненастоящее. Будто декорации из картона. И люди в них декорации. С кем не заговоришь, будто бы роль отыгрываешь: сейчас моя реплика, затем его. Я за три года учёбы и половины имён своих одногруппников не помню. Как заговорят со мной, так хоть на руке заранее пиши, чё им отвечать.

Так ты не отвечай, – за чёрной бородой Шеина засияла улыбка. – А можно просто с табличкой ходить: «Не разговаривайте со мной, для меня вы дерьмо!»

Всё также базарят про машины, бабки и девчонок на ночь? – Дёмин полностью успокоился и будто бы вообще забыл, что минуту назад готов был пускать кровь своим друзьям.

Ага, всё так, – закивал головой Кошкин. – Я там у них за местного фрика, раз читаю книги и не поддерживаю их тупоголовые разговоры.

Естественно, ты фрик, Дима, – засмеялся Дёмин. – В стране рабов свобода – это экстремизм. Ты для них как красная тряпка для быка. Они же нахватали свои методички о том, как надо жить и поддерживать беседы, когда другие особи произносят звуки. А тут ты вырисовываешься, хе-хе! Давайте может покурим лучше. У меня есть чё!

Друзья выкурили самокрутку с лёгкими наркотиками и некоторое время сидели в тишине, после чего разговорились на разные отвлечённые темы. Подобным образом друзья собирались почти каждые выходные. В остальные дни они редко виделись, каждый был занят какими-то своими делами. Дмитрий Кошкин учился в одном из неплохих университетов Владивостока, в котором, впрочем, в последнее время появлялся нечасто. Эти прогулы сказывались на его успеваемости, и он имел многочисленные долги по целому ряду предметов. Он ненавидел свою жизнь в промежутке от выходных до выходных. Каждый раз он радовался пятнице, потому что знал, что ближайшие два дня проведёт в пьяном угаре в компании своих странных друзей. Им не нужны были шумные бары и клубы, они вполне удовлетворялись беседами друг с другом, запивая это большим количеством алкоголя и скуривая всё то, что доставал для них Витя Дёмин.

Короче, я домой, – сказал Шеин. – Завтра, типа, на работу, в курсе, все дела.

Эдик Шейн работал официантом в небольшом ресторанчике, недалеко от центральной площади города. Он ненавидел свою работу, но, как ни странно, держался на ней уже более трёх месяцев. Обычно он увольнялся с любой роботы уже через неделю, а то и через день, после первого там появления. Он даже никогда не писал заявления на увольнение, а просто в один прекрасный момент исчезал с рабочего места и больше туда не возвращался.

Ну да, точно. У всех дела, – ответил Дёмин.

Я тоже домой, – подхватил Кошкин. – Завтра утром я всё-таки должен идти в универ. А то мне начинает казаться, что я забываю, как выглядят некоторые преподаватели.

Хорошо, – сказал Дёмин. – Я, если честно, тоже на ваши бухие рожи уже насмотрелся. – Он достал ещё одну бумажку для самокрутки, чтобы, видимо, забить себе новую порцию, когда друзья покинут его гостеприимную квартиру.

Они попрощались и расстались на лестничной клетке. Кошкин и Шеин спустились вниз, зазвенела дверь домофона. Кошкин вдохнул ещё по-зимнему холодный воздух, но на улице уже чувствовалось, что наступил долгожданный март. Никогда ещё самый обычный воздух не доставлял Кошкину такого удовольствия, как после нескольких часов, проведённых в душном, задымлённом помещении. Он пожал руку Шеину и побрёл домой, по пути оглядывая в вечерних сумерках родные дворы, на которых вырос и провёл лучшие годы своей жизни. Теперь он жил далеко от этой улицы и нужно было поторопиться, чтобы успеть на последний автобус, который следовал в центр города. Пробежав несколько метров по морозному воздуху, Дмитрий немного отрезвел, и только сильная головная боль напоминала ему о том, как хорошо он проводил сегодняшний вечер. Он добежал до остановки как раз в тот момент, когда автобус собирался отходить. Салон был абсолютно пуст, и машина не останавливалась ни на одной остановке, так как в такое позднее время ни один житель города не пожелал бы куда-либо ехать.

Дмитрий Кошкин вернулся домой в двенадцатом часу. За спиной хлопнула входная дверь, из рук выпали ключи, послышался звон. Пытаясь сконцентрироваться, Дмитрий нащупал в темноте выключатель, яркий свет больно резанул по уставшим глазам. Кошкин поднял ключи с пола и положил на тумбочку. Руки не слушались его, он с трудом стянул кроссовки и зашёл в единственную комнату квартиры. Это была маленькая и тесная комнатка, в которой размещался лишь диван, шкаф и компьютерный стол с одной стороны, и холодильник, печка и полка для посуды с другой. Комната была мрачной и неуютной, но Дмитрия она вполне устраивала. Ванная покрылась ржавчиной, иногда протекали трубы. В самой комнате уже лет пятнадцать никто не делал ремонт, потому выглядела она жутко. Но были и плюсы проживания здесь: его дом находился всего в двадцати минутах пешком от университета. Кроме того, за аренду брали немного, и отец Дмитрия никогда не забывал давать сыну денег на съём. Кошкин не работал, его отец настоял на том, чтобы сын всё свободное время уделял учёбе в университете. Дмитрий брал деньги у старого отца, каждый раз скрывая от него, что стоит в шаге от отчисления.

Он упал на диван и схватился двумя рукам за голову. Так он лежал несколько минут, затем стал медленно стягивать с себя, пропитавшуюся потом, одежду. В одних трусах он зашёл в ванную комнату. Запустив зубную щётку в рот, он стал чистить зубы, разглядывая своё уставшее лицо в зеркало. У Дмитрия были тёмно-русые, аккуратно выбритые по бокам и зачёсанные налево волосы, густые брови, которых он вечно стеснялся, и маленькие, дымчато-серого цвета глаза. У него был узкий нос и вишнёвого цвета губы. Смутившись, он обратил внимание на свои немного большие уши, которые он считал уродливыми. Дмитрий выплюнул зубную пасту в раковину, прополоскал рот и побрёл в комнату уже в полудрёме. Не забыв оставить включённой тусклую настольную лампочку, он попытался погрузиться в сон. Однако страх темноты даже с включённым светом не переставал заставлять его всматриваться в тёмную прихожую, из которой на него уставился невидимый взгляд нечто непознаваемого.

Глава 2

Утром следующего дня Кошкин проснулся с невыносимой головной болью. Впрочем, любой понедельник он встречал с головной болью, независимо от того, пил он на выходных или нет. Однако, несмотря на свои мучения, он всё же смог подняться с дивана и стал собираться на учёбу, как и планировал.

Заткнув уши наушниками, Кошкин побрёл в сторону университета. Он подошёл к забору, служившим ограждением университетского кампуса, где остановился покурить. Высоко, под крышей главного корпуса, блистал на солнце позолоченный двуглавый орёл, а над ним гордо развивался триколор. Здания на территории кампуса были очень красивы, а аккуратные заборчики вокруг цветочных клумб подчёркивали их красоту и даже слегка очаровывали. Однако Кошкин уже давно не обращал внимания на помпезность зданий университета. Он знал, что всё очарование пропадёт, как только он зайдёт в пыльные и грязные аудитории.

Одногруппники как будто и не заметили, что Кошкин не приходил практически всю прошлую неделю. У него не было друзей в группе, более того он и вовсе старался по возможности как можно меньше с ними общаться. Он сильно приукрашал своё положение в группе перед Шеином и Дёминым – Кошкин вовсе не был изгоем. У него были хорошие отношения почти со всеми студентами его группы, однако общение, которое он с ними поддерживал, нужно было лишь для того, чтобы группа не сделала его козлом отпущения. Как только он выходил за пределы университетского кампуса, все одногруппники тут же преставали для него существовать. Они казались ему какими-то одноклеточными. Ему было невыносимо слушать их очередные рассказы о том, кто и где кутил на прошедших выходных. Летели куча названий различных модных заведений. Он не мог слушать, как парни обсуждали фотографии какой-то смазливой девушки из социальных сетей. Он знал, что они могли обсуждать только девушку, у которой попросту на лице написано «идиотка». У Дмитрия не было никаких общих интересов со своей группой. Парни в основном разговаривали о том, кто и какую машину приобрёл или хочет приобрести, какая «тёлка» была с ним прошлой ночью после клуба или сколько килограмм они жмут от пола. Девушки занимались тем же самым – обсуждали, у кого из их знакомых парней какая машина, как круто им сделали брови, ногти, причёски и прочую чушь модные мастера в салоне, или какие шмотки видели в таком-то и таком-то магазине.

По понедельникам первой парой стояла дисциплина «Всемирная история». Преподавателем был мужчина лет пятидесяти, Александр Павлович Назаров. Кошкин хоть и не был в университете уже целую вечность, но отлично помнил, что никакие пары не срывались так часто, как у Александра Павловича. Какой бы не была тема занятия, она так или иначе приведёт к дискуссии на тему «есть ли Бог на небе». Александр Павлович был религиозным человеком, и часто его можно было встретить в одной из городских церквей. На первом же занятии Александр Павлович имел неосторожность (а может, он сделал это специально) заявить о себе, как о верующем. Группа Кошкина делилась на 2 части: атеисты и те, кому было по барабану, есть ли там какой-то Бог или нет. Естественно, одно неосторожное слово, и всё оставшееся время занятия уделялось «великому» противостоянию «научного мировоззрения» против «слуги божьего». Трудно было сказать, на чьей стороне выступал сам Дмитрий Кошкин. С одной стороны, он был атеистом, но с другой, ему совсем не хотелось влезать в эти идиотские споры. Александр Павлович вёл у этой группы уже второй семестр, и было действительно удивительно то, что у них до сих пор не пропал запал спорить друг с другом об одном и том же, приводя одни и те же аргументы в течение более чем полугода. Такое ощущение, что они уже совсем забыли, почему и зачем спорят, а спорили просто машинально, по привычке. Однажды Дмитрий поймал себя на мысли, будто он попал в какой-то бестиарий, окружённый животными с одной и другой стороны.

По-видимому, за время отсутствия его в университете там действительно ничего не менялось. И сегодняшняя пара точно так же была целиком и полностью на религиозную тему.

Вы, Александр Павлович, ведь преподаватель, а всё верите в какие-то сказки, – говорил один из одногруппников Дмитрия, сидевший за первой партой.

Какие же это сказки? – оправдывался Александр Павлович, но его то и дело перебивали.

То есть вы считаете, что где-то там на небе, на облаках, сидит невидимый бородатый мужик, который создал землю и теперь следит за тем, чтобы мы жили так, как он когда-то хотел.

Ну, если в вашем понимании это выглядит так, то вы явно ничего не знаете о христианстве! – отвечал Александр Павлович.

Мы знаем достаточно, – отвечал за всех другой одногруппник по фамилии Княжев. – Это уже факт, что атеисты знают о Библии больше, чем сами верующие. И мы явно не верим в то, что на Земле есть единороги, говорящие змеи и прочий бред. И уж тем более не хотим быть рабами какого-то Бога, который уничтожает людей только за то, что те не хотят ему подчиняться.

Вы говорите, основываясь на Ветхий завет, а ведь христианство…

Да какая вообще разница? – перебивал его Княжев. – Вы может ещё в то, что Земля плоская верите? Наука – двигатель прогресса, ищет ответы на все загадки вселенной, а религия – это всего лишь лёгкий путь для тех, кто совсем не хочет думать! Если бы религия не ущемляла науку, то, может быть, люди уже бороздили бы космос! Если бы не было религии, то все войны бы уже закончились или даже не начинались! Если есть Бог – то это самое отвратительное существо, которое закрывает глаза на все беды человечества!

      «И вот так каждый день», – думал Кошкин.

      Учебный день тянулся бесконечно долго, но Кошкин дал себе обещание, что досидит все пары до конца. Он выходил курить после окончания каждого занятия. К концу учебного дня он жутко проголодался. В животе урчало, горло пересохло. В конце концов, он сдался и решил, плюнув на своё обещание, отправиться домой. Последней парой стоял «Английский язык». Кошкин пропускал эти занятия в течение двух недель, и, вновь всё обдумав, решил, что всё-таки сможет осилить ещё одну пару. Какое-то время он бегал по всему корпусу университета в поисках аудитории. Наконец, он нашёл нужный кабинет, опоздав ровно на двадцать минут. Постучавшись, он вошёл. Вся группа уже сидела в аудитории, за исключением нескольких человек, которые сбежали после обеда домой. Справа от входа, у доски, взглядом его встретила преподавательница, которую он до этого в университете ни разу не видел. И тут Дмитрий вспомнил о том, как два его одногруппника разговаривали о какой-то новой преподавательнице, которая едва их старше. Мария Антоновна Краскина, так звали новую преподавательницу по английскому языку. Она действительно была ещё совсем молодая девушка, возрастом двадцати четырёх – двадцати пяти лет. Мария Антоновна смотрела на Кошкина с ничуть не меньшим смущением, чем он на неё. Она была ниже его примерно на голову. А потому, осмотрев его с ног до головы, замерла с поднятой головой, смотря ему прямо в глаза. «Красивая», – только и подумал Кошкин. Она и вправду была очень красива: у неё были необычайно прекрасные манящие губы, которые от волнения, которое она испытывала в свой первый рабочий день, были чуть-чуть приоткрыты. Её глаза были светло-голубые, почти лазурные, как цвет неба в ясный солнечный день. Тёмно-русые волосы, чуть светлее, чем у самого Кошкина, были аккуратно собраны в хвостик, лишь небольшая прядь падала на лицо с правой стороны. Она была невысокая и стройная, что очень понравилось Кошкину. Он считал миниатюрных девушек милыми и привлекательными.

Извините, я не мог найти аудиторию, – сказал Кошкин, – разрешите сесть.

Да, конечно, – только и ответила Мария Антоновна. – Как ваша фамилия?

Кошкин. Дмитрий Кошкин.

Та-ак… – она пробежала глазами по журналу. – Нашла! Боже, мой! Сколько же у вас пропусков?

Да, вы особо не старайтесь его запомнить, Мария Антоновна, – крикнул сидевший за третьей партой Конайкин.

Ну ладно, – вдохнула она, – Прогульщик, так прогульщик. Дима, проходите, присаживайтесь.

Кошкину стало не по себе из-за того, что он сразу произвёл такое плохое впечатление. Он увидел свободное место за первой партой, прямо перед преподавательским столом, а Мария Антоновна ждала, пока он не займёт место, чтобы продолжить вести прерванное занятие.

Как тебе училка, Кошкин? – прошипел сзади Дмитрия Конайкин.

Сойдёт училка, – шутливым тоном ответил он, лишь бы тот отвязался.

Первую половину пары Кошкин не отводил взгляда от Марии Антоновной. Всем своим видом он пытался продемонстрировать ей свою внимательность и заинтересованность в предмете, дабы сам не зная для чего разбить о себе первое впечатление. Несколько раз за пару он ловил на себе взгляд её голубых глаз, но лишь на мгновение. Мария быстро отводила глаза на страницы учебника или на другого студента из группы. Проблема заключалась в том, что Кошкин пропустил слишком много занятий, поэтому практически не понимал ничего из того, что говорила ему преподавательница. Пару раз она называла фамилию Дмитрия, чтобы тот перевёл то или иное предложение, но знаний Кошкина едва бы хватило, чтоб вспомнить перевод хотя бы нескольких слов.

И хоть новая преподавательница вела занятие легко и энергично, к экватору занятия силы стали покидать Кошкина. Он глянул на часы, оставалось ещё бесконечные тридцать минут до желанной свободы. Он поклялся себе больше не смотреть на часы и полностью включиться в занятие. Предательски подкралась сонливость. Глаза стали слипаться, будто последний раз он спал сотню веков назад. Он ущипнул себя за руку и, не выдержав, посмотрел на часы: до конца занятия оставалось двадцать минут. «Какого чёрта? Я чё, провалился в грёбаную чёрную дыру? С каких пор время идёт так медленно?» – мысленно ругался Кошкин. И какой ужас охватил Дмитрия, когда он вдруг понял, что на какое-то время – совсем ненадолго, возможно, на несколько секунд – он задремал. Он поднял голову и моргнул несколько раз, в глазах мутнело. Мария Антоновна, свесив ножки, сидела на учительском столе и с издёвкой смотрела на него:

Не выдержали? – язвительно сказала она. – Одна пара английского языка в месяц для вас слишком много?

Студенты расхохотались и выстрелили очередью шуток в сторону Кошкина.

«Как же я себя ненавижу», – подумал он.

Наконец-то занятие подошло к концу. Мария Антоновна дала задание на дом и объявила, что все свободны.

До свидания, Мария Антоновна, – хором пропела группа.

А сам Дмитрий нарочно собирался как можно медленнее, чтобы попробовать как-то извиниться перед Марией.

Извините, что заснул, Мария Антоновна. Я и сам не понял, как это произошло, – Кошкин обратился к ней, когда она собирала свои тетради и учебники в сумку.

Это всё потому что вы дурак и двоечник, – улыбнулась она. В этот момент извиняющийся Кошкин показался ей очень милым.

Наверное, это так, – смущённо улыбнулся он.

Я вас прощаю, но чтоб больше такого не было.

Пару секунд они простояли в тишине.

Я в последнее время нечасто посещал занятия. Думаю, у меня должны были накопиться какие-нибудь долги, – Кошкин испытывал неизвестно откуда взявшееся волнение, отчего говорил тихо и запинаясь.

И? – она с любопытством посмотрела на него.

Вы можете мне их сказать?

Ну, сейчас не могу, я только первый день работаю, – она робко улыбнулась. – У нас в среду должно быть занятие, давайте после той пары я вам сообщу все ваши долги, – она снова улыбнулась. Кошкину понравилась её улыбка, что-то было в ней очаровательное. Она поправила рукой прядь волос, которая падала ей на лицо.

Договорились, – произнёс Кошкин, а потом робко добавил – Ну как вам первый день в нашей группе?

Ничего необычного. Дети, как дети, – посмеялась она. – Скоро к вам привыкну!

Конечно, привыкните, – он улыбнулся в ответ.

Наступило неловкое молчание. Было слышно, как секундная стрелка бежит по циферблату кабинетных часов. Мария продолжила собирать свои вещи в сумку. Кошкин стоял, как идиот, и беглым взглядом окинул свою преподавательницу во второй раз. Она посмотрела ему в глаза и неловко улыбнулась. И вот тут Кошкин точно почувствовал себя дураком. Он ещё больше засмущался от того, что не мог придумать, что сказать. На помощь Кошкину пришёл звонок мобильного телефона Марии.

Она взяла телефон и посмотрела на номер звонящего.

Ой, извините, – сказала она. – Мне уже нужно домой собираться, а то муж потеряет.

Ах, муж, – отчего-то растерянно произнёс Кошкин. – Ну, тогда до среды?

Да, конечно! В среду я вам сообщу все ваши грехи, – она улыбнулась ему ещё раз, после чего ответила на звонок телефона. Кошкин не слышал, о чём она разговаривала. К тому времени он уже вышел из аудитории и спускался по лестнице вниз, к выходу.

«Муж», – пронеслось у него в голове.