Вообще, в искусстве – в литературе, в театре, в эстрадном и изобразительном творчестве – (да и в обычном общении) к использованию шуток «про это», или шуток с нецензурной лексикой нужно подходить осторожно, поскольку грань между смехом и пошлостью очень тонка.

Парфюмеры знают, что самые хорошие духи получаются на стыке ароматов и неприятных запахов: слегка не дотянул до этой границы – и в сотворённых тобой духах не будет изысканности, а значит их пользователь не раскроет для окружающих всей сложности своей натуры; увлёкся и добавил лишнего дурного запаха – и вот уже натура пользователя стала окружающим предельно ясна.

Так же обстоит дело и с юмором. Немного шутку не докрутил – над нею не смеются: вроде бы, всё правильно, а не смешно. Всего чуть-чуть переступил дозволенное – над шуткой ржут, но она дурно пахнет, пахнет пошлостью.

Режиссёр челябинского театра «Манекен» Александр Мордасов говорил мне:

– Рассмешить публику в зале очень просто: надо выйти на сцену и снять штаны – и три четверти зрителей засмеются. Но я работаю для четвёртой четверти.

Создатели современного российского стендап-мейнстрима (вот же натаскали мы выражений в русский язык), заполонившего основные развлекательные каналы, с гордостью заявляют:

– Наша заслуга состоит в том, что мы сняли табу!

Они не понимают, что наличие табу и делает человека человеком. А отсутствие табу делает человека скотом. Но тут уж надо выбирать: либо табу – либо в табун.

Этот мой пафос не относится, конечно, к Игорю Губерману – талантливому, умному, ироничному автору: просто, раз уж заговорили.

Кстати, на концерте Губерман просил передавать ему из зала стихи на тему текущего выступления, если кто захочет таковые написать. Я написал, но почему-то не передал. Передаю сейчас.

На концерте Губермана

Мне неловко стало прямо:

Матерится, хоть убей.

Стыдно! А ещё еврей.

…Но возвращаемся к повествованию о моей поездке на Чукотку. И хорошо, что в этой книге мне нет необходимости ничего выдумывать, в том числе и шутки – а нужно просто рассказывать о происходившем.

– Где ж я найду того, кому спирт предложить? – спрашиваю я пилотов.

– Они тебя сами найдут – отвечают те.

– А вы-то, небось, тоже меняете? – хитро улыбаюсь я.

– Мы не меняем. Кодекс чести. Нельзя чукчам спирт, будут пить не останавливаясь.

– Подождите, – перестаю я улыбаться. – У меня тоже… кодекс чести. Нет так нет, сам спирт выпью. Я хоть могу остановиться. Правда, не всегда.

– Не переживай, – успокаивают меня пилоты. – Следующий рейс здесь будет ой как нескоро. Да и наверняка без гостей. Ну, выпьют раз ребята в кругу семьи. Это не повредит.

Мы приземляемся на заснеженную вертолётную площадку. Вдали видны постройки населённого пункта и зверофермы. На площадке уже собрались люди.

Возле вертолёта нас встречает председатель колхоза. Мой начальник даёт мне указание вступить в натуральный обмен с местным населением, а сам на машине председателя удаляется в правление колхоза вести переговоры по бизнесу. С ними уезжает и командир экипажа, ему нужно оформить накладные. Я стою и наблюдаю, как чукотские колхозники быстро разгружают моржатину, а затем увозят её в сторону зверофермы.

Наконец двое местных жителей приближаются ко мне. Один с узкими глазами, черноволосый и скуластый. Другой скуластый, черноволосый и с узкими глазами. Отличаются жители друг от друга только ростом: один повыше, другой пониже. Наверное, для них мы с моим начальником тоже на одно лицо и отличаемся только толщиной: один потолще – другой потоньше. Тот, что потолще, убыл с начальством.

– Водка есть? – спрашивает меня житель, который повыше.

– Спирт, – говорю я.

– Хорошо, хорошо, – оживляется он.

И который пониже, тоже оживляется.

– Менять, давай менять, – говорит, который повыше. – Денег нет.

– Денег не надо, меняться давай, – соглашаюсь я. – Шкуры есть? Песец?

– Есть, песец есть, – расплывается в улыбке, который повыше.

– Вези.

Он вскакивает в снегоход «Буран» и, оставляя после себя белую пыль, мчит в сторону посёлка. Ко мне приближается тот, который пониже.

– Денег нет, песец нет, – говорит он мне. – Давай менять.

– Давай. Только на что менять, если у тебя ничего нет?

– Хуй есть, – говорит он мне.

Как хорошо, что лётчики меня подготовили. Но на всякий случай я уточняю:

– Моржовый?

– Моржа, моржа, – кивает, который пониже. – Хороший хуй, большой, красивый.

– Ну… вези, что ли, раз нет ничего другого.

Который пониже вскакивает на лыжи и без палок мчится в сторону посёлка. А я остаюсь ждать.

– Дела пошли? – спрашивают меня Малкин и бортмеханик.

– Вроде бы, – говорю я, пытаясь скрыть, насколько доволен происходящим.

Всё же не зря я покупал и тащил этот долбаный спирт. Хоть заработаю немного.

На улице мороз, поэтому, чтобы не замёрзнуть, я бегаю вокруг вертолёта. В салон меня калачом не заманишь: запах от моржатины будет держаться там несколько дней. Единственное, для чего я заскакиваю в вертолёт, это чтобы вытащить на снег сумку с булькающей жидкостью.

Теперь меня беспокоит вопрос, сколько же можно взять песцовых шкур за литр спирта? Раньше, во времена освоения Севера, всё было проще: ставили на снег ружьё прикладом вниз, стволом вверх, и на всю высоту до кончика ствола местные жители насыпали пушнину – мягкую рухлядь, как тогда говорили. Но у меня нет ружья, у меня спирт «Рояль». Сколько полагается за него песцов? Пять, десять? А может, двадцать? Этого я не знаю. Пилоты тоже пожимают плечами, говорят: «Как сторгуешься». Что ж, будем торговаться.

И вот вдалеке появляется столб снежной пыли от «Бурана». Мотосани лихо подъезжают к вертолёту, и из них выпрыгивает уже знакомый мне местный житель. В руках он держит матерчатую сумку.

Я, расстегнув сумку свою, извлекаю на свет литровую бутыль спирта «Рояль». Местный житель достаёт шкуру песца. Торг начинается. Я оглядываю предлагаемый товар и не понимаю: передо мной шкура не песца, а какого-то хомяка – да хомяки и то пушистее бывают.

– Что это? – спрашиваю я продавца.

– Песец, – говорит он.

– Какой же это песец?

– Хороший песец.

Продавец встряхивает шкуру и подносит ко мне поближе, показывая товар лицом. Но от приближения мех лучше не становится.

– Я что, по-твоему, песцов не видел?

– Хороший песец, – упрямо повторяет продавец.

К нам подходят пилоты.

– Он тебе дикого песца принёс, тундрового, – говорит бортмеханик. – На охоте, наверно, поймал, капкан ставил.

– На охота ходил, – подтверждает чукотский продавец. – Сам ходил.

– Зачем мне дикого, – говорю я, – ты мне разводимого давай, со зверофермы: пушистого, большого.

– С ферма нельзя, – говорит продавец. – Там колхозный.

– Ну и что, что колхозный.

– Нельзя.

– Во всей стране можно, а у вас нельзя.

– С ферма нельзя, – повторяет тот.

Я в растерянности. Но, может, это одна такая шкурка невзрачная, может, другие лучше?

– А другие покажи, – прошу я.

Чукотский продавец, не понимая, смотрит на меня.

– Другие шкурки, в сумке, – показываю я.

– В сумка нет, – для подтверждения он трясёт пустой сумкой. – Вот песец.

Так это ещё и единственный?!

– И ты за этого суслика хочешь литр спирта? – в возмущении я оглядываюсь на пилотов.

Те разводят руками.

– Можно половина бутылка, – сразу соглашается продавец.

– Половина? Как ты себе это представляешь?

Он тут же достаёт из-за пазухи фляжку.

– Можно не половина, можно меньше, – беспокойно говорит он. – Хороший песец.

«Вот так бизнес. Вот так поправил материальное положение», – с горечью думаю я.

Пока я размышляю, что же делать, от посёлка снова слышится шум двигателя, и к нам подлетает председательский «УАЗик». Из него выскакивают мой начальник и командир экипажа вертолёта.

– В машину! – машет нам командир. – Быстро улетаем.

– Как улетаем, почему? – недоумеваю я.

– Срочную сводку передали, – на ходу говорит командир. – Буран идёт. Минут через пятнадцать здесь будет. Не улетим – на месяц, а может, и на два в этом посёлке останемся. Давай быстрей в машину.

Пилоты уже занимают места в кабине и включают двигатели. Возле нас с чукотским продавцом стоит лишь мой начальник, пытаясь понять, о чём разговор? Продавец переводит тревожный взгляд с вертолёта на меня.

– Хороший песец, – говорит он. – Сам ходил.

– Мужики, в машину! – кричат нам из кабины.

– Держи, – протягиваю я продавцу литровую бутылку.

Он суетливо принимает спирт, но не знает, нужно ли отливать? Я поднимаю с земли булькающую сумку и иду к вертолёту. Мой начальник, забрав у чукотского продавца песцовую шкуру, направляется следом.

Мы поднимаемся на борт.

– Секунду! – кричу я пилотам и спрыгиваю обратно.

Подбежав к продавцу, я сую ему ещё одну бутыль «Рояля»:

– Передай этому, который с хуем.

Лопасти вертолёта разгоняют вокруг себя облака снега. Мы взлетаем и сверху видим, как к вертолётной площадке на всех парах несётся второй колхозник. В руке он держит хрен – мой хрен, большой и красивый, как и обещал.

Вот так мы с начальником остались без моржового хрена. Вернее, с хреном моржовым. Что можно сказать и обо все чукотской экспедиции. Оптового бизнеса на мехах не получилось – слишком дорого было везти их к нам. Автопробег не состоялся – техника оказалась слаба для подобных переходов. Песцовую шкуру мой начальник обещал продать и деньги поделить. Продал или нет, я не знаю. Но денег не поделил.

Глава 19

Здравствуйте, дорогие Григорьевы!

От истории про Чукотку я опять переношусь в город Сбоков.

…Однажды, когда у нас гостила Олина сестра Галя, они пошли погулять с маленькой, едва только начавшей говорить Ксюшей. Дело было зимой, и сёстры решили покатать Ксюшу на санках с горки. Одна встала вверху, другая внизу, и та, что вверху, толкнула санки вниз. Санки разогнались, подлетели на бугорке и, потеряв равновесие, упали на землю, перевернувшись несколько раз вместе с Ксюшей. Сёстры в ужасе кинулись к ребёнку.

– Ксюша, Ксюша! – начали они тормошить её. – Как ты? Не ушиблась?

Ксюша открыла глаза и, осмотрев маму с тётей, произнесла:

– Апат.

Ей понравилось и хотелось опять.

Так что от истории про Чукотку я «апат» переношусь в город Сбоков, к рассказу об угольщике Парамонове.

Заработав в трудах праведных первоначальный капитал, решил угольщик Парамонов стать фабрикантом-капиталистом и приобрёл по случаю предприятие: «Завод химических продуктов», именуемый в просторечье Химпрод.

К этому заводу мы, наш район, имеем самое прямое отношение: он находится в пределах нашей, не то чтобы досягаемости, а… донюхняемости, что ли. Короче, он находится недалеко от нас и время от времени пахнет, неприятно пахнет. Я бы даже сказал – воняет! Чего-то они там на заводе периодически в «атмосфэру» выбрасывают. Причём запах такой, что люди непривычные начинают смущённо осматривать свои подошвы. (По этому попеременному задиранию ног и испуганному выражению лица мы всегда видим чужака в нашем районе).

Я помню, народ в своё время возмущался, письма разные писал, утверждая, что после каждого такого выброса чувствует себя плохо. Но я бы этого утверждать не стал, насчёт плохо, то есть. Скорее, наоборот. У меня под окнами находится школа, наша районная общеобразовательная школа, в которую ходит большинство местных детей. Так эту школу уже неоднократно по разным российским телеканалам показывали: в ней учится какое-то невероятное количество близнецов! Учителя, не зная как их отличить, просто сходят с ума!

Я заходил недавно по делам к директору школы, мы с ним знакомы ещё со времён МЖК, и он мне показывал фотографии своих близнецов, которыми очень гордится и лично представляет на всех уровнях и телеканалах. Я рассматривал фотографии и понимал учителей: голова у меня шла кругом. Особенно от снимков, где близнецы шутки ради выстраивались перед зеркалом.

«Но всё же, – сквозь пелену головокружения думал я, – если решить проблему с учителями – отправлять их каждый год в нервные санатории, например, – то что же в обилии близнецов плохого? Напротив, женщинам дважды рожать не надо, мужчинам путаться в датах рождения детей, а про самих близнецов и говорить нечего: при правильном подходе взаимная схожесть даст им в жизни немалые преимущества».

Со мной в армии служили близнецы, Аслан и Хасан. Хасан был «на гражданке» фельдшером, и потому ефрейтор-санинструктор взял его к себе в медпункт помощником. Санинструктору было хорошо – помощник выполнял за него всю черновую работу: резал гнойные раны, бр-р, обрабатывал их, бинтовал… Хасану тоже было хорошо: он жил и питался отдельно, на построения и в наряды не ходил, а зачастую не ездил и на объекты. Так что должность получалась блатная.

И близнецы, как это у них водится, имея одну блатную должность на двоих, тут же начали использовать её во благо обоих. Время от времени Хасан вместо брата поднимался в роту, а Аслан надевал белый халат и отправлялся в медпункт. Аслан понятия не имел о вскрытии гнойных ран, более того, как все нормальные люди этого боялся. Но, как известно, резать не шить. Нам Аслан признавался, что, приступая к операции, закрывал глаза, вонзал куда-то перед собой скальпель и полосовал там направо и налево. Затем обильно поливал всё из приготовленного братом пузырька, снимал со стены орущего благим матом пациента и, сунув ему в карман побольше бинта на самостоятельную перевязку, отправлял с Богом, точнее, с Аллахом, до дому, в казарму.

Эти операции были единственным, что мешало отдыху Аслана. Всё остальное время он наслаждался. А когда возвращался в роту даже приносил нам иногда – мы с ним были хорошими товарищами – немного спирта.

Вот и получается, что иметь близнецов для всех благо.

Но раз насчёт Химпрода народ жалобы писал, власти должны были отреагировать: они создали под своим руководством комиссию, и та вынесла вердикт: «Вреда нет. Завод не пахнет».

У Зощенко есть рассказ, артист Филиппенко читает, как у одного мужика печь чадила, и он пригласил по этому поводу комиссию из домоуправления. Стоят члены комиссии, из-за чада еле на ногах держатся, к форточке припали и от мужика отбрыкиваются: «Не пахнет, н-не пахнет!»

А у нас пахнет! Хоть и с благоприятным, как мы видели, результатом, но пахнет! Правда, врать не будем, в последние годы не так часто. Ибо завод делят, из рук в руки перетаскивают. И я вам скажу, там есть что делить. Одно производство этилового спирта чего стоит! И когда завод делят, он не работает, а значит, и не воняет. А как завонял, мы знаем – новый собственник на предприятии утвердился, надо нос зажимать. Поэтому когда угольщик Парамонов на завод сел, мы почувствовали это первыми.

И знаете, у кого Парамонов Химпрод-то отнял? Ой, что вы со мной делаете?! Не собирался рассказывать. Но как его обойти, мецената Зубина? Никак невозможно обойти. Слушайте про мецената.

Меценат Зубин стал широко известен в городе в те первогреховные времена, которые принято называть перестроечными. Тогда, в эпоху повального ещё дефицита, но уже некоторых рыночных отношений, несколько предприятий области решили создать совместную фирму и продавать через неё свою дефицитную продукцию. (Напомните мне, чтобы я рассказал потом про дефицит). Это была прекрасная идея, своевременная и чертовски выгодная. А руководить фирмой они поставили некого Зубина, ставшего вскоре широко известным в городе человеком.

Известен же он стал, как вы поняли, в качестве мецената. Его так и называли: «Известный меценат Зубин». Короче, Зубин был не жмот и, бывало, давал деньги на разные культурные мероприятия. Правда, злопыхатели говорили, чего, мол, ему жмотиться, если деньги-то не его, а предприятий? Но факт остаётся фактом: пусть даже не свои, а давал. А раз давал, значит, было из чего. И поэтому все удивились, когда выяснилось, что денег у фирмы мецената Зубина нет, куда-то они испарились, а остались у фирмы исключительно долги.

– Как же так? – спрашивали друг друга предприятия-учредители. – Мы продукцию отгружали? Отгружали. Продукция продавалась? Продавалась. Значит, должны быть деньги.

Начинают искать – денег нет.

А между тем оказалось, что фирма мецената Зубина осталась должна и весьма серьёзным людям, которые и не таких Зубиных за разные места брали. Меценату дали это понять. Меценат понял, и нетронутые пока места его зачесались.

И тут очень кстати вновь оживилась тема Кудыково. У деревни Кудыково Сбоковской области расположен крупнейший склад химического оружия. Лежит это оружие в Кудыково долгие годы, разрушается, людей и природу травит. А что делать? Технологий стоящих нет, денег на утилизацию нет. Местные жители с детями сопливыми плачут, экологи шумят, общественность нервничает: возможна экологическая катастрофа. И ситуация тупиковая.

– Определение данной ситуации в качестве тупиковой представляется нам не совсем коррэктной, – раздался откуда-то голос.

– Что такое, что за писк? Откуда он, в упор не видим.

– Это он от нас.

– От кого, от нас?

– От учёных.

– От учёных? А-а, теперь видим. Ишь, какие маленькие. Чего надо-то?

– Мы с коллегами в рамках обсуждаемой проблемы хотели бы представить некоторые проекты, разработанные нашими научными коллективами.

– Проекты? Коллективами? Ну, давай, представляй, только быстро.

– Суть проведённых нами исследований сводится к тому, что двухстадийная технология уничтожения химических отходов, которая в настоящее время с точки зрения теории считается приоритетной и планируется ко внедрению на Кудыковском хранилище, на наш взгляд, напротив, весьма несовершенна и рискованна. Гораздо более перспективной и безопасной видится разработанная группой наших учёных технология по управляемой деструкции токсичных жидкостей, которая заключается…

– Стоп, стоп, дальше не надо. Вы то же самое сможете повторить ещё раз?

– В каком смысле?

– Ну, про конструкции.

– Про деструкцию?

– Вот именно.

– Безусловно. Видите ли в чём дело, данная технология…

– Не надо! Сможете и хорошо. На днях премьер-министр приезжает, вы ему то же самое скажете. Только смотрите, не переусердствуйте, он человек впечатлительный. А сразу за этим можно что-нибудь на баяне, ему нравится. Вы на баяне-то играете? Нет? Ну ничего не умеют! Ладно, баян мы берём на себя. Деньги выпрашивать – это вам не про конструкции рассуждать!

– Финансовое обеспечение проекта представляется нам чрезвычайно важным, – заволновались учёные, услышав про деньги. – Имея в своём распоряжении необходимые средства, мы сможем провести подготовку к реализации проекта в кратчайшие сроки.

– Ладно, ладно, расшумелись. Ступайте. Понадобитесь – позовём.

И действительно, премьер-министр в Сбоков приезжал. А потом вызвал к себе в Москву руководителя научного проекта, а также губернатора Сбоковской области.

– Убедили, – сказал им премьер-министр в окружении московских светил, – дадим вам денег. Академики считают, что это интересно. Только вы с началом работ не тяните, опасно: говорят, и вправду, возможна экологическая катастрофа.

И подписал распоряжение.

Говорят, узнав о том, что финансирование проекта открыто, учёные впали в эйфорию, несколько даже неподобающую их серьёзному статусу. Они обнимали друг друга, хихикали и выкидывали коленца прямо посреди научных лабораторий.

И пришли в Сбоковскую область первые деньги из Москвы, двести тысяч долларов на покупку импортного оборудования. И пришли они на валютный счёт департамента по внешнеэкономическим связям областной администрации. А возглавляет этот департамент кто? А возглавляет этот департамент жена нашего мецената Зубина.

А теперь рассудите, должна жена помогать своему мужу или не должна? Нет, подождите, не торопитесь. Ответьте, на чём должны строиться отношения в семье? А я вам скажу. На любви, или хотя бы приязни друг к другу – это раз. На взаимопонимании, а следовательно, терпении – это два. И на взаимной помощи – на взаимной помощи, господа! – это три. Вот я уверен: если бы у моей жены было двести тысяч долларов, она не раздумывая отдала бы их мне. То же самое сделала и жена мецената Зубина: взяла и отдала деньги вместо сопливых кудыковских детей зубинским кредиторам. Выполнила, можно сказать, супружеский долг.

А вы говорите, ушли времена декабристок, говорите, нет беззаветно преданных жён. Да вот они, жёны-то! И думаете, ей это легко далось? Нет, не легко. Она ведь представляла, какими словами ругаются сейчас учёные! Она, возможно, даже жалела их, малохольных, вынужденных по её вине сквернословить так, как они от себя не ожидали. И кроме того, она рисковала. На неё же недавно завели-таки уголовное дело: слишком уж вопиющим показался некоторым этот случай! Но завели, слава богу, аккурат перед амнистией. Дело закрыли, а бывшую подследственную даже оставили на прежнем месте работы и в прежней должности. Нет, что ни говорите, красивая, романтическая история!

Вы, кстати, не видели тут по телевизору сюжет? Одна наша девушка, библиотекарь из Ленинки, такая незаметная, «серая мышка», библиотекарша, встретила в Москве иностранца, полюбила его и вышла замуж. Ну и, понятное дело, уехала. Он её тоже очень любил, но вынужден был много работать. А работа у него была хоть и интересная, но трудная: он грабил банки. И такой это был дерзкий талантливый грабитель, что за ним гонялась полиция разных стран и не могла поймать.

Но раз полицейским всё-таки повезло, в Австралии – его поймали. И посадили на достаточное количество лет. Влюблённым же этот срок показался невообразимо долгим, гораздо большим, чем они готовы были ждать. И тогда «серая мышка» наняла вертолёт, во время прогулки заключённых влетела на территорию тюрьмы и похитила своего возлюбленного на глазах у изумлённых охранников!

Каково?! Кто бы мог подумать, что такое бывает в жизни? Просто оживший вымысел, роман, боевик про супергероев! С единственным отличием от боевика: супергероев поймали. Российская съёмочная группа летала в Австралию, брала интервью у бывшей библиотекарши, а ныне австралийской заключённой, и та сказала им, что ни о чём не жалеет, и если бы всё вернулось назад – поступила бы точно так же. Вот женщины в русских селеньях, сиречь библиотеках! И что из того, что ей не удалось вытащить своего мужа из тюрьмы?

Как, впрочем, не удалось этого сделать и жене мецената Зубина. Ему тоже пришлось, как сейчас принято говорить, «присесть». Похоже, на всех серьёзных людей кудыковских долларов не хватило. А ведь его предупреждали!

Правда, освободился меценат Зубин очень быстро и тут же занялся новым бизнесом: открыл нефтебазу и заправки в хороших местах, и все удивлялись, откуда у него на это столько денег? А что до пожертвований, то, хотя Зубин в них более замечен не был, мы по привычке продолжим называть его меценатом.

Здесь, чтобы вы могли немного отдохнуть от меня и нашей весёлой компании, я прервусь, но, предупреждаю сразу, ненадолго.

Эдуард Сребницкий и Ко.