Каждый новый день – правда

Глава 6

На следующий день Кошкин вернулся из университета в два часа дня и сразу сел выполнять задания, которые дала ему Мария Антоновна. Он сопел и мучился, но дал себе слово, что не ляжет спать, пока все задания не будут выполнены. Он лишь несколько раз вставал из-за своего стола, чтобы выпить кофе и сходить покурить. Когда стрелки на часах показывали половину первого ночи, веки Кошкина стали тяжелеть. Он несколько раз ловил себя на мысли, что вот-вот уснёт, и тогда он выходил на балкон, пытаясь взбодриться на морозном воздухе. Квартира погрузилась во мрак, и Кошкин чувствовал, как что-то прячется за его спиной, стараясь не издавать звуков. Нечто пряталось в тёмном коридоре, а иногда перебиралось на кухню. В борьбе с этой напастью Кошкин включил каждую лампочку в квартире, не давая своему противнику и шанса спрятаться в темноте. В конце концов, в районе двух часов ночи, он всё-таки не выдержал и рухнулся спать прямо лицом на тетрадки.

В семь пятнадцать утра будильник выхватил Кошкина из сна. Он открыл глаза и сразу почувствовал боль затёкших суставов. Тетрадный листок прилип к его щеке. Кошкин отодрал его от лица и увидел огромный след от слюней. Проклиная всех предков, он встал и пошёл умываться. Холодная вода неприятно коснулась его лица, и по всему телу пробежали мурашки. Кошкин посмотрел на часы и начал собираться на учёбу.

День тянулся бесконечно долго. Стрелки часов лениво передвигались по циферблату, и казалось, что эти мучения никогда не кончатся. Кошкин думал о Марии Антоновной, ему хотелось её увидеть, и он машинально искал это знакомое ему лицо в коридорах университета в перерывах между занятиями. Он вспоминал, что она ему говорила, её голос звучал у него в голове и заставлял вернуться снова в тот день, когда они провели это короткое и одновременно бесконечно долгое время вместе. Он и сам не отдавал себе отчёта в том, что после той их короткой встречи так и не переставал думать о ней. Наконец маленькая стрелка упала на цифру три, консультация Марии Антоновной должна была начаться через полчаса.

Кошкин вышел на улицу, лицо обдул приятный весенний воздух. Он застегнул замок свой парки болотного цвета. Стояла солнечная погода, на небе не видно было ни единого облачка, лишь слабый ветер лениво гонял опавшие листья, перезимовавшие под сугробами грязного снега, по серому асфальту. Дмитрий минул учебный корпус и направился к продуктовому магазину, чтобы купить чего-нибудь перекусить и выкурить сигарету. Около магазина расположились огромные лужи грязи так, что приходилось делать большой крюк в несколько метров для того, чтобы минуть их и не испачкаться. Кошкин остановился около входа в магазин и достал сигарету.

Дима, – раздался позади него голос.

Это была она. Мария стояла в нескольких метрах от него. Дмитрий осмотрел её с ног до головы. Она была одета точно так же, как и в тот день, когда он провожал её до дома: зелёное пальто, чёрные колготки и высокие коричневые сапоги. Она улыбалась ему своей нежной и соблазнительной улыбкой, а её голубые глаза были широко раскрыты и всем своим счастливым видом показывали, как она рада его видеть. Сердце его застучало с бешеной скоростью, в груди жгло адское пламя. Дмитрий подошёл ближе, он смотрел на неё. Она влекла его. Влекли её глаза и длинные, чёрные ресницы. Её мягкие и нежные волосы сегодня не были собраны в хвостик, а были распущенны на радость лёгкому весеннему ветерку, что тревожил их покой, заставляя пряди волос падать на её нежное лицо. Ему хотелось обхватить её руками и прижать к своей груди, чтобы больше никогда не отпускать этот нежный цветок. Столь прекрасный и желанный.

Здравствуйте, Мария Антоновна, – только и смог промолвить Кошкин.

Опять уроки прогуливаете? – улыбнулась она.

Я? О нет! Я только вышел на две минутки… – замахал он руками.

Я так и знала, что опять прогуливаете, – рассмеялась она. – Мою консультацию вы тоже решили прогулять?

Нет, – улыбнулся он ей в ответ. – Вашу консультацию я ни за что в жизни не прогуляю.

Прям уж ни за что в жизни?

Конечно, – весело ответил он.

Ну, тогда пойдёмте, – с фальшивой серьёзностью сказала Мария. – Я лично вас до кабинета доведу.

Дмитрий, незаметно для неё, вернул мятую сигарету обратно в пачку. Они пошли в учебный корпус. Кошкин и вовсе забыл, что собирался в магазин. Сейчас его голову занимала только эта милая преподавательница, что шла справа от него. Кошкин рассказывал ей о том, как он весь день делал задания и даже уснул за столом и проспал так всю ночь.

Ну, вам же не обязательно было делать всё и сразу, – смеялась она.

Чем быстрее я всё сделаю, тем быстрее буду свободным, – смеялся в ответ Кошкин.

Какие у вас благородные цели! Борьба за свободу. Но я вам потом всё равно ещё домашнего задания добавлю.

А я и его выполню!

Ну конечно, – ответила она. – Знаю я вас! Вы тот ещё прогульщик!

Эй, – закричал Дмитрий. – Я не прогульщик.

Самый настоящий подлый прогульщик, – улыбалась Мария.

Так они дошли до входа в учебный корпус. Мария зашла на кафедру английского языка, Дмитрий ждал её в коридоре. Мысли не давали ему покоя, сердце выпрыгивало из груди. Он облокотился о стену коридора и был совершенно потерян. «Ты полный идиот, – думал он. – Ты умудрился втюриться в свою замужнюю училку по английскому. Что же ты теперь будешь делать, гений? Может быть, тебе убить мужа и завладеть её сердцем?»

Она отсутствовала около десяти минут. Мария повесила пальто на вешалку и оказалась в чёрном платье. Она подошла к зеркалу и стала проверять, не испортилась ли причёска, не размазался ли макияж. Мария старалась заглушить навязчивые мысли насчёт Кошкина, но она замечала, как он ведёт себя рядом с ней, и что за улыбкой и шутками прячется такое милое смущение и стеснительность. И она хотела ещё больше нравиться ему, хотя сама себе не признавалась зачем.

Когда Мария появилась в коридоре, в её руке красовалась маленькая, бежевая корзинка, в которой было несколько цветков. Она застала Кошкина на том же месте, где и оставила несколько минут назад. Он улыбнулся и не смог придумать ничего более умного, кроме как ещё раз полушёпотом произнести: «Здрасти».

Не сбежали ещё? – улыбнулась ему она.

Не дождётесь, Мария Антоновна, – ответил Кошкин. – Любите цветы?

Ненавижу, – ответила Мария.

А это что? – спросил он, указывая на корзинку.

Один студент подарил. Я ему зачёт поставила, чтобы его не отчислили.

А говорите, что я плохо учусь, – рассмеялся Кошкин.

Не зарекайтесь, а то и вам мне придётся цветы дарить, – улыбнулась Мария.

А я, может быть, и не против этого, – сказал Кошкин. – Но вы-то их не любите.

А вы попробуйте, Дима, – ответила Мария, – может быть, именно ваши цветы будут первыми, что я полюблю? А эти, – она указала на корзинку, – можете забрать себе.

Мне–то они зачем?

Не знаю, – сказала она. – Можете подарить их своей девушке.

У меня нет девушки, – смущённо ответил Кошкин. Ему показалась, что она сказала это будто нарочно, словно хотела выпытать у него информацию.

Ну, тогда маме, – улыбнулась Мария

Маме, – Кошкин запнулся. – Такие цветы я тоже не подарю.

Ну и ладно, – съязвила она. – Себе заберу.

Они направились к кабинету, в котором должна была проходить консультация. Кабинет находился на этаж ниже кафедры английского языка. Кошкин молился про себя, чтобы кроме него на консультацию больше никто не пришёл. Тогда они смогут ещё провести время наедине и поговорить о чём-нибудь. Но мечтам Кошкина было суждено разбиться о скалы, когда они спустились на этаж ниже и их встретил высокий, рыжеволосый парень. Всё его лицо было покрыто веснушками, а два передних верхних зуба сильно выступали вперёд, из-за чего парень немного походил на рыжего бобра.

Мария Антоновна, ну где вы ходите? Мы вас все заждались, – улыбаясь во весь рот, шепеляво проговорил парень. – Я уж вас разыскивать пошёл! Хе-хе!

Семён, – ответила Мария. – Можете не волноваться, я уже иду.

Этот парень был с другого факультета, на котором также вела Мария Антоновна. Теперь уже втроём, они минули полкоридора, пока не остановились у нужной двери под номером «ноль двадцать два». Дверь была заляпана какими-то чёрными пятнами, а из приоткрытой щели доносились разговоры студентов. Кошкин заходил в аудиторию последним. Кабинет был довольно большой и просторный, на стене висел английский алфавит и прочие плакаты на английском языке, пахло древесиной. В кабинете, помимо Семёна, было ещё около пяти человек, двое были из группы Кошкина.

Народ, смотрите, кого я вам привёл, – прошепелявил Семён, смеясь, как идиот.

Здравствуйте, Мария Антоновна, – хором поздоровались студенты.

Good afternoon, – поздоровалась Мария.

Первой отвечать вызвалась девушка, одногруппница Кошкина, сам Дмитрий был предпоследним в очереди, перед рыжим Семёном. Кошкин был разбит. Шесть человек пришло на консультацию, кроме него. Шесть человек будут сдавать свои долги часа два, это при том, что сама консультация длиться не более полутора часов. А это значит, что у них совсем не будет времени, чтобы поговорить друг с другом. Кошкин сдал все свои долги довольно быстро. Он показал предложения, которые нужно было составить, показал ответы на вопросы. Кроме того, ответил устно слова на английском языке и рассказал небольшой текст. Кошкин сел на своё место и посмотрел на часы, консультация должна продлиться ещё не более чем сорок минут. Трое студентов сдали долги и ушли, попрощавшись с Марией Антоновной. Ещё двое студентов попросились остаться, чтобы ещё немного подготовиться и досдать несколько заданий. Кошкин решил подождать всех и в это время сделать упражнение, которое Мария Антоновна задавала на понедельник. Сначала Кошкин ликовал, потому что те два студента, которые попросились ещё задержаться, распрощались со своими долгами на пару за двадцать минут. Но рано он радовался – после них шла очередь того рыжего Семёна. Этот парень и двух слов не мог связать по-английски, а потому только свой первый долг сдавал около двадцати минут. А долгов, как видно, было вдвое больше, чем у всех остальных студентов вместе взятых. Спустя какое-то время, Дмитрий всё-таки сдался. «Этот чёртов человек-бобёр, наверное, и на русском языке эти же задания не выполнит. Но вот и где ваш чёртов Бог, Александр Павлович?» – мысленно выругался Кошкин. Он собрал свои вещи, надел свою парку и направился к выходу.

Уходите, Дима? – растерянно спросила Мария.

Да, – ответил Кошкин. – Я же вам, вроде, все свои долги сдал?

Уверена, что нет, – сказала она. – Уж я вас знаю.

Да как же, Мария Антоновна? Сами посмотрите.

А я посмотрю, – сказала Мария и начала рыться в своём преподавательском журнале. Она несколько раз просмотрела фамилию Кошкин на предмет долгов. – Тут у вас тут ещё пересказ четвёртого текста и вы должны сдать вторую группу слов.

Так, я к этому не готовился, – сказал Кошкин. Он даже немного злился на неё за то, что она принимает долги у этого Семёна, вместо того чтобы мило беседовать с ним, Кошкиным. – Так что в другой раз, на следующей консультации.

Ну ладно, идите, – сказала она, и Кошкин готов был поклясться, что в этих словах звучала нотка грусти.

До свидания, – сказал Кошкин.

До свидания, – безучастно ответила она и продолжила выпытывать долги у бедного, глупого Семёна.

Кошкин был расстроен и зол. Он в несколько секунд спустился с лестницы и подошёл к выходу из учебного корпуса. Не замечая вахтёршу, которую он чуть не сбил с ног, он толкнул дверь, ведущую на улицу, и направился к автобусной остановке.

«Твою мать, – выругался он, закуривая сигарету. – Проклятый бобёр»

Глава 7

Наступили долгожданные выходные дни. В субботу всё утро лил холодный дождь, но к обеду погода улучшилась. Кошкин был в дурном настроении. Он думал о том, как же теперь встретиться с Марией. Ближайшая пара была в понедельник, но там он сможет перекинуться с ней разве что парой фраз, а приходить на консультацию не имело смысла, если там он всё равно не может с ней говорить из-за того, что куча идиотов отнимают у них время. Кошкин подумал пригласить её куда-нибудь, но как же он это сделает? Ведь она замужем и, само собой, откажет ему. Ко всему прочему она и вовсе может не захотеть больше с ним общаться, если он начнёт предлагать ей что-то подобное. Скорее всего, она любит мужа и вовсе не собирается заводить себе такие опасные знакомства. Да и кто сказал, что она вообще к нему что-то питает? Пару раз поговорили и всё тут. Наверное, она действительно считает его просто чудаковатым и смешным. «Полный набор идиота, – думал Кошкин. – Она же, наверное, и не хотела тогда со мной до самого дома идти. Просто догнал её на улице, а ей от меня отмазываться неудобно было». Он решил забить на это дело и больше не приставать к ней со своими разговорами. Но перестать думать о ней было выше его сил. Закрывая глаза, он видел, как она поправляет прядь волос, что упала на её лицо из-за ветра. Видел, как она улыбается ему и, смеясь, называет «прогульщиком». Он снова и снова слышал в голове её голос, каждое слово, которое она проронила за эту неделю, и каждое слово, что он сказал ей. Вся тесная квартирка его тонула в мыслях о Марии, метаться от стены к стене больше не было сил. Нужно было бежать на воздух.

В середине дня он вышел на улицу, стараясь как-нибудь отвлечься от мыслей о Марии. Вечером он должен был встретиться с Шеей и Дёминым. Кроме того, иногда по выходным Кошкин навещал своего отца, который жил на Днепровском переулке. Он ненавидел туда ездить, однако лучше старый отец, чем снова сидеть в капкане собственных страданий. Отец Дмитрия, Кошкин Алексей Алексеевич, был офицером в отставке и уже шесть лет находился на пенсии. Военной пенсии ему хватало за глаза, кроме того, он работал на дому в компании, что обслуживала военные базы интернетом. В итоге, Алесей Алексеевич был очень обеспеченным человеком и помогал деньгами своему сыну, что и позволяло Дмитрию учиться. Мать Дмитрия, Екатерина Анатольевна, умерла от лейкемии, когда ему едва исполнилось восемь лет. С тех самых пор стакан и бутылка стали неотъемлемой частью образа Алексея Алексеевича. Пил он много, а после выхода на пенсию, как и большинство офицеров, и вовсе ушёл в вечный запой. Но он никогда не забывал о сыне и всегда помогал ему материально. Дмитрий Кошкин был не единственным ребёнком в семье. У него была старшая сестра Лариса, но он не видел её уже около трёх лет. С тех пор, как она вышла замуж и уехала в Москву. А потому Дмитрий был единственным человеком, кто хоть изредка навещал старика Алексея Кошкина.

Порой Кошкину было невероятно жалко своего отца. Алексей Кошкин был единственным сыном у своих родителей, а потому и получал всю любовь своей мамы полностью и без остатка. Растили его дружелюбным и добрым парнем, учили всегда помогать друзьям и быть со всеми добрым и отзывчивым. Его отправили в военное училище, когда ему было всего шестнадцать лет. Мать хотела, чтобы он стал офицером, ведь в советское время это была уважаемая и хорошо оплачиваемая работа. И вот именно в армии Алексей понял, что доброта и отзывчивость здесь абсолютно ничего не стоят. Армия учит быть жёстким, хладнокровным и несгибаемым. Он окончил училище в тот же год, когда Советский Союз прекратил своё существование. Профессию военного перестали уважать, зарплаты не выплачивали по несколько месяцев. Алексей Кошкин тащил на себе жену и двоих детей, после службы подрабатывая таксистом, иногда ночи напролёт. К моменту выхода на пенсию он полностью испортил себе нервы и здоровье, потерял жену, пристрастился к алкоголю и выглядел больше чем на пятнадцать лет старше своего возраста. Он всегда старался быть душой компании. Старался помочь всем своим друзьям, оттого те самые друзья им часто пользовались. На попойках уговаривали его купить им ещё одну бутылку водки, а он не мог найти в себе силы пойти против коллектива. Со временем друзья покинули его. Кото-то уехал, кто-то просто оборвал связи, а кто-то покрывался от него, чтобы не отдавать занятые деньги. Таким образом, Алексей Кошкин и остался один на один с водкой и одиночеством. В некоторые, похожие друг на друга, как две капли воды, дни он включал грустные, заунывные песни своей молодости и, неслышно для всего остального мира, одиноко плакал в пустой квартире. Плакал, потому что скучал по жене и детям, плакал от ощущения никому ненужности, от того, что всю свою жизнь прожил не тем человеком, которым был, а тем, который должен был соответствовать профессии военного и военного коллектива.

Тридцать третий автобус остановился у автозаправочной станции. Двери открылись и на серый треснувший асфальт ступили ноги Дмитрия Кошкина. Он прошёл мимо нескольких пятиэтажек пока, наконец, не остановился возле нужного здания. Это был довольно страшный девятиэтажный дом из красного кирпича. Кошкин закурил возле синей вывески «Днепровский переулок № 55». На улице было шумно. Школьники бегали по детской площадке, радуясь выходным. То были школьники младших классов. Те, что постарше, сидели на лавочках, курили дешёвые сигареты и пили пиво, всё время оглядываясь по сторонам. Боялись, как бы их не заметили родители или полиция.

Кошкин выбросил сигарету и нырнул в тёмный подъезд. Лифт не работал, и Кошкин побрёл по тёмному подъезду вверх. На ступеньках валялся мелкий мусор, а на перилах были закреплены старые банки из-под кофе, доверху забитые бычками. Все стены были разрисованы разноцветными маркерами и баллончиками с краской.

Кошкин поднялся на нужный этаж и подошёл к большой, железной двери голубого цвета. Он не стал нажимать на кнопку звонка, так как у него были ключи от квартиры, хоть он и не жил здесь уже более двух лет. Дверь отворилась, и Кошкин вошёл в тёплый коридор квартиры. Пахло потом и перегаром, из кухни доносился звук телевизора. Алексей Алексеевич, как всегда, смотрел новости.

Пап! – позвал Дмитрий.

Дима, это ты? – раздался хрипящий голос. – Конечно, ты! Кто ещё тут может быть?

Кошкин разделся, не включая свет, и прошёл на кухню, откуда доносился голос его отца.

Проходи, садись.

На стуле возле телевизора сидел Алексей Кошкин. Лицо его покрывала трёхдневная щетина, глаза были впалые, сонные, но довольно весёлые. Седые волосы падали на потный лоб неряшливыми сальными кусками. Отец попытался улыбнуться сыну, но у него это плохо получалось, в итоге рот изобразил пьяную гримасу. Алексей Кошкин был одет в серую футболку, на которой некогда был изображён какой-то рисунок, но по прошествии долгого времени от рисунка не осталось и следа. Его заменили многочисленные пятна от еды, которые несчастный бывший офицер оставлял на себе каждый раз, как садился есть. На ногах его было надето чёрное, дырявое трико, которое он не снимал, пожалуй, с самой смерти своей жены. Отец Дмитрия сильно исхудал, и всё тело его покрывали отёки, из-за чего больше был похож на попрошайку из Покровского парка, нежели на морского офицера.

Рядом с пожелтевшей от никотина ладонью Алексея Алексеевича стоял стакан, наполненный до середины водкой. Кроме него, на столе стояла лишь тарелка с салатом и пачка крепких сигарет. Под столом Дмитрий разглядел почти пустую бутылку. Отцовский дом представлял собой жалкое зрелище. После смерти матери за домом следила сестра Лариса. Затем сам Дмитрий пытался придать квартире более-менее приличный вид, иногда и Алексей Алексеевич помогал сыну. Но после того как глава семейства остался тут в полном одиночестве, квартира увядала до тех пор, пока не превратилась в полный свинарник. На полу валялись кофты и штаны, некоторые вещи Димы, его отца и даже Ларисы. Сам пол не мыли уже очень давно, так что на нём можно было разглядеть остатки еды, раздавленных тараканов и неизвестно откуда взявшийся песок. Пыль окрасила в грязно-серый цвет всю мебель и все книги, кровать в спальне была расстелена в независимости от дня и ночи. Бельё пожелтело из-за редкой стирки, а одеяло рьяно рвалось выбраться наружу из пододеяльника. Ванна и туалет также приобрели грязно-жёлтый оттенок, помимо этого, в ванне можно было обнаружить неизвестно откуда взявшееся огромное коричневое пятно. Из пыльного бочка унитаза бежала небольшая струйка воды, пролетая небольшое расстояние, она ударялась каплями об пол с характерным звуком, из-за чего на полу, под бочком, образовалось большое пятно ржавчины. Дмитрий вдохнул спёртый воздух кухни. Он минул табуретку, на которую отец предлагал ему сесть, и подошёл к окну. Спустя мгновение на кухню незваным гостем ворвался свежий воздух. Ещё секунда и вместо пота и перегара запахло дождливым весенним днём. Кошкин заварил кофе и сел на табуретку.

Надеюсь, свежий воздух тебя не убьёт, – грустно улыбнулся Дима.

Я там рыбу пожарил, – виновато сказа отец. – И салат сделал. Ешь, если хочешь. Я не знал, что сегодня придёшь…

Забыл тебе позвонить. Как-то дома не сиделось.

Они замолчали, не зная о чём дальше завести разговор.

Как учёба? – наконец спросил отец.

Хорошо, пап, – ответил Дима.

В кухне снова повисла гнетущая тишина. Кошкин никогда не задерживался у отца более чем на тридцать минут. Разговаривать им было особо не о чем. Их отношения трудно назвать дружескими с тех пор, как Алесей Алексеевич пристрастился к бутылке. Часто он приходил домой уже в стельку и устраивал скандалы из-за всего, что видел. Отец всегда хотел, чтобы сын пошёл по его стопам, но он отказался поступать в военное училище, чем вызвал гнев и негодование Алексея Алексеевича. Дмитрий всегда находил военных ограниченными людьми, а службу в армии пустой тратой времени. Отец и сын не уставали кричать друг на друга по поводу решения Дмитрия не идти в армию. Но со временем их пыл поостыл. А после того, как Дмитрий и вовсе остался единственным человеком, кто хоть как-то интересовался жизнью Алексея Алексеевича, отец и вовсе перестал досаждать сыну, а наоборот старался помочь получить ему образование. Спустя какое-то время он во время разговора с Дмитрием даже сказал:

Армия нужна для чего? – говорил он, закуривая крепкую дешёвую сигарету. – Армия нужна для войны! А раз войны нет, то и армии заняться нечем. Вот они и придумывают себе работу. Красят заборы, да снег убирают, а потом срочники оттуда возвращаются и ходят с поднятым носом, мол, «настоящие мужики». Тьфу, блин. Это всё равно, что госпиталь построить, загнать туда докторов, а больных раз, и нет совсем. И стоит этот госпиталь без больных, но с докторами. А те ходить будут колбочки протирать да полы мыть. Но за каким чёртом они там нужны будут, эти доктора?

Дмитрий с жалостью посмотрел на отца. Человеком он был отнюдь невоенным. Слишком он добрый, слишком слаб характером, чтобы справляться со всеми трудностями, которые подстерегали его на службе. Дмитрий выпил горький кофе и хотел поставить кружку в раковину, но там и без того оказалось слишком много посуды.

Ты какой-то печальный, сын, – сказал Алексей Алексеевич, наливая водку.

Вовсе нет, – фальшиво улыбнулся Дмитрий. – Или может из-за погоды, или устал за неделю.

Ничего у тебя не случилось?

Не случилось.

И снова разговор иссох. Алексей Алексеевич взял пульт от телевизора и сделал звук громче. На экране слащавый телеведущий с зализанными волосами в который раз рассказывал про какую-то войну в какой-то стране.

Вот чё творят, суки, – прошипел сквозь зубы Алексей Алексеевич. – А ты, Димка, новостей не смотришь?

Нет, пап, не смотрю.

А зря! Надо знать, что в мире творится.

Да ну, – отмахнулся Кошкин. – Наши новости смотреть…

А что с ними не так? – перебил его отец.

Да всё не так. Одна пропаганда. Вести России, а сами только и делают, что рассказывают, как в западных странах всё плохо и как они бедненькие там все скоро загнутся. А про проблемы России молчат! Про какую-то чушь скажут два слова, а так в целом у них всегда всё хорошо.

Ну, всё и надо так делать! – воскликнул Алексей Алексеевич. – Ты думаешь, американцы так не делают? Ещё как делают! Нас там тоже грязью поливают, и мы должны им отвечать также!

А мне плевать, что там у американцев! Я в России живу и хочу, чтобы у меня в стране по телевизору не врали. Они там только и делают, что боготворят президента, будто он богом поцелованный. Это уже каким-то «Большим Братом» попахивает, – Дмитрий встал закрыть окно, в кухне становилось невыносимо холодно.

Ну да, тогда нас американцы быстро задавят, если все будут знать, как у нас плохо в стране! Ты пойми, Дима, это ты умный парень можешь логически думать, но большинство населения дураки дураками. И им и нужно объяснять, что хорошо, а что плохо. И как думать надо, а как не надо.

И кто же будет определять кому и как думать? Нет! – Дима повысил голос. – Люди сами должны для себя решать, как и что думать, а новости должны лишь давать информацию о том, что случилось в мире. Без каких-либо своих оценок. А так они только отупляют общество, используя самые банальные приёмы пропаганды. Давят на какой-то ура-патриотизм и ненависть ко всем людям, которые живут не в России. Да и чё тут правду скрывать, пап? Отвлекись от телевизора и глянь в окно. Вот она – правда! Прям у тебя под носом. Они могут сколько угодно нам врать, но прийти в квартиры и заколотить окна у них не получится.

Ну, тогда нам точно американцы скоро будут свои правила диктовать. Ты пойми, что они там у себя такой же головомойкой людей занимаются. Так что, на мой взгляд, пропаганда необходима. Иначе ещё и у нас «майдан» начнётся.

Наша власть боится «майдана» не потому что они за целостность страны переживают, а потому что переживают за свои собственные шкуры. Посмотри, какие герои! Защищают нас от кровожадного запада, только у нас забыли спросить, нужна ли нам такая защита. Да и я против любой пропаганды. Чтобы и в Америке и где угодно людям мозги не промывали. Люди должны быть свободными в своих мыслях и иметь свою точку зрения, а не навязанную извне.

Это в тебе говорит либерал…

А у русских на слово «либерал» реакция, как у быка на красную тряпку. Хотя никто из этих, так называемых, патриотов даже не знает, что означает слово «либерал». Неужели это так трудно?

Что трудно?

Думать своей головой!

А кто тебе сказал, что ты сам-то думаешь своей головой? Если дать людям полную свободу, они же будут вести себя, как дикие звери!

Если кто-то навязал мне мысль о том, что нужно думать своей головой, то это очень плохой пропагандист.

Алексей Алексеевич молчал, пытаясь придумать, что ответить своему сыну. Тишина длилась несколько секунд, но первым не выдержал сам Дмитрий.

Люди отвратительны! Только и делают, что друг с другом болтами меряются. Как дети, ей-богу. Что в детстве во дворе все выпендривались перед друг другом, кто сильнее, быстрее, ловчее. Позже пошли в школу, там уже научили, что надо выпендриваться, кто кого богаче, у кого игрушки дороже, рюкзак красивее. Так и ни черта не изменилось теперь, только большие дети ходят и выпендриваются всё тем же, как и в первом классе. И так же, как и детей, нас легко обмануть. Нас легко заставить ненавидеть человека, группу людей или целую нацию! Мы даже лично никого из них не видели, но какой-то мужик из телека сказал, что они все должны умереть!

Ну, вот ты ругаешь пропаганду, а сам подумай, – насупился Алексей Алексеевич. – Если бы не советская пропаганда, то мы бы и войну не выиграли. Представь, если бы тогда по радио только и говорили бы, как всё плохо и что мы, мол, проигрываем. И действительно проиграли бы войну.

Пап, – ответил Дмитрий. – Но если бы не пропаганда в Германии, то и война бы вовсе не началась. Если бы в Германии людям мозги не промывали, то может у них их хватило на то, чтобы не идти умирать за чужие амбиции. Вот и я сейчас не хочу быть пешкой в игре каких-то политиков. Люди слишком мало задумываются о ценности своей жизни, а потому так просто отдают её за разногласия совсем посторонних им людей.

Алексей Алексеевич стал придумывать контраргументы на слова своего сына.

– Эх, Димка, ты пока молод и в тебе говорит это подростковое буйство. Повзрослеешь и всё поймёшь, станешь умнее.

– Если это так, то я, пожалуй, останусь подростком.

На этом спор закончился. Алексей Алексеевич отшутился, чтобы сменить тему. Разговор перекинулся на обсуждение погоды, учёбы Димы и прочее, прочее, чтобы не сидеть в гнетущей тишине. За то время, пока Дмитрий был в квартире, Алексей Алексеевич выпил ещё стакан водки и уже с трудом мог понимать, что говорит ему сын. Взгляд Дмитрия то и дело падал на часы, отчитывая время, которое он должен был провести с отцом. Алексей Алексеевич подвинул к себе пепельницу, в которой едва бы хватило место для ещё одной сигареты, и закурил. Несколько уродливых бычков вывалилось на некогда белую скатерть, а серый, густой дым заполнил собой всю кухню и уже начинал просачиваться в спальню и коридор. Дмитрий запустил руку в карман и, пошарив немного, достал свою пачку сигарет. Алексей Алексеевич курил и рассказывал какую-то историю, которая случилась с ним в 90-х годах, когда он служил на военном корабле. Историй у Алексея Алексеевича было не более десяти, и каждую из них Дмитрий знал буквально наизусть. Отец рассказывал их периодически всем от жены и детей до друзей и дальних родственников, что имели удовольствие побывать в уютном доме Кошкиных. Историю, которую отец рассказывал сейчас, Дмитрий знал наизусть ещё с 7-го класса. Она про то, как сослуживец Алексея Алексеевича однажды напился и, взяв на хвост милицейскую машину, открыл по ним огонь из служебного оружия. На моменте, где этот сослуживец достаёт пистолет, отец должен закатиться бешеным смехом, так было в первый раз и во все последующие в течение последних десяти лет.

… и вот тогда что он делает? – Алексей Алексеевич посмотрел на сына так, как будто и вправду ждал от него ответа. – Он достаёт свой пистолет и, высовываясь из окна, начинает полить прямо по гаерам, – на этом моменте он канонично закатился неудержимым смехом так, что всё лицо покрыл небольшой багрянец. Дмитрию только и оставалось, что слабо улыбнуться, как знак того, что он оценил остроумный момент истории.

Пап, ты встречался с девушками, которые были старше тебя? – Дима перебил отца, когда тот, отсмеявшись, было начал вести историю к логическому завершению.

А? Что ты сказал, Дим?

Ну, в молодости, до мамы. У тебя когда-нибудь бывали отношения с девушками, которые старше тебя?

Димка, – выдохнул Алексей Алексеевич и улыбнулся, окунаясь в воспоминания молодости. – У меня на этот счёт был свой пунктик. Вообще, многие девчонки за мной в молодости бегали. И Светка, одноклассница. И Катька, но не твоя мама, а та, что с 9-го дома. Подруга матери твоего кореша этого… как его…