К счастью, мы с Олей вскоре перебрались в город Сбоков, а в Сбокове, как говорят сами жители, даже в войну кое-какие продукты водились. После голодного Свердловска некоторое время мы с Олей тут блаженствовали и отсылали родителям на Урал посылки с колбасой и сыром. Но вскоре тяжёлые времена пришли и в Сбоков. Чтобы купить недавно родившейся у нас Ксюше молока, я вставал в пять утра и шёл занимать очередь в продуктовый магазин.

А потом с прилавков стали пропадать совсем уж неожиданные вещи: например, зубная паста, или мыло.

В Советском Союзе, конечно, тоже никогда нельзя было угадать, что же исчезнет завтра, но там хоть предлагалась более-менее приемлемая замена.

Например, одно время из продажи пропали сигареты и папиросы. Курящие люди взвыли: жить без табака они не могли. Так в качестве меры спасения на прилавках появились гаванские сигары. Это дружественная Куба в обмен на советские тракторы и автомобили поставила нам свою продукцию.

Мы не знали, что сигары – это короли табачных изделий, а гаванские сигары – короли среди сигар. Что продукция эта в остальном мире стоит дорого, и курить её могут себе позволить лишь люди состоятельные. Мы кляли сигары последними словами, мы учились их распаковывать и срезать кончики, мы привыкали к их огромным размерам у себя во рту.

Западные миллионеры, окажись они в это время в Советском Союзе, позеленели бы от зависти, увидев, что гаванской сигарой у нас запросто дымят токари, обтачивающие детали на станке, что её в уголках рта жуют дворники, сметающие во дворах мусор, что её изящно держат девицы, распивающие в баре коктейли, что её прячут в ладонях старшеклассники, убежавшие на перемене покурить за угол.

Или потом пропала зубная паста. Ну, это вообще не проблема – пасту заменили в продаже зубным порошком, а в те две-три недели, пока порошок не появился, рот можно было просто полоскать водой.

Потом пропало… Да постоянно что-нибудь пропадало, и его чем-нибудь заменяли.

В перестройку совсем другое дело: там если возникал дефицит, то все знали – замены в скором времени не предвидится, и если уж пропало, то оно пропало. То есть, если исчезла та же зубная паста, то нужно готовиться полоскать рот ближайшие несколько месяцев, а может, и лет. Ну, или идти на «чёрный рынок».

Выход из ситуации перманентного дефицита был один: утвердить «чёрный рынок» в масштабах всей страны – открыть в России дорогу рыночным отношениям. Тогдашний президент России Борис Ельцин, отправляя в прошлое и перестройку, и её идеолога Михаила Горбачёва, пообещал построить рыночную экономику в каких-нибудь полгода: с весны до осени 1992 года. Процесс этот растянулся на срок гораздо больший, но зато, действительно, позволил с помощью коммерсантов наполнить прилавки товарами.

Наполнение это выглядело так. В последних числах сентября 1993 года мы сидели на кухне вместе с Олей, моим студенческим товарищем Сашей Куравлёвым и его женой Ларисой, которые, приехав на жительство в Сбоков из города Челябинска, остановились пока у нас. По телевизору рассказывали об обострении противостояния между Борисом Ельциным и Верховным Советом во главе с Русланом Хасбулатовым и Александром Руцким. Страсти накалялись, обе стороны вывели на улицы своих сторонников.

Нам же было не до противостояния, мы думали о том, как заработать средства к существованию. Идею подсказала наша молодость.

– Не пора ли отдыхать? – произнёс Куравлёв, посылая жене многозначительные взгляды. – Утро вечера мудренее.

Лариса сделала большие глаза и зашептала ему:

– Как?! У нас же ничего нет.

Куравлёв погрустнел.

– Придумаем что-нибудь, – сказал он неуверенно.

Это «придумаем» повисло в воздухе и вдруг озарило наши лица. «Чего тут думать? Вот же она идея для заработка!»

В тот момент в аптеках Сбокова напрочь отсутствовали контрацептивы, противозачаточные средства – просто не было их, и всё. Ближайшее место, где их продавали, была Москва, но каждый раз ведь в Москву не набегаешься, особенно поздним вечером. И у нас возникла идея: накупить в московских аптеках контрацептивов и сдать их с «наваром» в аптеках сбоковских (тогда это было можно). Сказано – сделано. На следующий день, собрав все имеющиеся деньги, мы вчетвером уже ехали на поезде в Москву.

Предметом бизнеса, как сулящие наибольшую прибыль, были выбраны контрацептивы оральные, то есть противозачаточные таблетки. Методично район за районом мы объезжали столицу в поисках аптек, где эти таблетки продавались. В Москве таблеток тоже было не в изобилии, и если где-то продавали, то отпускали по три, максимум по пять упаковок в руки. И когда мы такую аптеку находили, то тут же вставали к окошку в очередь друг за другом.

– Мне пять упаковок противозачаточных таблеток, – говорила аптекарше Лариса.

Аптекарша пробивала и выдавала.

– Мне противозачаточных таблеток пять упаковок, – говорила следом Оля.

– Мне бы пять упаковок противозачаточных таблеток, – говорил следом за ней Куравлёв.

– А мне лейкопластырь, – говорил я. – И… противозачаточных таблеток упаковок пять.

Аптекарша слишком поздно понимала, что мы иногородние и приехали в Москву скупать их богатство, их противозачаточные средства. То, что этих средств нет в провинции, её не волновало, она думала о том, что из-за таких, как мы, продукции не хватит нормальным людям. Поэтому самого плохого к себе отношения удостаивался я, стоящий в нашей очереди последним.

Бывали и такие аптекарши, которые отказывались продавать товар четвёртому, мотивируя тем, что максимальный объём продажи в одни руки – пять упаковок, а мы вместе, и значит, купили уже пятнадцать. Но тогда мы всем скопом начинали возмущаться и утверждать, что совсем мы не вместе и друг друга не знаем, а просто из справедливости, если уж положено продавать пять каждому, то вы каждому и продавайте.

Коммерческий маршрут завёл нас к Белому дому – тогдашнему Дому советов. Тут и там ходили группы возбуждённых людей, бушевал расцвеченный красными флагами митинг, и казалось, малейшей искры будет достаточно, чтобы взорвать нагретый, распираемый паром котёл. А если для взрыва котла требуется искра, она непременно будет высечена, ведь для разогрева истопники уже истратили немало дров.

На наших глазах в огне политической непримиримости рождалась попытка нового государственного переворота. Если был бы хоть один шанс, я бы отдал митингующим весь запас противозачаточных таблеток, добытых нами с таким трудом: пусть бы митингующие их выпили, и их попытка не родилась. Но, увы, препятствующие рождению средства следует применять заблаговременно.

Тем же вечером начались события, которые привели к многочисленным жертвам среди людей, события, названные впоследствии некоторыми политиками «Расстрелом Белого дома».

Признаюсь, меня трудно назвать участником активных политических акций. Таковые в моей биографии, конечно же, случались, но было их не слишком много. Тем не менее, как любой нормальный человек я имею свои убеждения.

И одно из них состоит в том, что ответственными за так называемый «расстрел Белого дома» являются те, кто осенью 1993 года пытался осуществить захват власти. Те, кто отказался идти на компромисс с противоположной стороной, и напротив, всячески обострял ситуацию; те, кто вооружал сторонников и инициировал провокации; те, кто послал людей на битвы с ОМОНом и на штурм телецентра «Останкино».

Народ имеет право на активное противодействие узурпаторству – и это тоже моё убеждение. Но в событиях 1993 года не было противодействия народа узурпаторам – а было желание группы политиков захватить власть силовым путём.

Не надо говорить про «расстрел Белого дома». Если вы с ножом попытались ограбить мужика в подворотне, а в ответ получили отпор, не надо кричать, что вам ни за что выбили зубы.

Впрочем, мнение моё вряд ли может считаться объективным, поскольку с одной из сторон, а именно с первым президентом России Борисом Ельциным, мы являемся давними знакомыми – ещё по моей прошлой, журналистской деятельности. И вспоминая наше знакомство, я могу с гордостью заявлять: «Я тот, кто не брал у Ельцина интервью!»

Вы скажете, что и вы похожи на своего отца, что вы тоже никогда не брали у Ельцина интервью, но тут всё дело в том, какой отец, и как именно вы не брали интервью у Бориса Ельцина.

В начале 1990 года, ещё не будучи президентом, а борясь за пост депутата РСФСР, Ельцин приехал в Свердловск. (РСФСР – это советское название Российской Федерации). Опального политика, бросившего вызов коммунистическому руководству Советского Союза, на родине встречали всемерной и, не побоюсь этого слова, всенародной поддержкой. Он стремительно перемещался от собрания к собранию, с митинга на митинг, а следом, в надежде взять у него интервью, перемещались мы – съёмочная группа студенческого телевидения.

Гоняясь за Ельциным, мы к концу дня едва волочили ноги, а он при этом выступал, отвечал на сотни вопросов и просто общался с разными людьми. Едва заканчивалось одно выступление, как Ельцина тут же увозили на другое, и мы никак не могли к нему пробиться, чтобы перекинуться хотя бы парой слов.

Но однажды нам это удалось. Ельцин выступал перед студентами Уральского политехнического института. Встреча как всегда проходила восторженно и шумно, но всю её вторую половину я слушал оратора вполуха, продвигаясь ближе к трибуне, чтобы поймать момент, когда он с неё сойдёт. Охраны у Ельцина не было, зато были люди из предвыборного штаба, и вот их-то мне предстояло опередить, прежде чем они увезут своего подопечного на новый митинг.

Несколько раз могло показаться, что выступление закончено и пора делать решительный рывок, но я раньше занимался лёгкой атлетикой и знал, что фальстарт это преждевременный старт и кроме как к трате сил и даже к проигрышу ни к чему привести не может.

И вот стало ясно – пора! Люди из предвыборного штаба нервно смотрели на часы, делали Ельцину знаки, призывая заканчивать мероприятие, и он, вняв их мольбам, в последний раз поднял над головой сомкнутые ладони и под оглушительные аплодисменты и крики толпы сошёл с трибуны. В тот же миг, рванувшись сквозь его окружение, я оказался рядом.

– Здравствуйте, Борис Николаевич! – закричал я громче аплодисментов.

Ельцин был возбуждён от только что закончившегося выступления, на лице его застыла улыбка.

– Здравствуйте! – крикнул он, протягивая мне руку.

Мы обменялись рукопожатиями.

Собственно, я мог уже уходить и рассказывать всем потом, что запросто здоровался с Ельциным. Но мне нужно было больше.

– Очень яркое, сильное выступление! – похвалил я Ельцина.

– Спасибо! – поблагодарил он.

Мы вновь пожали друг другу руки.

Люди из окружения смотрели с досадой, не понимая, откуда я такой взялся? У них срывался график выступлений. Но, не обращая ни на кого внимания, я продолжал орать:

– Не сомневайтесь, Борис Николаевич, Свердловск за вас! И студенты за вас!

– Очень рад! Спасибо!

Очередное рукопожатие.

– Эдуард! – прокричал я, чтобы он меня запомнил и ни с кем потом не перепутал.

– Борис! – прокричал он, чтобы, наверное, и я не перепутал его потом ни с кем другим.

Тут без рукопожатия было совсем не обойтись.

– Очень приятно! – прокричал я.

Мы скрепили взаимную приязнь новым рукопожатием.

И кто знает, сколько бы эти рукопожатия продолжались, если бы к нам не протиснулась наконец режиссёр съёмочной группы и не затараторила:

– Борис Николаевич, мы представляем студенческое телевидение и хотели бы взять у вас интервью!

– Да, – вспомнил я, зачем здесь оказался, – хотели бы взять интервью.

– А что за вуз? – спросил Ельцин.

– Уральский государственный университет, – протараторила режиссёр.

– Имени Горького, – добавил я.

Ельцин задумался

– Честно говоря, очень напряжённый график, – задумчиво произнёс он.

– Не то слово! – заголосили люди из предвыборного штаба, барабаня пальцами по часам. – Опаздываем на Уралмаш!

Но сдаваться мы не собирались.

– Да это недолго, да мы быстро! – стала уговаривать режиссёр.

Ельцин колебался.

– Студенты за вас! – напомнил я.

– Ну, хорошо, – сказал он. – Давайте завтра в семь утра в гостинице «Свердловск», мы там остановились. Встретимся в вестибюле. Вас устроит?

– Устроит! – закричали мы.

Я схватил ладонь Ельцина и затряс её, подтверждая нерушимый уговор:

– Значит, завтра в семь?

– Да, в семь.

– Тогда до завтра!

– До завтра.

Люди из предвыборного штаба, еле дождавшись окончания прощального рукопожатия, окружили Ельцина такой стеной, что сквозь неё не могла уже проскочить и мышь, и повели его к выходу.

– Студенты за вас! – кричал я им вслед, чем только заставил окружение двигаться ещё быстрее.

На следующий день в семь часов утра в вестибюль гостиницы «Свердловск» к нам никто не вышел. Прождав час, мы обратились к служащим гостиницы и узнали, что поздно вечером сюда прибыли представители Нижнетагильских предприятий и имели беседу с людьми из предвыборного штаба Ельцина. А сегодня в шесть тридцать вся группа во главе с кандидатом убыла в Нижний Тагил.

Не скрою, мне было досадно, что наша железная договорённость оказалась порушена. Но потом я подумал, что несостоявшаяся встреча может быть предметом не только разочарования, но и гордости! И решив так, стал считать себя отныне знакомым Бориса Ельцина и при возникновении споров вокруг его фигуры – становиться на его сторону. И когда меня спрашивают, чем мне Ельцин так приглянулся, и уж не связывает ли меня что-то с ним, я отвечаю: «Конечно, связывает! Ведь я тот, кто не брал у Ельцина интервью!»

А насчёт несостоявшейся встречи… Если бы он знал, что впоследствии университет, который мы представляем, переименуют и назовут его, Бориса Ельцина, именем, то наверняка бы нас дождался. Я бы, по крайней мере, именно так и поступил: если бы знал… что впоследствии… наш университет… моим именем… Я ни на что не намекаю! К тому же, нельзя ведь так быстро переименовывать университет снова! Если только впоследствии.

Так о чём мы говорили? О перестройке! И не просто о перестройке, а о сопровождающем её дефиците. О том, как пропадало то то, то другое.

Да, пропадало то то, то другое. А потом пропало мыло. Пропало туалетное, пропало банное, пропало хозяйственное. О жидком мыле тогда ещё не слышали, но если бы оно существовало, то пропало бы и оно. А мыло такая вещь, что не является, конечно, жизненно необходимым продуктом, но иногда хочется побаловать себя свежим бельём, чистыми носками, да и вымыться, если под настроение. Но увы, такой роскоши мы оказались лишены.

Наиболее подкованные в химии граждане стали варить мыло в домашних условиях. Дельцы-производители тоже сориентировались, и на рынках появились земляного цвета куски, изготовленные в кустарных мыловарнях. Народ поговаривал, будто варят там мыло из кошек и собак, и, вроде бы, действительно, бродячих животных на улицах стало меньше, но тут уж надо было выбирать: либо щепетильность, либо чистое бельё. Спекулянты продавали и фабричное мыло, но цена его была так велика, что волей-неволей приходилось делать выбор в пользу исчезнувших бродячих животных.

Памятное было время. И когда позже я сочинял цикл стихов «Новейшая история для детей», то не мог обойти его вниманием и, по привычке почёсываясь, написал стихотворение «Мама мыла раму».

Все поколения советских людей учились читать по одному букварю и фразе «МА-МА МЫ-ЛА РА-МУ». Стоит также пояснить, что «пионерский салют» это не праздничный фейерверк, а торжественное поднятие руки наподобие отдания воинской чести. Ну, и напомнить, что компания «Проктер анд Гэмбел» («Procter and Gamble») явилась одним из первых мировых гигантов, начавших продавать в России свою продукцию с помощью массированной телевизионной рекламы.

Мама мыла раму, мама раму мыла,

Долго оттирала, тщательно скоблила:

Захотела мама, чтобы чисто стало.

Подошла тут дочка, посмотрев, сказала:

«Долго же ты, мама, эту раму мыла.

Вроде, оттирала, вроде бы, скоблила.

Но как пионерка я молчать не буду:

У тебя подтёки грязные повсюду.

Видимо, халатно отнеслась ты к делу.

За такую маму стыдно пионеру!»

Горько мама плачет, причитает мама:

«Я ль не оттирала, не скоблила раму?

Я ли не хотела, чтобы чисто было?

Но подтёки эти так и не отмыла!

Я не виновата, дорогая дочка,

Просто дома мыла нету ни кусочка,

В магазине, дочка, тоже нету мыла,

Я без мыла, дочка, эту раму мыла».

Стало дочке жалко плачущую маму.

«Не печалься, мама, – дочка ей сказала. –

В «Пионерской правде» как-то раз прочла я:

Переходит к рынку вся страна большая!

Обещал народу Ельцин дядя Боря,

Что проблемы наши мы поборем вскоре.

К осени, сказал он, мы построим рынок.

То-то будет масла, то-то будет мыла!

Да чего там мыла! Импортным шампунем

К осени, сказал он, окна мыть мы будем.

Стоя под салютом, обещай мне мама:

Только строим рынок – сразу моешь раму!»

Стоя под салютом мама обещала…

Проктера Россия с Гэмбелом встречала.

Глава 23

Здравствуйте, Гена и Таня!

Из перестроечных, уже почти эпических времён перенесёмся наконец в действительность.

Я уже говорил о том, что меня не очень заботит, как делят между собой заводы злодеи города Сбокова. Но вот что меня заботит по-настоящему – это строящаяся у моего подъезда дорога.

В нынешнем году мэр Виноградов предположил, что энергетики требовать с города деньги не будут и дал команду строительство начать. Мне почему-то это видится так: мэр взмахивает флажком и кричит: «Пошли!» И они пошли.

По весне на строительство пришли четверо солдат и приехал капитан в УАЗике. Капитан начертил им прутиком что-то на земле и убыл. Один солдат, очевидно, «дед», тут же лёг отдыхать в тенёк, а оставшиеся трое принялись копать траншею. Поверх военной формы на них были надеты спецовки с надписью «ДорСтрой». Никогда раньше я про такие войска не слышал. Зато слышал, что решено было все строительные части, не относящиеся непосредственно к военным, ликвидировать.

Не-ет, друзья, строительные части так просто не ликвидируешь. Куда ж мы без них? Куда ж наша экономика без дешёвой, а я бы сказал – бесплатной рабочей силы? А я знаю что говорю, два года в стройбате отслужил. Два года Родине отдал! Где тельняшка – я её рвану!

Тельняшка, между прочим, применительно к стройбату не просто образное выражение. От нас недалеко, тоже в Подмосковье, стояла часть – морской стройбат! Они носили бескозырки, тельняшки, а на погонах буквы «ВМФ» – военно-морской флот (до сих пор стыжусь, не знаю, какое море под Москвой). И когда маршировали, пели:

По морям, по волнам,

Нынче здесь, завтра там…

Хотя «там» никогда не были, а всё время были «здесь», все три года, как и положено на флоте. То есть на год больше, чем мы, сухопутные крысы. Так что возьму-ка я порванную тельняшку, заштопаю, как умею, да с соболезнованием верну её тем, кому она принадлежит по праву. Ибо сказано Ивану-царевичу: «Не тобою тельняшка надевалась, не тебе её на груди рвать».

Мы же в армии пели:

Военные строители –

Ребята работящие!

Военные строители –

Солдаты настоящие!

Издалека в песне слышны были только окончания, которые обычно с особым усердием выкрикивают те, кто не умеет петь. Поэтому во время строевой подготовки по округе неслось: «…тели …щее! …тели …щее!» – песня про какое-то «телище». Да и все другие слова нам очень не нравились: словно бы в пионерском лагере – вот какие солдаты, прямо настоящие! Конечно, настоящие, а какие ещё?! Два года службы по полной программе: с караулами, нарядами, стрельбами и строевой! И всё нам хотелось узнать, кто же такое написал? И однажды на празднике в клубе части мы увидели, кто. Это была женщина! Она стучала по клавишам рояля и, повернувшись в сторону зала, звонко распевала:

Военные строители –

Солдаты настоящие!

У водителя в нашей фирме, который в армии также служил водителем, ротная строевая песня была на автомобильную тему – «Такси» Игоря Николаева. Слова там такие:

Я сегодня немного пьян,

И не сяду уже за руль,

Закрывается ресторан,

Обнимает ночной июль…

А в соседней с ними роте, не автомобильной, строем пели детскую песню:

На медведя я, друзья,

Выйду без испуга,

Если с другом буду я,

А медведь без друга…

Что абсолютно справедливо: медведю против нас без друга – даже нечего дёргаться!

Но я про строящуюся дорогу. Короче, «ДорСтрой»-солдаты, руководствуясь принципом «Чем больше сегодня сделаешь, тем больше завтра придётся переделывать», никуда не спешили: за всю весну и лето они вырыли три небольшие траншеи – по одной траншее на каждого «молодого», и решив, что этого и так с избытком, вообще работать перестали. «Дедушка», по всей видимости, не возражал.

Но с первыми осенними дождями, когда забурлила и потекла по тротуарам липкая глиняная грязь, ситуация изменилась. Может, у города появились деньги, может, мэр Виноградов вспомнил, что он обещал построить участок уже в нынешнем году, но я так и вижу, как он вторично взмахивает флажком и кричит: «Пошли!»

И они пошли. Экскаваторы и грейдеры, грузовики и бульдозеры. Они копали и гребли, выгружали и наваливали. В одно мгновение густая непролазная грязь залила, затопила наш дом. Она была везде: на подходе, у крыльца, в подъезде, в квартирах. На улице она хлюпала и пузырилась; на лестницах, засыхая, лежала толстыми слоями, обламываясь по краям.

– Что это такое! – возмущались жильцы. – Почему нельзя было вести работы летом, а понадобилось вести их именно сейчас?

А один сосед – мы с ним здороваемся и иногда беседуем – философски изрёк:

– Это наша, бл…, загадочная душа.

Я тоже возмущался, я просто из себя выходил. Мне, например, было жалко нашу обувь. Обувь, к которой мы относимся с исключительным трепетом и любовью.

В Сбокове, скажу я вам, хорошую обувь купить почти невозможно: на неё нет спроса, а следовательно, и предложения. Не знаю, почему.

А впрочем, знаю. По той же причине, по которой в наших отделах покупают мало действительно интересной, эксклюзивной продукции – той, что к превеликому коммерческому сожалению и составляет нашу суть. В Сбокове, да простят меня сбоковские земляки, невысок уровень городской культуры. Хотя городу уже шесть с половиной веков, основное его население сформировалось всего двадцать пять-тридцать лет назад из перебравшихся в областной центр деревенских жителей.

Покупатели же нашей, с претензией, продукции – это в большинстве своём интеллигенция, которая в России, как известно, работает за идею, то есть бесплатно, ну, разве что иногда, ради приличия, чтобы только не обидеть государство, что-нибудь да возьмёт. А следовательно, не может рассматриваться в качестве серьёзной покупательской аудитории. А всей остальной аудитории наш эксклюзив, что называется, по барабану.

Как-то будучи на родине в Челябинске я разговорился с продавцом киоска, торгующего такой же продукцией, что и наша. Хороший продавец, как правило, любит общаться, любит о чём-нибудь рассказать. Довольно скоро мы общались с ней на манер закадычных друзей, и она мне рассказывала о своей фирме, о количестве и месторасположении отделов, о средней выручке, величине арендной платы и норме плана, то есть обо всем, что некоторые нудные владельцы предприятий склонны относить к области коммерческой тайны. В общем, могу с уверенностью сказать – хороший продавец.

Так оказалось, что доходы таких отделов в Челябинске превышают доходы нашей сбоковской фирмы в три, а то и в четыре раза! Узнав об этом, я ещё в дороге едва не заболел. А дома меня впору было привязывать к кровати: я бредил огромными выручками, рвался на родину и провожал туманным взглядом заоконных ворон, в которых мне чудились перелётные птицы, летящие на Урал. Потом горячка прошла, я понемногу успокоился, втянулся в будничные заботы, но до сих пор в моём воображении существует прекрасный сказочный город Челябинск, где нет трудностей и печалей, и где живёт много-много щедрых покупателей.

А недавно вдобавок ко всем своим переживаниям я прочитал в газете «Сбоковский обозреватель» заметку про почётного гражданина города Ревеля шведского купца второй гильдии Карлсона, который в середине XIX века приехал в Сбоков делать бизнес, открыв, как сказано в заметке, «два магазина, ювелирный и парфюмерный, поставленных на европейский манер».

Так вот, Карлсон «пролетел». Местные жители отказывались покупать его мудрёный товар. Вследствие чего купец, сделавший состояние в родном Ревеле, в Сбокове разорился. Причём вчистую: в конфискованном за долги имуществе перечисляется даже нижнее бельё его жены. Приютила оставшихся без состояния и нижнего белья Карлсонов местная протестантская община, поселив их в чердачном помещении одного из домов. Так что родословная знаменитых впоследствии «Карлсонов на крыше», как мы теперь неоспоримо можем доказать, ведёт своё начало с мало кому известного в мире города Сбокова.

Заговорили о женском белье. На витрине ближайшего к нашему дому промтоварного магазина красуется надпись: «Женское бельё для дам!» Хорошо, что подсказали, а то бы мы подумали «женское бельё для мужчин». Впрочем, чего не бывает.

Тут же расположен и мебельный магазин. И на его большой световой вывеске «Мебель» недавно погасла буква «М». Пока-а её сделали.

А по поводу малоизвестного города Сбокова есть небольшая история. Один сбоковский молодой человек путешествовал «автостопом по европам». И вот в неком европейском городе за какой-то незначительный проступок остановили его полицейские и поинтересовались, кто он и откуда. Тот ответил, что так, мол, и так, из России.

– Россия, – расплылся в улыбке один из полицейских, открывая его паспорт. – Я изучаль Россия в школе. Я неплохо зналь ваша страна, много разный город. Из какой вы город?

И переворачивая страницу:

– О, Сбоков!

Он сморщил лоб.

– Не могу знай… не могу вспоминай, где есть город Сбоков?

– Это между Сыктывкаром и Йошкар-Олой, – ответил великовозрастный сбоковский шутник. – Примерно представляете?

– Сык… тык… – попытался повторить посрамлённый полицейский.

И пока они с напарником, покраснев от напряжения, пробовали выговорить озвученные для них ориентиры, наш путешественник, осторожно забрав паспорт, смылся.

Я теперь на вопрос о местоположении Сбокова иногда отвечаю так же: между Сыктывкаром и Йошкар-Олой (что является сущей правдой).

– А, да-да, – с испуганным видом кивают любопытствующие, лихорадочно пытаясь сообразить, в какой части света находится то, о чём они только что услышали.

…Так я, собственно, про обувь. У нас в Сбокове есть отдел европейской обуви «Саламандер». Открыли его челябинские предприниматели, владеющие сетью одноимённых магазинов в разных городах страны, а в Челябинске (ах, в Челябинске!) таких магазинов у них несколько. Вот и в Сбоков предприниматели пришли так, как привыкли: открыли два больших отдела и стали ждать выручек. Ждали-ждали, ждали-ждали, потом один отдел закрыли, потом ужались во втором, а сейчас торгуют наполовину обувью российской. И не перестают удивляться: здесь они продают товар дешевле, чем во всех других городах, а его не берут! Вот такой наш город Сбоков!

А зря не берут, скажу я вам. Хорошая обувь не только удобней, красивей, гигиеничней, солидней. Она гораздо практичней и выгодней для бюджета, чем обычная. Какой смысл покупать туфли на сезон, когда можно, пускай по цене чуть большей, купить те, что будут носиться много лет и потом ещё успеют вам надоесть. Вам надоедят – отдайте другим, честное слово!

Поэтому мы, зная о тщетности походов по сбоковским магазинам, чаще всего покупаем свою обувь во время поездок в Москву. Мы выбираем, примериваем – кстати, подходящую обувь и там далеко не всегда можно найти – и, наконец, купив и вернувшись домой, стараемся подольше не заходить в отдел «Саламандер», потому что иногда его челябинские владельцы, словно пробудившись от тяжёлого долгого сна и вспомнив о своих первоначально светлых намерениях, присылают туда только что купленные нами модели по цене минимум на четверть дешевле. Год не присылали, полтора не присылали – а тут на тебе! Расстреливать надо таких предпринимателей! И единственное, что утешает в подобных случаях… Да ничего не утешает, переплатили за товар!

Но купить обувь – это ещё полдела. Важно, чтобы за нею был соответствующий уход. Её надо лелеять, за ней надо следить: чистить, пропитывать. Если обувь комбинированная – я себе такую не беру, а у Оли есть – обрабатывать раздельно. Нужны разные резиночки, щёточки, брусочки. В общем, как вы отнесётесь к обуви, так и она будет служить вам.

Я стараюсь за обувью следить, я за ней ухаживаю. Поэтому мы с радостью надеваем свои вычищенные, сверкающие, пропитанные специальным составом туфельки, выходим на улицу и… хр-рясь, проваливаемся по самую щиколотку в красно-глиняное булькающее мессиво! Я не вру – натурально по щиколотку! А иногда и выше. В своих купленных за тридевять земель, вылизанных до блеска туфельках. Резиночки, щёточки, брусочки… Я краснею от негодования, как облепившая нашу обувь грязь, и посылаю проклятья в некогда любимое осеннее небо, которое, в общем-то, здесь ни при чём. Зачем они отобрали у меня мою осень?

…Потом пришли холода, и грязь подстыла. Зато начались перебои с водой. На подъезде повесили объявление: «Воды не будет по причине ремонтных работ на МАГИТСРАЛИ». Да мы знаем: по этой причине у них сроду чего-нибудь нет.

Дома у нас без изменений. Только вот Оля захворала, стала последнее время жаловаться на печень. Говорила, что бабушку её перед смертью тоже печень беспокоила (бабушке было под девяносто). Оля плакала и жалела меня: как я буду без неё жить? Полные печали, собрались мы на УЗИ.

Доктор посмотрела на экран и вдруг как закричит медсестре:

– Скорее! Идите скорее сюда!

Сестра кинулась к экрану.

– Вы хотели посмотреть здоровую печень? Вот, пожалуйста, смотрите.

И пояснила почти бездыханной от пережитого Оле:

– А то к нам всё больные приходят, здоровую печень негде посмотреть.

Правильно говорят на Украине: «Жинка хворае, а чоловик помирае». Что в переводе на русский означает: «Жена болеет, а умирает-то муж». Тьфу-тьфу-тьфу.

…Ксения объявила, что их в школе приглашают на интересные экскурсии: до майских праздников – в Германии, после майских – в Англии. Я сказал, что наверняка есть интересные места и в Сбокове, просто надо поискать.

Полина с высоты семи лет жизни осмысливает окружающую действительность. Недавно задумчиво произнесла:

– Хорошо тем, у кого папа – певец Розенбаум.

– Почему певец Розенбаум это хорошо? – спросил я, уязвлённый. – Разве вам с Ксюшей плохо со мной?

– Ты никто, – сказала она.

– Я никто?!