– Я на праздники домой ездила, – рассказала нам Вера, – ой, мы так хорошо Новый год встретили! Так весело! Собрались только семьёй: папа с мамой, сестра с мужем и я. Выпили, не считая шампанского и пива, по полторы бутылки водки на каждого. А потом папа пошёл ракеты запускать.

Тут я испугался. Если любой другой папа идёт запускать ракеты, то ничего страшного нет. Но папа у Веры служит в ракетной части стратегического назначения! Я срочно включил новости. Про уничтожение Америки, слава богу, ничего слышно не было.

Хотя без пострадавших всё же не обошлось. Запуская ракету, папа отдёрнул руку и саданул одной из дочерей – не Вере, а той, другой – в глаз.

– Ей на следующий день на новую работу выходить надо, – со смехом поведала Вера, – а у неё фингал под глазом! Так она вообще не пошла.

Надеюсь, на работу после праздников вы всё-таки вышли. И, надеюсь, без фингалов. Если так, это уже немало.

Будьте счастливы. Здоровья вам и удачи в новом году.

С тем остаюсь искренне ваш

Эдуард Сребницкий

P.S. А челябинские предприниматели магазин «Саламандер» в Сбокове закрыли.

Глава 24

Здравствуйте, дорогие Григорьевы!

Как вы знаете, скоро в стране состоятся выборы в местные и государственные органы власти.

Город Сбоков вопреки своему названию тоже не намерен оставаться в стороне от этого важного события, и уже сейчас наши жители определяются, за кого они будут голосовать. Давным-давно пора бы определиться и мне, но остановиться на какой-либо конкретной кандидатуре, или партии у меня не получается.

С одной стороны, я как честный человек должен голосовать за «партию власти» – «Родимую Россию», а с другой, уж слишком большая под её крылом собралась компания. Обязательства же мои перед «Родимой Россией», пусть не прямые, а косвенные, возникли за несколько месяцев до описываемых событий, а именно девятого мая минувшего года.

В этот день, День Победы, любимый и почитаемый в нашей семье праздник, мы как обычно отправились к Вечному огню.

«Вечный огонь» – это городской памятник в честь погибших воинов Великой Отечественной войны. Памятник был поставлен давно, потемнел и обветшал от времени, «вечный огонь» из-за плачевного состояния муниципальной казны время от времени в нём угасает, а кроме того, многие полагают, что типовая скульптурная композиция памятника, повторяющая черты сотен других подобных произведений, требует замены.

Что касается меня, то мне скульптурная композиция не столь важна. Мне важно место, куда бы мы могли прийти с детьми и рассказать им об их воевавших прадедах, из которых не все вернулись домой.

Но некоторые горожане смотрят на проблему иначе. Они говорят о собственном лице областного центра, о том, что мемориал всё больше олицетворяет погибших не только в ту войну, но и в войнах последующих, о народных традициях поминовения и прочее. Ну и пусть говорят, если есть желание. Ветеранские организации, памятник которым отдан в вечное владение, на слух туговаты и вряд ли подобное услышат. В этих организациях почти не осталось солдат Великой Отечественной, но есть ещё ой как много бойцов идеологического фронта.

Как-то раз, помню, одни сомнительные личности, стыдливо прикрывшись вывеской «общественность», решили обсудить вопрос о возращении городу исторического названия Бродинск. Мол, революционер Илья Митрофанович Сбоков фигура в высшей степени сомнительная, руки у него по локоть в крови, вот вам и документики в подтверждение, а потому не пристало древнему городу носить его имя. Так помню также, что ветераны пригрозили обагрить свои руки об эту общественность вслед за Ильёй Митрофанычем. И сомнительные личности стушевались. Может, именно они потом бормотали что-то насчёт изменения памятника погибшим воинам, но, конечно, сами в это не верили.

И вдруг в прошлом году как гром среди ясного неба: ветераны объявили конкурс на реконструкцию комплекса у Вечного огня! Общественность загудела:

– Как? Реконструкция? Как они решились? Вы точно знаете?

– Точно. И это ещё не всё! Говорят, городская администрация поддержала инициативу ветеранов и объявила о денежной премии для победителей конкурса.

– Да вы что?

– Вот говорят.

– И правильно! Давно пора.

Но больше всех новость о реконструкции взволновала сбоковских скульпторов. Я и не знал, что существуют такие. В силу своего невежества, разумеется, не знал. Я считал, что скульпторы – это люди, создающие памятники. А поскольку все основные сбоковские памятники наперечёт: Ильи Митрофановича Сбокова две штуки; террорист Удавин, один; на главной площади Ленин, один; памятник воинам Афганистана и Чечни (кстати говоря, редкий памятник, действительно способный взволновать), один; бюст Герцену на одноимённой улице у одноимённой же библиотеки, одна вторая (раз бюст); одна же вторая писателя Грина на набережной, едва не унесённая бомжами в лом цветных металлов; художников братьев Васнецовых, пара, одна; памятник маршалу Коневу, перевезённый из города Кракова, где этот памятник был спасён от поляков, спасённых в войну маршалом Коневым, один; танк Т-34 на пьедестале (каждый уважающий себя город обязан иметь собственный Т-34 на пьедестале), один танк; ну, и мемориал «У Вечного огня» – и все эти памятники созданы достаточно давно, то и скульпторов в городе более не осталось.

Ан нет. Оказалось, что скульптура – это целый вид художественного творчества, и его служители ваяют не только многометровые статуи (из-за нетленного стихотворения про «статую в лучах заката» так и хочется всегда ставить ударение на предпоследний слог)…

Стоп, стоп, стоп. Я тут неожиданно выяснил, что молодые люди знать не знают знаменитого некогда четверостишья про «статую»! А ведь его ценность заключается не в том, что в прежние годы оно было известно каждому, а в том, что оно помогает нам зримо представить советскую эпоху, породившую однажды и навсегда художественный метод социалистического реализма.

В скульптурном творчестве этот метод воплотился в бесчисленных гипсовых фигурах: то пионера с барабаном, то физкультурницы с веслом, то колхозницы с серпом, то рабочего с лопатой. И в соответствии с принципом реализма сквозь одежду этих фигур подчас слишком явственно проступали элементы крепких трудовых тел. Стихотворение звучит так:

Стоит статуя

В лучах заката,

С таким вот х…ем!

В руках – лопата!

Существовали, конечно, разные детские переделки типа «А вместо… лопата», но это просто от незнания сути.

Приверженцы социалистического строя скажут: «Да, с «таким вот»! Потому что раньше в стране у всего были грандиозные масштабы!» Но я бы не согласился с подобной оценкой. Размер «такого» говорит лишь о том, что «такой вот» при социализме вам и покажут, как свидетельствует другое народное стихотворение, сочинённое на тему главных советских символов – скрещённых серпа и молота:

Это молот, это серп –

Это наш советский герб.

Хочешь жни, а хочешь куй,

Всё равно получишь х…

А теперь, когда молодое поколение приобщилось в бесценному наследию былых времён, повествование можно продолжить.

Итак, выяснилось, что скульпторы в Сбокове ваяют не только многометровые статуи, но и произведения поменьше. Хотя и надеются всё же увековечить себя в чём-нибудь по-настоящему монументальном. А тут фактически заново строящийся памятник, да ещё столь значимый, да ещё с премией! Было от чего взволноваться. Это ведь, можно сказать, путёвка в большую жизнь. Сначала «Вечный огонь», а там, глядишь, доверят слепить губернатора в полный рост.

А что? Губернатора Силыча уже увековечили – в бронзе (или в меди?). Он для главного храма города выделил деньги из областного бюджета на новый колокол. И на том колоколе теперь отлито имя губернатора Силыча на грядущие, страшно подумать, века. «Пройдут годы, Киса, а они пройдут!», всё нынешнее станет тлен и прах, и только будет висеть над городом, да позвякивать себе в удовольствие своей бронзовой (или медной?) болтушкой наш Силыч. И почему это я не распоряжаюсь бюджетными деньгами? Я тоже хочу остаться в веках. У меня тоже есть чем позвякивать.

В общем, сбоковские скульпторы, обмыв, как полагается, творческое волнение, кинулись воплощать свои дремавшие до сей поры замыслы в гипс и глину. Времени до представления проектов оставалось мало, каких-нибудь пара-тройка месяцев, и художники, не щадя себя, творили дни и ночи напролёт.

И вот великий день настал! Взяв подмышку чертежи и сдунув залётные пылинки с макетов, скульпторы отправились на конкурс.

В зале, где они собрались, стало очевидным, что скульпторов в городе Сбокове не так уж и мало. И наваяли они за прошедшие месяцы тоже в достаточном количестве. Один за другим выходили мастера объёма на сцену и, недобро косясь на коллег по цеху, рассказывали, почему их, и именно их произведение только и достойно быть сооружено в городе. О деньгах не говорили, но, представляя проекты, обращались преимущественно к представителю городской администрации, сидевшему в первом ряду.

Здесь же находились и ветераны. Они слушали скульпторов внимательно, но как-то недоумённо и даже испуганно и время от времени перешёптывались между собой. Наконец с места поднялся самый главный ветеран.

– Дорогие товарищи, – обратился он к окружающим. – Не могли бы вы объяснить нам, что здесь такое происходит?

– Как что? – ответили окружающие. – Заслушиваем проекты нового памятника.

– А с чего это вы решили, товарищи дорогие, что памятник будет новым?

После этих слов в зале можно было наблюдать интересную картину: у всех многочисленных участников конкурса одновременно начали отвисать челюсти. Так, с отвисшими челюстями, они и повернулись в сторону представителя городской администрации.

– Позвольте, – сказал представитель администрации главному ветерану. – Ведь вы же сами объявили конкурс на реконструкцию памятника. Вот, у нас и бумага ваша имеется.

Главный ветеран прочитал бумагу.

– Николай Сидорыч, – обратился он к одному из ветеранов сопровождения, – вы бумагу писали?

– Так точно, – вскочил тщедушный, но бодренький Николай Сидорыч, – мы. Публично выразили, так сказать, желание ветеранских организаций сделать подарок родному городу, а именно: к празднику Великой Победы отремонтировать монумент «У Вечного огня». Подкрасить немного, подштукатурить где малость.

– Но вы же здесь пишете «реконструкция», – указал в тексте представитель городской администрации.

– А как по-научному это называется? – обернулся Николай Сидорыч к товарищам-ветеранам. – Разве не «реконструкция»?

– По-научному это называется «реставрация», – вздохнул представитель городской администрации.

– Ну, реставрация так реставрация, – согласился главный ветеран. – Мы в этих терминах не особо сильны. Но никаких изменений, а тем более новой постройки категорически не допустим. Штукатурить – пожалуйста.

– Штукатурить?! – донёсся из отпавших челюстей одновременный стон. – Подкрасить? Не может этого быть! Три месяца работы!

– Я требую один из проектов утвердить! – крикнул срывающимся голосом какой-то юный конкурсант.

– Повторяю, – сурово сказал главный ветеран, по всему видно, бывший военный, – никаких изменений в памятнике мы не допустим!

Ветераны поднялись с кресел и с сердитым видом покинули зал. За ними смущённо убыл представитель городской администрации.

А конкурсанты остались. Они дали волю переполнявшим их эмоциям, кому-то грозили и чего-то требовали, горячо хвалили проекты друг друга, а потом всей творческой шайкой убыли успокаивать волнение. Позже некоторые из них со страниц газет пытались взывать к чувствам земляков и чиновников. Забыв, что ещё недавно восхищались работами коллег, расхваливали теперь исключительно свои произведения. Но всё было тщетно. Старый памятник остался стоять. Немного подштукатуренным.

Вот к этому памятнику мы и направились Девятого Мая.

Мы всегда ездим туда чуть позже, ближе к обеду. Потому что с утра и до полудня доступ к памятнику закрыт: к нему чинно шествуют организованные колонны предприятий, организаций и общественных объединений.

Меня это выводит из себя. Почему я не могу запросто подойти, постоять у огня и положить несколько цветков? Чем лучше меня завод резиново-бетонных изделий, или ячейка радикальных большевиков с портретами Сталина? Нравится им ходить группами – пускай ходят, но на общих основаниях: сначала мы с семьёй, потом они, потом ещё семья. Хорошо-хорошо, не надо кричать, можно наоборот: сначала они, потом мы, потом снова они. Предлагаю даже, чтобы не ссорится, пускать между нами вообще единоличных граждан – они тоже имеют право на существование, хотя, конечно, и велико искушение выпихнуть их в задние ряды: куда они единоличники вперёд наших коллективов прут? В общем, договориться можно.

Но договариваться с нами никто не желает. Памятник и вся дорога к нему оцеплены рядами милиции; коридор, по которому шествуют колонны, ограждён красной лентой; для тех, кто внутри, играет духовой оркестр; те, кто снаружи, с завистью смотрят на шествующих.

Потом проходит последняя колонна, милиция снимает ленты и отбегает в сторону, потому что получившие наконец свободу неорганизованные граждане одновременно кидаются к вожделенному памятнику, и должно пройти немало времени, прежде чем появится возможность подобраться туда более-менее близко.

Поэтому мы и стараемся приехать попозже. Но, увы, к этому времени нет уже ни оркестра, ни поблёскивающих медалями фронтовиков, ни бодро марширующих пионеров (или как они сейчас называются?), то есть отсутствует значительная и яркая часть праздника. Зато нет и коридора. К тому же мы успеваем посмотреть по телевизору парад на Красной площади.

В этот раз мы также посмотрели парад и отправились к Вечному огню, заехав по дороге за цветами. Ещё за квартал до памятника стало ясно, что мероприятие идёт не по графику: нашу машину остановили задолго до обычной парковки, и мы пошли далее пешком. Всюду стояла милиция, неслись звуки маршей. Похоже, организованный праздник, который к этому времени должен быть уже завершён, всё ещё продолжался. Так оно и оказалось: из-за утреннего дождя колонны выпустили с большим опозданием.

Мы приблизились к запретному коридору. Окончание неспешной процессии вдалеке, в общем-то, угадывалось. Но ждать пока она пройдёт, затем ждать, пока схлынет волна свободного доступа! Посовещавшись, мы отошли чуть подальше, где, по нашему мнению, бдительность милиции была не так высока, и, схватив детей в охапку, нырнули под красную ленту, пристроившись в задние ряды ближайшей колонны.

И всё-таки один милиционер нас заметил. Он резко повернулся и секунду-другую оценивал ситуацию, пытаясь понять, кто мы такие и почему здесь оказались. А мы, боковым зрением видя это, ещё ближе прижались к «своему» коллективу и даже заулыбались якобы каким-то своим знакомым. Милиционер успокоился и отвернулся. Но новый коллектив отнёсся к нам в высшей степени подозрительно. А «якобы знакомые» мало того что не ответили на улыбки, так ещё и прибавили шагу, желая увеличить пространство между нами. Мы были не их, чем-то мы от них отличались, мы были чужие.

Тогда нам пришла в голову мысль пристроиться к колонне, шествующей сзади. Мы начали намеренно отставать от неприветливого хвоста, надеясь, что головная часть задних товарищей отнесётся к нам более благосклонно. Но странное дело, мы отставали и отставали, а расстояние между нами и идущими сзади ни на метр не сокращалось: медленнее шли мы и настолько же медленнее двигались они. В удивлении мы обернулись и напоролись на несколько десятков сердитых чёрных глаз, недовольных нашими хитроумными манёврами: сзади шла армянская диаспора. По всей видимости, они тоже не хотели брать нас к себе, чем-то мы и от них отличались, и, похоже, даже больше, чем от предыдущего коллектива.

Между тем звуки оркестра раздавались всё громче, всё более вокруг становилось милиционеров, и всё подозрительнее они смотрели на нас, идущих без флагов и транспарантов, этих явных признаков организованной группы. Букетики цветов в руках детей на явные признаки не тянули. «Воленс-неволенс» надо было прибиваться к одной из двух колонн. Шансы сойти за армян для нашей светловолосой семьи представлялись менее осуществимыми.

Интересно, но в идущей спереди колонне встретили нас теперь более приветливо: лица наши были им уже знакомы. И в конце концов, они ведь не знали наверняка, может, мы тоже принадлежим к их организации? Кстати, не мешало бы выяснить, к какой точно организации мы теперь принадлежим. Ответ оказался лучшим из всего, что можно было предположить: мы шли в колонне «партии власти» – «Родимой России», и нас в этой колонне признали за своих!

Везёт же так в жизни! Вытянув шею, я посмотрел, кто идёт впереди – а это оказалось непросто, всё-таки наше представительство было самым многочисленным на празднике! – и обомлел: впереди шла вся элита Сбоковской области, политическая, чиновничья и деловая, все эти солидные дядьки и тётьки, такие простые и демократичные сегодня. И мы, обычная сбоковская семья, находились среди них (ну, пусть хотя бы сзади них) и ощущали их плечо (нет, когда сзади, то, вроде, не плечо)… ощущали переполнявшую нас радость.

Да что говорить! Я видел по телевизору, как юные тридцатипятилетние активисты молодёжного крыла «Родимой России» собираются на свои слёты, как они, счастливые, обнявшись друг с другом, прыгают и смеются. Мне раньше их счастье казалось показным. А теперь я сам испытал нечто подобное. Вот, честное слово, так бы кого-нибудь схватил, обнял и запрыгал, смеясь. Какую-нибудь активистку из молодёжного крыла! Но и без прыжков было хорошо. Без сомнения, нам достался сегодня счастливый билет. И я подумал, что с этой партией, возможно, буду теперь навсегда.

Мы шли и смотрели по сторонам. По левую руку стоял и махал нам рукой мэр города Виноградов: высокий, крепкий (у него в кабинете стоит пара гирь), в длинном чёрном плаще, широкополой шляпе и сигаретой в зубах – ну, чисто шериф с Дикого Запада, такой импозантный у нас мэр. Мы помахали ему в ответ. По правую руку, отгороженный красной лентой, толпился и глазел на нас народ, ожидая своей нескорой очереди. Мы помахали и народу. А очередь наша неспешно и солидно приближалась. Вот уже показался памятник и почётный караул. Я посоветовал детям приготовить цветы.

И вдруг нас начали оттеснять в сторону какие-то парни с повязками «Родимой России». В сторону от памятника! Я хотел сказать, что это недоразумение, что мы не народ, а идём в колонне партии власти, в нашей многочисленной сплочённой колонне. Но оказалось, всё правильно. Именно из-за этой многочисленности солидные дядьки и тётьки решили, что возлагать цветы от нашего имени пойдут только они, а всем остальным дали указание памятник обогнуть и идти прямиком к месту сбора.

Мы заметались. Нам нужно было дальше! Из-за чего мы тогда рисковали, пролезая в запретную зону под страшною красною лентой, из-за чего пошли на политическую сделку со своей, ранее девственно-чистой, совестью? Нам нужно было дальше!

Мы хотели было кинуться вновь к армянам, но за время, прошедшее с нашей последней встречи, они не стали к нам благосклоннее. Хотели сами двинуться вперёд, но парни в повязках, перегородив дорогу, всё настойчивее теснили нас на тротуар.

И тогда мы толкнули своих детей и сказали: «Бегите!» Дети пригнулись, нырнули под руки парней, выскочили на открытое пространство и что есть сил побежали к памятнику воинам Великой Отечественной войны. Партийные вожди уже покинули место поминовения, армянская диаспора ещё к нему не приступила, и наши дети бежали одни по пустому открытому пространству, которое простреливалось десятками настороженных глаз, чтобы положить к серым гранитным плитам букетики весенних цветов. И они добежали, и они положили. Мы с Олей чуть не плакали, всё получилось.

– Сдаём Путина и транспаранты! – ходили между тем по нашим рядам парни и реквизировали всё, чем ещё пять минут назад весело махала колонна.

И к моему удивлению, забрали даже маленькие флажки, которые обычно оставляют у участников в качестве сувениров. У нас не было флажков, мы не несли Путина и потому быстро освободились и направились к близлежащему Александровскому парку. Я намеревался покормить там семью шашлыками и заодно разобраться в своих непростых теперь отношениях с «Родимой Россией».

Взяв шашлыки, мы устроились на скамеечке и, греясь в лучах весеннего солнца, наблюдали, как сидящий неподалёку женский коллектив, пройдя в одной из организованных колонн, поднимает к небу стаканчики и с чувством распевает:

Давай за них, давай за нас,

И за десант, и за спецназ…

Последний раз я слышал нечто подобное в студенческом «колхозе», когда мы ехали в одном автобусе с первокурсницами-филологинями, и они по-бабьи душевно и немного грустно тянули дембельское:

Буду пить и гулять,

Буду женщин ласкать,

Буду службу свою вспомина-ать…

Сидя в Александровском парке, я всё никак не мог определиться с политическим выбором. Мы ели шашлыки, слушали песню про спецназ и не знали ещё, как и все сидящие вокруг, надевшие на выход свои лучшие костюмы, что скамейки наши были выкрашены только вчера, а может быть, даже сегодня утром.

Отодрав штаны, я увёл семью из парка. А заодно покинул «Родимую Россию». И дело даже не в том, что меня в её составе не пустили к памятнику погибшим воинам. Просто я справедливо рассудил, что эта партия и без моей скромной персоны наберёт столько голосов, сколько потребуется для победы. Так оно и вышло.