Теория поля

– Это точно? – недоверчиво уточнил Арсений.

Малахов наклонился к нему и на ухо произнес сумму.

– Это то, что я получаю.

– Неплохо! Мне и половины хватило бы с гаком!

Они подошли к Садовому кольцу и остановились на светофоре, ожидая зеленого сигнала для пешеходов.

– Это, конечно, хорошо. Но все же пока непонятно, что за направление такое? Чем заниматься придется? – не унимался Козырев.

– Если в двух словах, то некий ученый по фамилии Сафин, он, кстати, является формальным руководителем группы, хотя последнее время как-то потерялся среди других участников проекта. Я думаю, он просто комплексует перед громкими именами. Тяжеловато ему стало руководить процессом. Но тем не менее. Его заслуг этот факт ни в коем образе не умоляет. Так вот, он предложил оригинальную идею для вида правой части уравнений Эйнштейна, той, что отвечает за свойства пространства. Предложил дополнительно учесть вращение. Причем осей вращения, как ты понимаешь, не три, а шесть. Еще по одной между каждым из трех пространственных направлений и вектором времени.

– Любопытно! И что же, он решил их?

– Да, решил. И получил весьма интересный результат. Суть его в том, что, похоже, существует еще один способ передачи взаимодействия. Без передачи энергии и потому очень быстрый, всепроникающий и дальнодействующий. Собственно, это даже не взаимодействие, а лишь правила, по которым должны эти взаимодействия осуществляться. Информация, если хочешь. Информационная матрица, поле, программа. Называй как хочешь. Термин еще не придуман.

– И что же, есть экспериментальные подтверждения?

– Увы, пока нет. Это очень тонкая материя, зарегистрировать неимоверно сложно. Но ведь для того мы и работаем. Потому тебя и позвали. Нам требуется помощь, помощь молодого талантливого ума.

– Я, конечно, весьма польщен столь высоким доверием, но с чего вы взяли, что я справлюсь?

– А ты попробуй! Если не делать, то уж точно не получится.

– Я-то с удовольствием. Лишь бы вы сами потом не пожалели. Для меня это очень интересно! Хотя нужно, конечно, погрузиться в задачу. Настроить мозги на нужную тему.

– Именно! Как раз сегодня и поговорим об этом. Потерпи еще чуть-чуть, мы почти пришли.

Особняк, построенный еще в 1867 году, принадлежал до революции текстильному магнату Ивану Николаевичу Коншину, затем его вдове Александре Ивановне. Уже в преклонном возрасте, в 1910 году, вдова перестраивает здание практически в том же виде по проекту архитектора Анатолия Оттовича Гунста. В 1916 году особняк за четыреста тысяч рублей приобрел предприниматель и банкир Алексей Иванович Путилов, у которого он и был конфискован через год в ходе Октябрьского переворота.

Дом проектировался с большим размахом, не ограничиваясь в средствах, благодаря чему по праву являлся одним из самых красивых зданий Москвы начала XX века. Перед домом располагается небольшой сад с красивой беседкой. Сад окружает высокий каменный забор с вазами наверху. Кованые въездные ворота украшают статуи львов. Интерьер здания отличается необычайной эффектностью. Мрамор выписывался из Италии, бронзовые украшения – из Парижа.

Для теперешней функции, которую особняк выполняет аж с 1922 года, расположение его оказалось необычайно удачным. Вокруг много высших учебных заведений, академических институтов, библиотек и музеев. Внутри для членов Дома ученых создана особая, уникальная атмосфера, позволяющая в тишине роскошных интерьеров сосредоточиться на глобальных проблемах или в спокойной обстановке уютного ресторана обсудить с коллегами волнующие, животрепещущие вопросы.

Арсению раньше бывать в Доме ученых не доводилось. Его приятно удивило шикарное убранство здания на фоне общего запустения, царившего в российской науке в конце девяностых. Здесь легко получалось ощущать себя причастным к чему-то великому, грандиозному, важному.

Они прошли через парадный вестибюль, преодолели короткий коридор и очутились в небольшом баре, или, точнее сказать, буфете. Вдоль длинной стойки – несколько столиков на четверых. Столики отгорожены от просторного светлого зала огромным прозрачным стеклом. Стекло занимало всю стену: от пола до потолка не менее четырех метров, а длиной все десять, если не больше. За ним виднелся интерьер основного ресторана. Раньше, во времена законных владельцев особняка, на его месте располагался великолепный зимний сад. Стеклянная крыша обеспечивала приток яркого света, как и огромный эркер, который еще и визуально отделял от общего зала небольшую сцену. На сцене стоял старинный рояль.

– Ничего себе! – непроизвольно вырвалось у Арсения. – Как они смогли затащить сюда такое огромное стекло?

– О, это знаменитое стекло! – с готовностью ответил Евгений Михайлович. – Его везли из Италии в Москву в специально оборудованном вагоне и установили на этом месте еще на этапе строительства.

Они миновали бар и направились к небольшому столику в дальнем углу зала. Там их уже ждали Валех Джафарович Саадиев и Валентин Владимирович Косаченко. Малахов представил коллег друг другу. Собственно, они были знакомы и раньше. Не так близко, как с Малаховым, но благодаря родителям Арсений знал лично многих ученых. Не знал он только то, что Саадиев и Косаченко, оказывается, тоже работают над новым проектом в научной группе «Вихрь».

Вновь прибывшие коллеги уселись в красивые старинные кресла с резными ручками, и Евгений Михайлович по праву всеми признанного авторитета начал беседу:

– Ну что ж, друзья, как говорил Аристотель, «истина всегда и везде устанавливается не наблюдением, а размышлением, наблюдение лишь убеждает нас в действительном существовании истины». Поэтому предлагаю сегодня поразмышлять, просто поговорить в неформальной обстановке на интересующую нас тему. Может быть, в ходе дискуссии возникнут новые идеи, а Арсению Павловичу в любом случае будет полезно послушать и, как знать, возможно, критическим взглядом посмотреть на логику наших рассуждений.

Это неожиданное обращение к Козыреву по имени отчеству сразу поставило недавнего мальчишку в один ряд с другими участниками встречи, за что Арсений мысленно поблагодарил профессора. Для него было очень важно сделать этот шаг, формально перейти на другой уровень в общении с давнишними маститыми знакомыми.

Подошел официант в белоснежной рубашке и черных, идеально отглаженных брюках. Коллеги заказали бутылку красного сухого вина и немного легких закусок. Плотно обедать, похоже, никто не собирался. Что касается Козырева, то он о еде даже думать не мог, все его мысли были заняты новой необычной задачей.

– Позвольте мне, – взял слово Косаченко. – Давайте я выскажу некоторые соображения. Знаете, я много думал на досуге, все это очень похоже на голограмму. Свет от когерентного источника, например лазера, направляем на фотопластинку и на предмет. Отраженный от предмета пучок света также направляем на ту же самую фотопластинку. Две волны интерферируют, а пластинка сохраняет интерференционную картину. Так вот, если фотопластинку впоследствии осветить светом от того же источника, так называемой опорной волной, то в пространстве восстановится исходное трехмерное изображение предмета – голограмма. Но вот ведь что интересно! Если пластину разделить пополам, то каждая из половинок будет по-прежнему восстанавливать изображение всего предмета. Да, интенсивность голограммы станет меньше, но все детали и нюансы останутся на своих местах. И это справедливо для любой, даже самой маленькой, ее части. Получается, что каждая частичка голограммы содержит информацию обо всем объекте в целом!

Все собравшиеся молча обдумывали услышанное, пытаясь понять, к чему клонит их коллега. Сделав паузу, Косаченко продолжил:

– Я никак не мог отделаться от мысли, что наша информационная матрица чем-то сходна с интерференционной картиной. Ведь то, что мы видим на пластинке, сложно назвать чем-то упорядоченным. Человеку несведущему и в голову не придет искать в этом замысловатом и хаотичном узоре какой-то скрытый смысл. А между тем там присутствует совершенно определенная информация. Вот также где-то на другом уровне абстракции записано все про наш мир в некоем коде. Мы не видим этого кода, видим лишь реальные образы. Наблюдаем как бы уже восстановленную картинку. Покажи нам код – мы бы ничего не смогли разобрать. Быть может, его легко увидеть. А быть может даже, мы постоянно смотрим на него, он всегда у нас перед глазами. Как знать…

В этом кругу старинных друзей присутствовало то, чего не встретишь в обычных научных дискуссиях, – абсолютная откровенность. Люди, знавшие друг друга много лет, приобрели за это время безграничное уважение и доверие своих коллег. Поэтому никто не боялся выдать страшную тайну, не опасался сказать глупость, выглядеть смешным, нарваться на критику, сарказм или иронию. Они знали, что любая идея, какой бы нелепой и неожиданной она ни показалась на первый взгляд, будет услышана, найдет отклик и понимание. А если и не найдет понимания, то все равно ее непременно будут подробно и беспристрастно обсуждать. И это было чрезвычайно важно.

– А мне все не дает покоя мысль Эйнштейна о том, что наше четвертое измерение – время – точно такое же пространственное измерение, как и остальные три, – вступил в обсуждение Малахов. – И отличается оно лишь тем, что мы движемся относительного него со скоростью света. Но ведь скорость света не может быть превышена для материальных объектов, а значит, при увеличении скорости тела в любом из других направлений, кроме направления течения времени, неизменно уменьшается проекция скорости на четвертую ось, и значение этой проекции становится чуть меньше скорости света. Понимаете меня, да? Добавив ортогональную составляющую, мы немного повернули вектор скорости, при этом его модуль остался неизменным и по-прежнему равным скорости света. Общее количество движения сохраняется, но направлено оно теперь несколько иначе, не строго вдоль четвертой оси. Что приводит к иному, замедленному течению времени на движущихся объектах.

– Голограмма, движение, – рассуждал вслух Саадиев. – Похоже-похоже, где-то рядом… Движение означает смену голограмм, смену изображений. Как будто меняются фотопластинки с записанной голограммой. А меняются они потому, что мы мимо них перемещаемся. Выхватывая из темноты лучом прожектора все новые и новые трехмерные картинки. Как кинопроектор выводит на экран все новые и новые кадры кинопленки, мелькающие перед объективом.

– Движение определенно есть, – продолжал обосновывать свою позицию Малахов, – ведь Вселенная расширяется по закону Хаббла.

– Но расширение это не совсем то самое движение, которое нам видится в связи со сменой голограмм, – возразил Косаченко. – Просто под действием темной энергии, приводящей к отрицательному значению давления, вся материя в нашей Вселенной постоянно и неотвратимо удаляется друг от друга.

– Ну здесь еще большой вопрос, – ответил в свою очередь Евгений Михайлович. – Большинство современных теорий, объясняющих расширение Вселенной, опираются на принцип, что наша Вселенная единственна и вне ее ничего нет^[36]. В этом случае и причина увеличения пространства так же находится внутри Вселенной. Нечто достаточно изотропно распределено в пространстве и это нечто постоянно генерирует новое пространство вокруг себя. При генерации порождает самое себя либо из ничего, либо преобразовывая и перерабатывая что-то.

С этой точки зрения правильнее было бы использовать термин «увеличение пространства». Термин «расширение» подразумевает изменение размеров куда-то или во что-то, предполагает наличие внешнего по отношению к нашей Вселенной фактора.

– Какого фактора и где тогда все это происходит?

– Ну, если мы даже постулируем сейчас что-то, что не принадлежит нашей Вселенной, давайте ограничимся для начала попыткой понять, ЧТО происходит. А уж вопрос, ПОЧЕМУ это происходит, оставим на потом.

К этому моменту уже прибыло вино и закуски. Коллеги налили по бокалу и подняли тост за успех начатых исследований. Еда была незамысловатой, но свежей и вкусной. На небольшой сцене пианистка исполняла на рояле произведения Шопена. Вся обстановка в целом располагала к неспешной философской беседе.

– Значит, расширение извне, – вернул беседу в прежнее русло Саадиев. – Если так, то, вероятно, это какая-то замкнутая поверхность. Я, друзья, признаться, больше предпочитаю замкнутые системы открытым.

– Давайте будем считать ее шаром. Как самый простой вариант. До тех пор, пока не возникнет насущная необходимость усложнить форму.

– Если быть совсем точным, то не шар, а трехмерная поверхность четырехмерной сферы, – уточнил Малахов. – Впрочем, для простоты и наглядности можно пока считать ее обычной поверхностью надуваемого шара. Кстати, для такой модели силы, заставляющие поверхность растягиваться, как раз являются внешними по отношению к ней!

– А давайте немножко посчитаем, – у Саадиева вдруг возникла какая-то идея. – Допустим, что шар расширяется в сторону нормали к поверхности со скоростью света, то есть триста тысяч километров в секунду. Постоянная Хаббла сколько там у нас по последним данным? Пусть будет семьдесят километров в секунду на каждый мегапарсек, так ведь? – Он взял салфетку, достал из кармана дорогой темно-синий «паркер» и записал несложную пропорцию. Немного почеркал что-то на листке и вскоре сообщил коллегам:

– При таких значениях получаем размер для всей Вселенной где-то примерно двадцать пять миллиардов парсек. Это общая длина поверхности. Кроме того, если Вселенная действительно трехмерная поверхность четырехмерной сферы, мы могли бы, возможно, увидеть один и тот же объект в разных направлениях, если бы не ограничения для скорости света, из-за которых возникает горизонт событий. Увидеть больше мы, увы, никак не сможем. Возможно, скоро узнаем об этом другими способами. А что у нас тогда получается с возрастом Вселенной? – продолжал прикидочные вычисления Саадиев. – Имеем радиус в четыре миллиарда парсек, или 14 с лишним миллиардов световых лет. Значит, если она так и расширялась со скоростью света со времен Большого взрыва, то это неплохо согласуется с другими данными. Современная общепризнанная оценка ее возраста как раз около пятнадцати миллиардов лет.

– Слишком уж точно совпало. И потом, это противоречит новым данным об ускоренном расширении, – усомнился Владимир Васильевич. – Если Вселенная действительно расширяется все быстрее и быстрее, значит, раньше она расширялась медленнее, и времени, чтобы достичь предполагаемого значения для радиуса, потребовалось бы больше. К тому же расширение с ускорением означало бы изменение скорости света со временем.

– Во-первых, значение возраста Вселенной определено приблизительно, – Малахов был явно заинтересован. – Есть данные, что он может достигать и двадцати миллиардов лет. Во-вторых, пока нет точного значения для ускорения. Оно может оказаться очень незначительным. Таким малым, что за период в сто лет, за который есть данные об измерении значения скорости света, мы не заметили бы сколь-нибудь заметное ее изменение. Ну и в-третьих, доверять безоговорочно выводу об ускоренном расширении я бы не стал. Можно, например, объяснить наблюдаемое избыточное красное смещение тем, что на пути фотона, испущенного космическим объектом миллиард лет назад, из-за процесса расширения постоянно возникает новое пространство, которое ему приходится преодолевать и которое как бы отодвигает его от нас со скоростью порядка семидесяти километров в секунду на каждый мегапарсек.

Друзья-ученые выпили еще по бокалу вина. Козырев ловил каждое слово и напряженно думал.

– Ну хорошо, какие у нас еще есть данные в подтверждение этой теории? – поинтересовался Малахов у коллег.

– Анизотропия реликтового излучения. Первое что приходит в голову. – Косаченко развел руками, жестом как бы демонстрируя очевидность предположения. – Ведь не секрет, что в двух строго определенных и строго противоположных направлениях на небе температура реликтового излучения другая. Она пусть немного, на доли процента, но отличается от общего среднего фона. Что это за такие выделенные направления? Если наши предположения верны, то получается, что скорость абсолютна. И если до сей счастливой минуты мы имели возможность рассуждать о покое или движении объекта лишь относительно какой-то одной определенной системы координат, то теперь мы обретаем теоретическую возможность выделить уникальную систему отсчета и зарегистрировать в ней абсолютно неподвижное тело. Тело, вся скорость которого направлена строго вдоль четвертого измерения, покоится в нашем трехмерном пространстве и движется лишь во времени. Поскольку Земля по факту движется вокруг Солнца, Солнце вращается вокруг центра галактики, да и сама галактика перемещается, мы наверняка движемся относительно реликтового излучения, и довольно быстро. Значит, анизотропия определенно должна присутствовать.

– Я бы еще заметил следующее, – добавил Валех Джафарович. – Плотность обычного вещества во Вселенной убывает как куб масштабного фактора, в то время как плотность вещества, ассоциированного с лямбда-членом космологических уравнений^[37], остается постоянной в ходе расширения. Ведь лямбда-член как раз и отвечает за количество энергии в строго фиксированном объеме пространства. То есть мы действительно движемся сквозь нечто, что пока еще недостаточно исследовано. И хотя Эйнштейн ввел в уравнение свою лямбду не от хорошей жизни, сейчас она является, наверное, самым достойным кандидатом на роль гипотетической темной энергии. Должно же что-то, черт побери, раздувать эту Вселенную, иначе все звезды рано или поздно просто грохнулись бы друг на друга!

– Дорогой мой, мне кажется, что вы опять пытаетесь объяснить расширение Вселенной факторами, ей же и принадлежащими. Но есть и другие примеры анизотропии. Пока необъясненные. – Евгений Михайлович достал блокнот. – Вот, пожалуйте ознакомиться, недавно прочитал:

«В процессе наблюдений измерялся угол между линией, соединяющей компоненты двойных радиоисточников, и направлением плоскости поляризации радиоизлучения. Обнаружился удивительный факт: оказалось, что у радиоисточников, расположенных в одной полусфере неба, этот угол имеет один знак, а у радиоисточников, расположенных в другой полусфере – противоположный. Попутно был обнаружен еще один интересный факт: газовые перемычки, связывающие друг с другом компоненты двойных радиоисточников, в одной полусфере неба изогнуты в одну сторону, а в другой – в противоположную».

И еще:

«Все двойные радиоисточники вращаются вокруг собственных осей. И эти оси имеют некое преимущественное направление в пространстве».

Пока не знаю как, но, возможно, эти факты нам помогут.

Малахов посмотрел на Козырева:

– Ну а ты что, Арсений? Чего притих? Сидишь – сам на себя не похож. – Евгений Михайлович ободряюще улыбнулся. – Давай, теперь ты расскажи нам, что удалось понять из всего этого нашего разговора.

– Да я просто слушал внимательно. Боялся что-нибудь важное упустить. В общем-то я понял. Давайте попробую обобщить. Может быть, добавлю какие-то идеи от себя. Если что не так – поправьте.

Ученые одобрительно закивали головами.

– С моей точки зрения, картина вырисовывается примерно следующая. Наш мир – это трехмерная поверхность четырехмерной сферы, которая расширяется – надувается, как шарик, – в направлении по нормали к поверхности. В процессе своего расширения Вселенная вместе со всем своим пространством движется сквозь другое пространство – суперпространство – с радиальной скоростью, равной скорости света. Движется сквозь нечто, что ей не принадлежит, что принадлежит суперпространству, не увлекая это нечто за собой либо увлекая лишь частично. Назовем это нечто информационным полем или информационной матрицей. Информационное поле содержит в закодированном виде сущность всего происходящего в нашем мире. В процессе движения наша Вселенная выхватывает, словно луч прожектора, в каждый момент времени из этой матрицы свое мгновенное состояние, сечение, которое и реализуется в материи. Переходы между моментами гладкие и плавные, они осуществляются за счет событий или процессов. То, что мы называем причинно-следственной связью. Поскольку материальный мир инертен, для реализации каждого изменения его состояния необходимо время. Таким образом, информационная матрица должна быть определена на некоторое время вперед и после этого не меняться. Иначе невозможно достигнуть гладкости переходов. Чем больше энергии требуется для перехода от одного момента к другому, тем дальше во времени должны располагаться эти моменты.

Казалось бы, что при таком раскладе мы исполняем в этом мире лишь роль статистов. Но это не так. Я не знаю, как изначально была сформирована данная информационная матрица, но влиять на нее мы все-таки можем. Своими мыслями, своим сознанием. Определяя будущее. В какой-то степени.

Приведу пример. Мы хотим чего-то. Допустим, мы умеем правильно хотеть с точки зрения информационной матрицы и умеем создавать своим сознанием нужное состояние поля. Теперь кто-то – высший разум – определяет способ достижения желаемого при условии минимальных затрат энергии перехода. Определяется ближайшая точка во времени, когда это может быть достигнуто. Формируется программа для осуществления собственно процесса.

Для перехода от одного сечения к другому необходимо изменить видимый мир. Это делают люди, но помимо своей воли. Да и вообще, все процессы на Земле ведут к гладкому переходу от сечения к сечению. Изменить можно только саму голографическую картинку, а переход к реализации в материи созданной картинки строго предопределен. Для простых желаний время от последнего изменения голограммы до ее материализации может получиться совсем небольшим. Но все переходы должны быть строго увязаны друг с другом. Разрывов пространства не допускается.

Теперь несколько соображений о самой матрице. Мне кажется, мы уже близко подошли к ее сути в квантовой теории. Квантовые флуктуации, возникновение материи из физического вакуума и аннигиляция частиц с античастицами. Роль наблюдателя при редукции волновой функции. Теория струн.

Как вариант гипотеза для размышления. Невозбужденные струны непостижимо маленького, планковского размера^[38] вращаются в суперпространстве. Не знаю где и как, например вокруг свернутых измерений пространства Калаби-Яу. Вращение не требует энергии, подобно тому, как электрон, вращаясь на стационарной орбите, не излучает. Множество способов вращения вкупе с огромным количеством струн дают необъятное хранилище информации. Плюс моментальная передача на любые расстояния, поскольку энергии нет, невозбужденные струны нематериальны в нашем понимании материи и энергии. Взаимодействие с нашим пространством при прохождении его через локальную область информационной матрицы возбуждает струны, и они начинают колебаться в определенной моде, образуя фундаментальные частицы. Эти частицы уже материальны, и они могут увлекаться нашей Вселенной вслед за собой, объединяться, взаимодействовать на физическом уровне. Они уже принадлежат нашему миру.

Итак, набор этих невозбужденных, бесконечно малых, но ненулевых струн плюс характер их вращения представляет собой огромный массив для хранения информации. Эта информация и определяет текущие свойства Вселенной. Все объекты Вселенной взаимосвязаны как единый организм. Сознание влияет на информацию, информация влияет на сознание. Одновременно. Акт созидания создал первоначальное состояние кручения струн, в котором в определенный момент было запрограммировано появление вторичного, человеческого сознания. Которое, в свою очередь, однажды появившись, само начало активно влиять на общее информационное поле. Только пока, возможно, не совсем так, как нам хотелось бы. Ибо не умеем мы пока управлять миром посредством мысли.

И вот этот четырехмерный шар, надуваясь, расширяет наше пространство, которое в этом глобальном и неотвратимом движении, будто луч кинопроектора, выхватывает из информационного поля все новые и новые «кадры», делая их доступными для нашего восприятия и ощущения. И для нас уже нет исхода, нам остается лишь констатировать происходящие события. Даже те решения, которые мы принимаем, даже те поступки, которые мы совершаем, уже определены. Определены нами же, только чуть раньше. Когда мы своими мыслями повлияли на информационное поле, сформировав его в итоге именно таким, каким теперь и видим.

Тишина явилась ему ответом. Козырев обвел взглядом присутствующих и на всякий случай добавил:

– Я закончил.

Слушатели замерли, не имея возможности произнести хотя бы слово от изумления. Все пребывали в состоянии настоящего шока! То, что Козырев представил на их суд, было непривычно, необычно, неожиданно, нетривиально. И при этом звучало совершенно немыслимо и весьма правдоподобно одновременно.

– Получается, что мы лишь пассивные зрители фильма, авторами сценария которого сами же и являемся, – первым пришел в себя Саадиев.

– А кто режиссер? – с улыбкой спросил Косаченко.

– Известно кто! – торжественно произнес Малахов и поднял глаза кверху. – Даже сама наша сегодняшняя встреча не состоялась бы без Его на то воли и непосредственного участия.

* * *

В свой последний рабочий день Козырев явился в институт в приподнятом настроении. Грусти по поводу расставания с этим местом он не испытывал, хотя тут оставалось несколько людей, успевших за прошедший год стать ему близкими друзьями. Первым делом он зашел проститься с Акименко. Бывший начальник встретил его приветливо, но немного и по-доброму пожурил юношу:

– Что, Козырев, бросаешь нас в трудное время? Решил податься на легкие хлеба?

– Да нет, просто предложили интересную работу.

– Ладно-ладно, не напрягайся, я же шучу. К тому же в некотором роде я в курсе твоих дел, вот ведь как! Ты ж не арбузами идешь торговать, продолжаешь заниматься наукой. Вот если бы ты решил все бросить и податься в менеджеры, тогда бы да, я бы тебе руки не протянул! А так могу только пожелать успеха!

– Спасибо! Постараюсь оправдать доверие.

– Ты уж извини, так по-дурацки получилось с этой характеристикой.

– С характеристикой?

– Ну да, я имею в виду первый ее вариант, нехороший вариант.

Арсений непонимающе смотрел на Станислава Сергеевича. Тот, увидев замешательство молодого человека, пояснил:

– Да ты и не знаешь, как я погляжу. Случилось тут у нас небольшое недоразумение с твоей характеристикой. Известный тебе человек постарался, а я, вишь оно как, невнимательно посмотрел бумаги. Подмахнул не глядя. Ничего, мне урок будет на будущее. Но, как говорится, все хорошо, что хорошо кончается. Так что, как видишь, и я тоже приложил руку к твоему уходу. Было бы странным после этого тебя удерживать. Хотя при других обстоятельствах я, возможно, и постарался бы. Так что вся эта история, может, даже на руку тебе сыграла, вот ведь как.

Арсений неопределенно пожал плечами и ответил:

– Станислав Сергеевич, я в любом случае благодарен вам. Я у вас тут многому научился, и в лаборатории, и у вас лично. И за характеристику тоже благодарю, хоть и не знаю, в чем там было дело. Знайте, что я всегда готов помочь, если потребуется. Мы наверняка еще пересечемся с вами в жизни. И я уверен, что это будут приятные встречи.

Они пожали друг другу руки, и Козырев вышел из кабинета. Сразу после шефа он направился на ускоритель – попрощаться с Брилем. Там же находился и Олег Смирнитский, извечный спутник дяди Левы. Оба балагуры, оба любители веселых розыгрышей.

– Здорово, интриганы! Замышляете очередную каверзу?

– О, смотри, дядь Лев, кто пришел. Чего надо? Мы с ренегатами не разговариваем! – наигранно негодовал Олег.

– Значит, придется пить молча, – Арсений улыбнулся, достал из пакета бутылку хорошего коньяка, лимон и шоколадку «Вдохновение».

– Это что у меня тут? Пьянство на рабочем месте? – Бриль притворился возмущенным. – Коньяк? С утра? Стаканами? Хорошо!!!

– По чуть-чуть, чисто символически. У тебя же все равно «кастрюля» отдыхает. Людям тоже можно. Иногда. Без фанатизма.

Дядя Лева поднял трубку телефона и, не набирая номера, произнес:

– У меня совещание, просьба не беспокоить!

Все засмеялись. Бриль достал из шкафа стопку одноразовых стаканчиков, небольшой ножик. Коллеги расположились за журнальным столиком, расставили посуду, нарезали лимон, разложили дольки шоколада.

– Ну что, Арсений Павлович, признавайся, куда ты намылил свои лыжи и на кого ты нас, несчастных, бросаешь? – поинтересовался Олег, как только они опрокинули по первой.

– Куда иду, не могу сказать, военная тайна! А вы и без меня не пропадете. Вон какие орлы!

– Смотри-ка ты, окутал себя завесой таинственности и ведь не боится, что мы его сейчас тут пытать будем, в наших-то подземных казематах. Никто не услышит твоих воплей о помощи, и не надейся!

– Ладно, не хочет говорить – не надо, – вступился за юношу Лев Семенович. – Я бы тоже не сказал, пока не перешел окончательно. Мало ли тут доброжелателей! Давай, Арсений, желаю, чтобы тебе на новом месте было комфортно работать. Это самое главное! Чтобы на работу – как на праздник! И чтобы отдача была. И моральная, и материальная. Хватит уже работать «за спасибо».

Дядя Лева поднял стаканчик, все последовали ему примеру. Чокнулись. Пластик поглотил звук соприкосновения, но это было не важно. Выпили.

– Все ж таки, Козырев, если ты что-то делаешь, то делаешь это хорошо. Отличный коньячок! – похвалил Олег.

– Жизнь удалась, если коньяк, который ты пьешь, старше женщин, с которыми ты спишь! – подняв вверх указательный палец, будто оракул, изрекающий мудрость, пафосно произнес Бриль. – Правда, это, пожалуй, применимо только к мужчинам.

– Ну, дядь Лев, если это брать за критерий успеха, ты не тем в своей жизни занимаешься, – с улыбкой ответил Смирнитский.

– А я лично очень уважаю людей, которые в наше сложное время сохранили верность науке, – честно заявил друзьям Арсений. – Несмотря на тяжелые условия и нищенские зарплаты.

– Это ты моей жене объясни! Нет, Козырь, я не считаю себя мучеником науки. Просто я слабый человек. Не готов цепляться руками и ногами за эту жизнь. Сижу себе на попе ровно, никуда не дергаюсь и занимаюсь тем, что люблю и умею. Хоть мне и ни фига не платят. Разве ж это мужская позиция? Так что дядя Лева прав, я неудачник. И надо иметь в себе силы признать очевидный факт.

– Что за самокритика такая сегодня на тебя напала? – удивился Козырев.

– А что, разве не так? Вот ты, Арсений, год всего тут проработал. Сразу после института. И то, ты еще в двух местах трудился, крутился как мог. И вот – уже уходишь. Стараешься двигаться дальше, пытаешься что-то придумать, вырваться как-то из этого порочного круга.